Последнее решение

«Значит, я тебе нужна? Мне просто надо добиться симпатии твоего покровителя?»

«Он мне не покровитель. И я ни к чему тебя не принуждаю. Помнишь наш последний разговор о жертвах режима? Зачастую ими становятся люди, действующие внутри системы власти и проигрывающие в результате внутренних раздоров. Они образуют вторые ряды оппозиции. И новые ряды трупов. Ты хочешь, чтобы я стал субъектом с обритой головой и введенными в мозг зондами?»

«Значит, я должна пойти с ним в постель? Ради твоих политических амбиций?»

«Не знаю, почему ты хочешь сделать мне больно? Я никогда тебя не обижал. Ты поступишь с этим человеком так, как захочешь. Сделаешь, что захочешь».

«Если он вообще человек».

«Тогда зачем тебе все это?»

«Может, хочу забыть о Даниеле?»

Сейчас Танкред Салерно ласкал ее и целовал. Она знала, что вот-вот случится. Она делала это не ради брата или кого-то еще. И не для того, чтобы что-то выгадать или о чем-то забыть. Ей было хорошо. Просто очень хорошо.

Он нежно гладил ей плечи, проводил подушечками пальцев по отвердевшим соскам, целовал шею. Она прильнула к нему, прижалась животом к его животу, бедрами к его бедрам. Сунула руку ему под сорочку. Через минуту он уже нес ее на кровать, она чувствовала его руку, двигающуюся по влажному лону, другую — гладящую ягодицы. Она начала расстегивать пуговицы его сорочки.

И вдруг все оборвалось. Танкред вскочил. Он тяжело дышал, она видела, что он возбужден, но в то же время на его лице отразились уже совершенно иные чувства.

— Что случилось?

Он опустился на колени рядом с кроватью. Коснулся рукой ее шеи.

— Послушай, Дина. Я знаю, это неподходящий момент, и знаю, что все прозвучит по-идиотски. Но какое-то время мне необходимо побыть одному. Это очень важно. Неожиданно.

— Почему, ведь… — Обида, растерянность, возбуждение боролись в ней с яростью. И любопытством.

— Не могу тебе ничего сказать. Никому не могу ничего сказать, кроме, может, трех человек на планете. Просто я вынужден уйти. Не знаю, когда это закончится. Думаю — часа через два. Я взбешен, но ничего не могу поделать. Если ты согласишься подождать меня…

— Два часа? — Она села, начала поправлять одежду.

— Знаю, это звучит глупо. Да, два. Может, час. Может, три. Я должен уединиться. Я получаю слишком много сообщений. Происходит что-то важное. Пожалуйста, останься здесь. Я очень этого хочу.

— Очень?

— Очень.

Она коснулась пальцем его груди.

— Ну, так иди. Там есть комната. Запрись, погаси свет.

— Ты будешь ждать?

— Буду.

Спустя тридцать секунд его уже не было.

А спустя еще тридцать секунд включился видеофон. Изображение было расплывчатое, звук искажен. Однако она узнала его и поняла, что он говорит.

— У меня есть кое-что для тебя, Среброокая. Специально для тебя. Ты увидишь нечто прекрасное! Нечто страшное! Ты никогда этого не забудешь. Смотри! — Вердекс де Вердекс был одет во все белое. У него за спиной танцевали культисты. Еще дальше, почти на пределе видимости маячил форт. База коргардов изменялась с каждой секундой. Изменялась и росла. — Это для тебя, Среброокая, — повторил Вердекс де Вердекс и переключил изображение.

13

Она не знала, какими словами это назвать. Необычно, страшно, увлекательно. Она смотрела, как форт изменяется и разбухает, как одну за другой выплевывает из себя машины, которые принесут смерть какому-нибудь далекому городу так, как когда-то уничтожили Пооороз.

Вокруг нее несколько десятков человек пели, рыдали, молились и плясали. Их темнеющие в вечерних сумерках тела двигались в ритме льющейся из динамиков хаотической музыки. Тут же стояли неподвижные и молчаливые зрители — остекленевшие фигуры людей и животных, застывших во время коргардского налета на Пооороз.

— Смотри, Среброокая, — сказал Вердекс де Вердекс после долгого молчания. — Смотри, потому что начинается мистерия. Красота богов распалится в наших мыслях одновременно с криком и плачем их инструментов. А ты пройдешь обряд посвящения.

Культист остановился напротив камеры. Его лицо было неестественно большим. Близость объектива еще больше деформировала его и без того странные черты. Вначале Дина думала, что камера укреплена на голове одного из его последователей. Но Вердекс тут же развеял ее сомнения.

— Твоим провожатым будет наш юный брат Амин. Как каждый кандидат в наше содружество, он должен совершить паломничество, пока продолжается концерт. У него в глазах имплантаты. Жаль, ты их не видишь. Они необыкновенные.

Действительно, Дина не могла увидеть глаза, регистрирующие эту сцену, но когда Амин наклонил голову, на экране мелькнули части его тела предплечья, ноги, торс. Нагую кожу Амина покрывала сеточка синих жилок, что-то вроде татуировки. Это был передатчик регистрируемого глазами сигнала. Кандидат в культисты раньше работал на репортерское агентство в качестве «свободного стрелка». Он старался побывать там, где происходит что-то интересное, и тут же передать это в центр. Он сам был и камерой, и трансмиттером, и монтажным модулем. Регистрировал, предварительно обрабатывал и передавал. Сейчас ему предстояло сделать новую программу.

— Сколько у него зрителей? — спросила Дина, что-то неожиданно предчувствуя.

— Ты. Только ты, Среброокая, — ответил Вердекс. — Мы не делаем программу для голосервиса. Мы почитаем богов и позволяем юному участнику нашего содружества прикоснуться к их могуществу. Я пригласил тебя, потому что связываю с тобой «большие надежды.

— Какие надежды? — удивилась Дина. Вердекс де Вердекс был сумасшедшим. Его сумасшествие столь же восхищало, сколь и пугало. Ей было его жаль. Однако она вовсе не хотела, чтобы ее втянули в какие-то культистские обряды и интриги.

— Убедишься, узнаешь, почувствуешь. А теперь можешь смотреть. Амин пойдет туда. В форт. Подойдет настолько близко, насколько ему позволят боги и его собственная храбрость. Можешь сопровождать его. Без права голоса и без права выбора. В качестве молчаливого спутника и наблюдателя. Хочешь? Это получше любого виртуала! — Огромная голова Вердекса дергалась на экране, когда культист приближался либо отдалялся от лица Амина.

— Я не люблю виртуалы. Но пойти хочу. Покажи мне все, что можешь показать, Амин.

— Он тебя не слышит. Знает, что ты там, но не слышит. Не может, это нарушило бы обет одиночества и свело бы на нет испытание. Спрашиваю еще раз, Среброокая, последний раз. Ты хочешь видеть все глазами Амина? Увидеть страшное и прекрасное, жестокое и нежное, героическое и предательское. Хочешь?

Дина увеличила изображение, теперь лицо Вердекса занимало почти половину комнаты, просвечивая сквозь многочисленные стоящие вдоль стены предметы мебели.

— Да. Хочу.

— Ну, так будь готова. Начинай, Амин. Пора. — Вердекс легонько подтолкнул оператора.

Стояла ночь. Медленно двигающиеся по небу облака заслоняли либо приглушали свет звезд. К счастью, Амин подстроил чувствительность камеры под нужды своего единственного зрителя. Включил также компенсаторные фильтры. Благодаря этому Дина моща видеть выразительное и искусственно подкрашенное изображение окружающего камеру мира. Воспринимала нарушения светотени, переходы между красками были слишком резкими, а расцветки немного приглушенными, однако и поверхность местности, и руины домов, и базальтовые фигуры вырисовывались четко и резко. Принимала Дина и звуки. Хруст ботинок по твердой почве, стук осыпающихся камней, шепот ветра, мерное дыхание бегущего мужчины. Амин был хорошим специалистом, и здоровье у него тоже было железное. Голооператоры славились своим каскадерством. Именно это-то и ценилось в их профессии — они были смертными, а значит, если оказывались в опасности, то она была реальной. Если чем-то восхищались, то их восхищение тоже было человеческим. Автоматическая камера могла, правда, добраться до таких мест, куда не решился бы сунуться человек, пережить катастрофу, убийственную для живых существ, ее было труднее повредить. Однако эти преимущества определенной группе зрителей казались недостатками. Многие хотели бы отождествить себя с наблюдаемыми событиями, почувствовать себя так, словно были там лично. Именно для них работали такие операторы, как Амин.