Страница 1 из 9
Маргит Сандему
В ловушке времени
1
НАТАНИЕЛЬ! НАТАНИЕ-Е-Е-ЕЛЬ!
Эти протяжные, исполненные смертельного страха крики раздавались во сне, однако Натаниель понимал всю их важность. Не просыпаясь, он попытался сосредоточиться, запомнить все, что слышит и видит.
Сон был странный. Натаниель не мог определить место действия, все происходило в неведомых ему сферах.
Ясное, синее небо. С неба, кружась, что-то падало. Только не снег. Лепестки?
Большие белые лепестки, чуть тронутые не то бледно-розовым, не то сиреневатым.
А может, это не лепестки были? А белые, как снег, женские лица?
— НАТАНИЕЛЬ! ПОМОГИ! ПОМОГИ МНЕ, НАТАНИЕЛЬ!
Но кричали не женские лица. А голос, который был ему хорошо знаком.
Слуха его коснулись причудливые звуки струнного инструмента, резкие и нежные одновременно. «Это бива », — произнес рядом мужской голос, только он никого возле себя не увидел.
Ну а то, что падало с неба… Это роняли лепестки плодовые деревья, опадал не то яблонный, не то вишневый цвет. Не успевая коснуться земли, лепестки превращались в женские лица с карминным ртом и печальными миндалевидными глазами. Одно такое лицо проплыло перед ним и исчезло. Но глаза смотрели прямо на него, в них застыла необъяснимая скорбь.
Маленький рот был ярко накрашен, контур губ сужен. Горе, горе читалось на этом лице, безграничное горе.
Снова зазвучал мужской голос. «Мы скорбим по Хейке, — произнес он. — Тайра бесследно сгинул. Сгинул при Данноура».
— НАТАНИЕЛЬ! НАТАНИЕЛЬ!
Снова крики, исполненные смертельного страха. И крики эти издавал кто-то, кого он хорошо знал, это несомненно.
— НАТАНИЕЛЬ! ПОМОГИ МНЕ, Я НЕ МОГУ ВЕРНУТЬСЯ НАЗАД!
Очнувшись, он сел рывком на постели. Заспанный, задыхающийся, еле-еле разлепив глаза, он прошептал:
— Тува! Это была Тува. Что она затеяла на этот раз?
Ибо этот сон он воспринял серьезно. Слишком часто сбывались его сновидения, чтобы он мог посмеяться над причудливыми образами и отогнать их прочь.
Хейке? «Мы скорбим по Хейке»? Можно ли скорбеть по тому, кто уже добрых двести лет как мертв? Уж во всяком случае, не так глубоко. А эти лица! Прямо доисторические. И никак не скандинавские, это ясно.
«Тайра бесследно сгинул. Сгинул при…» Нет, это слово надо вспомнить, оно важное. «Ноур…» Нет, не то. «Данноура ». Вот оно. Натаниель быстро записал все слова, которые он услышал. «Бива». Что это, музыкальный инструмент?
Соскочив с постели, Натаниель снял с книжной полки словарь. Бива… Наверняка, там этого нет. Нет, есть!
«Бива, японский лютневый инструмент с грушевидным, уплощенным корпусом и плоским грифом, имеющий четыре лада и четыре струны; при игре на биве звуки извлекаются посредством плектра».
Японский. Так он и думал. Но только слова «бива» он никогда раньше не слышал, он готов был в этом поклясться. Хотя в таких случаях никогда нельзя быть уверенным на все сто процентов, — мозг способен хранить в своих кладовых слова и выражения, о которых ты давным-давно уже позабыл.
Ну а остальное? «Мы скорбим по Хейке. Тайра бесследно сгинул. Сгинул при Данноура».
Кто такой Хейке, это он знал, зато другие названия были ему неизвестны. Уж их-то он никоим образом не мог слышать, поскольку обладал крайне скудными познаниями о Японии.
Бессмыслица ли это? Может быть. Слышал же он историю про одну женщину, которой приснилось, будто она попала на бал, где оказалась в центре всеобщего внимания: столпившись вокруг нее, присутствующие благоговейно внимали ее речам, которые были верхом интеллектуальности и глубокомыслия. Своей мудростью она поразила буквально всех. Неожиданно очнувшись посреди ночи, женщина поспешила спросонок записать свои необыкновенно умные изречения. Вспомнив наутро, что она что-то записывала, она нашла на ночном столике листок и, нетерпеливо схватив его, прочла: «Хула хулигамные. Мужчины полигамные. Хула хулигамные. Женщины моногамные».
Возможно, это аналогичный случай. Бессмысленные слова, которым он придал слишком большое значение.
И все же ему в это не верилось. Слишком уж душераздирающими были Тувины крики.
Он посмотрел на часы.
Как, уже утро? Полвосьмого — не такая уж и безбожная рань, можно и позвонить. Во всяком случае, Винни и Рикарду.
Трубку сняла Винни, и голос у нее был сонный. Ну да это ей не помогло.
— Привет. Винни, это Натаниель. Я хотел бы кое о чем спросить Туву.
— Туву? А ее нет, она позавчера уехала в Осло. Сказала, что должна навестить друга, и я не смогла отказать, ведь у нее так мало друзей. К тому же ей уже двадцать два года.
Полученная информация не успокоила Натаниеля. Насколько он знал, у Тувы вообще не было друзей, а тем более в Осло.
— Знаешь, Натаниель, — продолжала Винни, — мы так благодарны тебе за то, что ты делаешь для нашей дочери. Часы, проведенные с тобой, — лучшее, что у нее есть.
В ответ он пробормотал какую-то банальность.
— Я передам, что ты звонил, — сказала Винни. «Как бы не оказалось слишком поздно», — подумал он.
— Винни, а ты знаешь, где она? У тебя есть адрес этого друга? Понимаешь ли, это очень важно. Мне нужна ее помощь.
Все как раз наоборот, но что он еще мог сказать? Не делиться же с милой Винни своими опасениями…
Тува…
Для многих она была загадкой, в том числе и для Натаниеля. Она до того умело скрывала свои мысли, что окружающие и не подозревали, насколько она злонравна.
Полтораста лет тому назад предки Людей Льда порешили, что Избранному, Натаниелю, для борьбы с Тенгелем Злым необходим помощник. Поэтому последующие поколения были несколько «сдвинуты», чтобы двое избранных могли родиться примерно в одно и то же время.
Все хорошо, если бы не одно «но»: Тува вовсе не была избранной. Над ней тяготело проклятие.
Разумеется, она не могла не испытывать благотворного влияния со стороны родителей и остальных родственников. Разумеется, ей чуть ли не с пеленок внушали мысль о ее предназначении. И конечно же, результаты не могли не сказаться. Она стала мягче, ранимее. Она могла сочувствовать тем, кого любила, проявлять о них заботу, идти ради них на жертвы, особенно когда это касалось родителей, Рикарда и Винни Бринк.
Но, как и многим, над кем тяготело проклятие, ей было присуще коварство. У нее было и другое лицо, которое она никогда не показывала дома или в школе. Лицо истинной Тувы, дочери льда и тьмы, потомка Тенгеля Злого.
Она невероятно напоминала колдунью Ханну, которая жила в XVI веке. Обе они были обделены красотой. Обе выглядели похоже: низкорослые, квадратные кубышки, с короткими, мускулистыми ногами и бесформенным туловищем, голова, посаженная прямо на плечи, выдается вперед, волосы космами, мышиного цвета, черты лица грубые. Маленькие глаза, широкий нос, все лицо усеяно пухловато-бледными родимыми пятнами.
Много слез пролила Винни над единственным своим ребенком, потому, видно, что любила его без памяти. Она очень боялась отдавать Туву в школу. Но девочка, и без того молчаливая, никогда не заговаривала о том, дразнят ли ее одноклассники. На вопрос, как прошел день в школе, Винни неизменно слышала в ответ бесстрастное «хорошо».
Винни ничего не знала, никто ничего не знал о том, как Тува поступала с детьми, которые не желали с нею водиться, выкрикивали ей вслед ругательства, презирали ее, зло над ней подшучивали, короче, отравляли ей жизнь.
Тува мстила. По-тихому и по-хитрому. Она умела колдовать, как заправская средневековая ведьма.
Взять, к примеру, первый ее день в школе. Туве хотелось сидеть у окна в самом заднем ряду. Но там уже уселась другая девочка. Тува прикрыла глаза, как следует сосредоточилась — и девочка, подняв руку, крикнула: «Фрекен, здесь ужасно дует!»
Фрекен тотчас же подошла проверить. «Да, действительно. Тебе нельзя здесь сидеть. Но… свободных мест нет…»