Страница 72 из 73
Я не буду подробно излагать взгляды, которые Тафта отстаивал. Скажу лишь, что все, к чему он стремился, вело к разрушению планеты, бурному развитию технологии в ущерб природе, опустошению и смерти. Оратор старался успокоить своих слушателей, и его приветливая, непринужденная, демократичная манера держаться производила на большинство присутствующих должное впечатление.
Тафта сидел в непринужденной позе на краю стола, покачивая ногой. Его энергия, бьющая через край, и неукротимая жажда жизни были, вне всякого сомнения, заразительны. Честные голубые глаза сияли, ухоженная бородка лоснилась, и мне подумалось, что с тех пор, как я познакомилась с этим обаятельным разбойником и вором на юге континента, он почти не изменился. А еще Тафта улыбался. Ах, как он улыбался! Улыбка всегда была его самым мощным оружием…
Когда Тафте задали вопрос из зала, на его лице еле заметно промелькнули презрение и насмешка, которые, с одной стороны, являлись проявлением минутной неосторожности, а с другой — были призваны показать всем, как глуп и непроницателен тот, кто задал этот вопрос.
Время от времени Тафта позволял себе мягко съязвить. Когда кто-нибудь из присутствующих просил рассеять свои сомнения в отношении того или иного вопроса, Тафта устраивал настоящее представление. Я невольно восхищалась им. Этот человек умело использовал слабое место обитателей Роанды — больше всего на свете они боялись превратиться в объект насмешек, идти «не в ногу» с остальными. Роль изгоя была для них невыносимой, и вернуть их в лоно коллективного сознания было чрезвычайно просто.
Десятью годами раньше задавались иные вопросы, и многие возможности, которые в свое время отвергались Тафтой или ему подобными ораторами как абсурдные, теперь стали явью. Через десять лет на вопросы, которые он так тонко высмеивает сегодня, даст ответ сама жизнь…
К концу этой «конференции» и последовавших за ней «дебатов» вкрадчивое, благовоспитанное презрение Тафты к своим слушателям заставило последних окончательно пасть духом. Теперь они ощущали себя неразумными и жалкими людишками.
Я вышла из холла и спустилась на улицу. Мне было тяжело находиться в этом здании и противно видеть Тафту.
На улице я не бросалась в глаза, поскольку была одета как все — в брюки из плотной ткани и облегающую трикотажную рубашку, — а мое лицо было покрыто густым слоем грима.
Вскоре я увидела Тафту, который, улыбаясь, шел мне навстречу.
— Ты видела? — спросил он и захохотал. Мне мигом вспомнились песчаный берег и трое несчастных, которых до смерти забили кнутами.
— Да.
— Что скажешь, сирианка? — Я никогда не видела такой торжествующей усмешки. Ничто в этом заносчивом выскочке не напоминало лощеного и утонченного господина, за которым я только что наблюдала.
— На этой планете хозяйничает не Сириус, — спокойно заявила я.
Хотя Тафта и смотрел на меня, его интересовала лишь собственная персона. Он буквально лоснился от самодовольства, ощущая себя невероятно умным и талантливым. Но хотя этот чванливый тип развязно посмеивался, я знала: то, что я видела, было поражением.
— Тафта, — сказала я, — ты слишком самоуверен.
— Мы только что получили распоряжения из дома, — ответил он. — С Шаммат. Из Путтиоры… — И он засмеялся. Он радовался потому, что теперь империей Путтиора правила Шаммат, и он чувствовал свою причастность к этой власти. — Нам приказали проверить, способны ли жители Роанды здраво оценивать ситуацию, сложившуюся на планете. Я устроил им экзамен. И поверь мне, сирианка, они абсолютно не понимают, что здесь происходит.
— Ошибаешься, — возразила я. — Тебе это только кажется.
— Знаешь ли ты, что будет, если лидер хоть одного государства Роанды встанет и скажет им правду, голую правду о том, что с ними творится? Эти люди просто-напросто не поверят ему. Они убьют его. Они объявят его сумасшедшим и посадят под замок.
— Так тебе кажется сейчас.
Опьяненный властью, Тафта посмотрел на меня со снисходительной улыбкой. И, как случалось уже не раз, его большие волосатые руки потянулись к серьгам в моих ушах. Его пальцы поглаживали мои серьги, а глаза жадно блестели. Но он забыл, для чего предназначены мои серьги… И поскольку я знала, что Тафта бесконечно далек от понимания происходящего, силы вернулись ко мне, и, почувствовав это, он опустил руки.
— Какие милые сережки, — пробормотал Тафта изменившимся тоном, и в его глазах промелькнула тревога.
— Да, шамматянин, именно так.
Теперь мы стояли на некотором отдалении друг от друга. Казалось, что под моим взглядом он съежился и даже стал меньше ростом. Теперь Тафта был всего лишь мелким негодяем с Шаммат, он был обречен, и мне стало жаль его.
— Тафта, — сказала я, — было глупо с твоей стороны выполнять приказ, который поступил с Шаммат. Очень глупо.
— Почему? Что ты понимаешь…
Я зашагала прочь и услышала, что Тафта идет за мной. Затылком я ощущала его горячее дыхание. Не оборачиваясь, я произнесла:
— Прощай, Тафта.
Стоя на тротуаре, он в бессильной злобе осыпал меня проклятьями, а потом закашлялся, задыхаясь от ядовитых выбросов машин.
Я купила себе маску, которую эти несчастные надевали на улице, чтобы не отравиться газами — из-за ядовитых веществ жители Роанды слепли, заболевали и даже теряли разум, — и пошла бродить по городу. Я не могла заставить себя вызвать космолет, потому что думала про Клорати, про Канопус. Я хотела, хотя и боялась признаться в этом, чтобы меня ободрили и утешили: пусть с Тафтой я держалась уверенно и твердо, но при мысли о том, сколько сил было потрачено напрасно, меня охватила знакомая печаль. Я вспомнила Назара, который научился сдерживать свою боль ради этого ужасного места, и подумала о том, как много он дал мне. Мне очень хотелось увидеть его еще раз, просто повидаться и перекинуться парой слов. О чем думает сейчас мой старый друг Назар, мой старый друг-канопианец?
Канопус
Я оказалась на окраине города. Один из домов привлек мое внимание. Он был довольно простым: обыкновенный, ничем не примечательный жилой дом, построенный из местной породы камня. И все же этот дом притягивал меня.
Стоящий на небольшом холме, он возвышался над ядовитыми испарениями, в которых утопал город. Я увидела, что на ступенях стоит юноша, одетый в уже знакомые мне узкие брюки и трикотажную рубашку, но не могла разглядеть его лица, потому что, хотя оно было обращено ко мне, его скрывала маска. «Назар, Назар», — застучало у меня в висках, и я крикнула:
— Назар, я знаю, что это ты!
Мы сняли маски и поднялись на вершину холма, чтобы не дышать ядовитым туманом, и наши глаза покраснели и увлажнились.
— Как дела, сирианка?
— Ты сам построил этот дом? Ты архитектор?
— Да, кроме всего прочего, я еще и архитектор.
Мы стояли рядом и смотрели на дом. Это было очень приятно. Казалось, что город исчез и остался лишь один этот дом.
— Смогут ли те, кто живет здесь, не потерять рассудок?
— Здесь живу я. И мне кажется, я тут один из самых здравомыслящих, — сказал Назар хорошо знакомым мне тоном, и я засмеялась.
— Ах, канопианец, но почему, почему, почему?
— Ты все еще продолжаешь задавать этот вопрос, Амбиен?
— А ты нет?
Назар помедлил с ответом. О, как это было знакомо — он не мог откровенно поделиться своими мыслями со мной, сирианкой. Я не годилась для этого! Наконец он сказал:
— Амбиен, тебе не приходило в голову, что есть вопросы, которые имеют смысл, а есть и другие, задавать которые бесполезно? Абсолютно бесполезно!
— Мне трудно примириться с этим.
— Хотя тебе говорит об этом сам Назар, крупнейший специалист по бессмысленным бунтам? — Он опять засмеялся, и мне вспомнилось время, проведенное в Коши.
— Может быть, я недостаточно сильна, чтобы принять правду.
— Тем хуже для тебя. Ни у кого из нас нет выбора… Или ты хочешь остаться среди тех, кто прячется за выдуманное решение или ответ лишь потому, что он слишком слаб и ему недостает терпения?