Страница 71 из 73
— Мы не враги тебе, Амбиен. Не нужно считать нас врагами. Здесь нет ничего личного.
— Но разве мы когда-то рассматривали наши отношения как личные? Впрочем, разумеется, мне приятно твое доброе отношение.
— Мне пора идти. Тебе что-нибудь нужно? Что тебе прислать?
— Я не больна и ни в чем не нуждаюсь! Насколько я понимаю, я под арестом? Мне есть чем заняться и есть о чем подумать. Целыми днями я размышляю о групповом сознании. Понятно ли тебе, что если тот, кто рассуждает иначе, чем большинство, поставит группу перед неопровержимым, очевидным фактом, то скорей всего его товарищи попросту не увидят того, что ясно как день. В буквальном смысле. Потому что они не в состоянии принять данный факт. Знаешь ли ты, к каким последствиям это может привести? Ладно, спасибо, что зашел. Я тебе очень признательна.
В этот период я не получала вестей от Клорати и не знала ничего об официальных контактах Канопуса и Сириуса. Когда визиты членов Большой Пятерки завершились, я получила сообщение, адресованное мне лично: «Не будет ли у тебя возможности прилететь на Северный Изолированный Континент?»
Ознакомившись с этим посланием, Большая Четверка передала его мне — как правило, письма, адресованные одному из членов Большой Пятерки, не перехватывались.
Я проинформировала Большую Четверку, что намерена снова отправиться на Роанду, но ответа не последовало. Не зная, чем мне предстоит заниматься, я приказала космолету сделать несколько кругов над Северным Изолированным Континентом на высоте, которая позволяла наблюдать за тем, что происходит внизу. Я была не одна. В небесах было полно не только воздушных судов Роанды, но и наблюдательных кораблей Канопуса, Шаммат и трех планет, расположенных по соседству. Здесь были «Кристалл» Канопуса, «Осы» Шаммат и «Стрелы» трех планет, которые часто осуществляли совместные разработки.
Я разглядывала Северный Изолированный Континент, вспоминая, каким видела его раньше, когда прямо передо мной снизился и завис канопианский «Кристалл» обычной конической формы. Он висел среди освещенных солнцем облаков под синим бездонным небом, и я невольно залюбовалась этой картиной. Корабль медленно тронулся с места, и я последовала за ним. Я не сомневалась, что в его действиях есть какая-то подоплека, и, рассеянно обдумывая их скрытый смысл, продолжала наслаждаться красотой Роанды. Тем временем «Кристалл» превратился в тетраэдр — три его грани, обращенные ко мне, отражали синее небо и белые облака, — а затем в шар. Сияющий шар вращался и танцевал в облаках. Завороженная этим чудесным зрелищем, я засмеялась и захлопала в ладоши… Потом шар вытянулся и стал похож на каплю, однако она не была вытянута сверху вниз, а лежала горизонтально, так, что ее тонкий конец находился прямо передо мной. Затем, под давлением воздушных потоков, капля изменила свою форму и превратилась в длинную прозрачную полосу. Казалось, что мой корабль вот-вот прикоснется к ней, нежной и невесомой, и в этот момент внизу показались реки, горы и пустыни Основного Материка, залитые солнцем, и моя душа запела от счастья. Мой провожатый снова изменил свою форму, подчиняясь движениям атмосферы, — текучий, как вода, он то превращался в шар, то вытягивался лентой, то пушился по краям бахромой, то и дело принимая новое обличье. Он сиял и переливался, он распускался как цветок — и вдруг потускнел и превратился в бесформенный, невыразительный ком, унылый и бесцветный… Но мгновение спустя серый цвет вновь сменился сиянием, и в воздухе опять заискрился светящийся шар, который сначала играл и резвился, а потом снова стал серьезным и мрачным, почти суровым. На некоторое время я отвлеклась от «Кристалла», теперь просто повторявшего движение воздушных потоков, а потом увидела, что он повис в воздухе, вновь приняв форму капли, острый конец которой был обращен вниз. Он явно указывал мне на что-то находящееся внизу. Что я должна была увидеть?
Я подлетела поближе и вновь посмотрела вниз. Подо мной были горные хребты, окаймлявшие континент, пустыни, которые расширялись, и леса, которые отступали перед пустынями. Но потом я увидела нечто необычное. Весь континент был расчерчен на правильные прямоугольники, словно на его поверхность нанесли сетку. Передо мной была карта, чертеж, зримое воплощение неведомой мне ментальности. Так распорядились континентом агрессоры с северо-запада. Они чувствовали себя хозяевами этой земли и поставили на нее свое клеймо, обозначая границы владений. До сих пор я не видела ничего подобного, хотя, когда я была здесь в последний раз, завоеватели еще не успели подчинить себе все вокруг. Раньше я наблюдала, как развивается континент, как меняются очертания водоемов и суши, как эволюционирует его растительность. Но теперь захватчики поставили на живой, изменчивой земле свое клеймо, расчертив ее на квадраты.
Я поняла, что именно это хотел показать мне Канопус. Я взглянула на «Кристалл», ожидая распоряжений. Мне хотелось улететь, забыть об этой страшной карте — воплощении духа Шаммат. Какое-то время «Кристалл» оставался рядом со мной, продолжая беззвучно менять форму. Затем, превратившись в огромную прозрачную каплю, он поднялся вверх и немного повисел в вышине, бесконечно изменчивый и текучий, причудливое порождение канопианского разума… Он говорил со мной, он пел мне, он утешал меня, рассказывая о вечном обновлении всего сущего, а потом опять вытянулся, потускнел и полетел назад, на свою станцию, превратившись в пылинку в столбе солнечного света, воспоминание о самом себе.
Я снова осталась одна и призадумалась. Увидела ли я все, что должна была увидеть, и не пора ли мне возвращаться домой? Я представляла, как расскажу об увиденном Большой Четверке и как отреагируют на этот рассказ мои коллеги… Но перед возвращением мне захотелось еще раз взглянуть на западное побережье континента, где я не была очень давно.
Я посадила свой космолет на вершине высокого здания в большом городе. С одной стороны отсюда были видны пустыня и горы, с другой — океан. Сам город внизу был еле различим из-за густых, едких испарений, и здания возвышались над серой пеленой словно острова над водой.
Я не стала задерживаться на крыше, опасаясь, что меня охватят чувства, которых я не испытывала с тех пор, как покинула Леланос. Контраст между техническими достижениями обитателей планеты и тем, что они творили, удручал меня до глубины души. К сожалению, подобные истории нередки в наших летописях, и в данном случае мне просто не хотелось, чтобы мысли об этом вывели меня из душевного равновесия. Я покинула крышу и спустилась в здание. Немного побродив по коридорам, я оказалась в просторном холле. Я сразу почувствовала, что пропорции здания оказывают крайне неблагоприятное воздействие на мыслительные процессы. На стене я увидела устройство для трансляции «новостей». Информация передавалась с помощью визуализации образов, и перед моими глазами потянулась нескончаемая череда сцен жестокости и насилия.
О подлинном положении дел на планете не было сказано ни слова, все сообщения были отрывочными и невразумительными и скорее представляли собой полуправду, поскольку никоим образом не отражали полную картину.
Затем на экране появился Тафта. Он стоял на возвышении в зале, битком набитом людьми. Внешне он изменился — «человек Божий» в черном одеянии исчез без следа. И все же это был прежний Тафта, мускулистый, плотный, пышущий здоровьем. Он светился знакомым спокойным самодовольством. На нем были очень узкие синие брюки из плотной материи, которые подчеркивали его сексуальность, и облегающая трикотажная рубашка. Теперь такую одежду носили все вокруг, точно она была пошита по заказу диктатора. Впрочем, обитатели Роанды всегда любили униформу.
Тафта примостился одной ягодицей на краю стола и, покачивая ногой, лучезарно улыбался своей аудитории.
Теперь он стал фигурой мирового масштаба, апологетом современной технологии. В данный момент Тафта отвечал на вопросы обеспокоенной и явно испуганной аудитории. Несколько лет назад он смело критиковал политику правительства в отношении передовых технологий и даже написал несколько литературных произведений, где в популярной форме рассказывалось о возможностях современного общества. Такие книги позволяли простому народу оценить потенциал технологических новшеств и в то же время успокаивали людей, которым казалось, что, если страшные последствия некоторых открытий отражены в литературе, человечеству хватит здравого смысла не воплощать их в жизнь. Тафта иллюстрировал известную социальную закономерность, которая вызывала у меня глубочайшую тревогу, поскольку имела ко мне самое непосредственное отношение. Суть ее в том, что, когда индивид, который в свое время противостоял групповой идеологии или устоявшемуся мнению, больше не считается опасным и добивается всеобщего признания, а его мнение вытесняет прежние стандарты, он превращается в представителя новой ортодоксии, которая начинает отвергать и высмеивать новое поколение чудаков и нонконформистов.