Две судьбы

Отец невольно был поражен неодолимой силой убеждения, которое внушали эти слова. Мать управляющего произвела на него такое впечатление, как трагическая актриса на сцене. Она остановила насмешливое возражение, готовое сорваться с его губ, но она не поколебала его железной воли. Его лицо было суровее чем когда-либо в ту минуту, когда он снова обратился ко мне.

— Последняя льгота, Джордж, — сказал он и произнес последнее число:

— Три!

Я не ответил и не пошевельнулся.

— Ты, видно, хочешь этого? — сказал он, схватив меня за руку.

Я крепче обвил руками Мери и шепнул ей:

— Не оставлю тебя!

Она как будто не слыхала. Она дрожала всем телом в моих объятиях. Слабый крик ужаса сорвался с ее губ. Дермоди тотчас подошел к нам. Мой отец еще не успел оторвать меня от нее силой, как он сказал мне на ухо:

— Вы можете отдать ее мне, мистер Джордж, — и высвободил дочь из моих объятий.

Она с любовью протянула мне свои худенькие ручки, когда отец заключил ее в свои объятия.

— Прощай, дорогой! — едва слышно проговорила она. Я увидел, что ее головка упала на грудь отца, и меня потащили к двери. В моей бессильной ярости и моем несчастье, я из всех оставшихся сил боролся с жестокими руками, которые овладели мной. Я кричал ей:

— Я люблю тебя, Мери! Я вернусь к тебе, Мери! Я ни на ком не женюсь, кроме тебя, Мери!

Шаг за шагом меня увлекали все дальше. При последнем взгляде на мою возлюбленную я видел, что ее головка еще лежит на груди отца. Бабушка стояла возле.., она грозила моему отцу сморщенными руками.., и выкрикивала свои страшные пророчества в истерическом исступлении, которое овладело ею, когда она увидела, что разлука совершилась.

— Ступай!.. Ты идешь на свою гибель! Ты идешь на смерть!

Пока ее голос еще раздавался в моих ушах, дверь коттеджа отворилась и затворилась вновь. Все было кончено. Скромный мир моей детской любви и моих детских радостей исчез, как сновидение. Пустынная степь вне его был мир моего отца, открывшийся перед мной без любви, без радостей. Прости мне, Бог… Как ненавидел я отца в эту минуту!

Глава IV

ЗАНАВЕС ОПУСКАЕТСЯ

Весь остаток дня и всю ночь я был пленником в моей комнате под охраной слуги, па верность которого отец полагался.

На другое утро я хотел бежать, но был схвачен, еще не успев выбраться из дома. Опять засаженный в комнату, я ухитрился написать к Мери и сунуть мою записочку в добрую руку горничной, которая мне прислуживала. Напрасно все! Бдительность моего сторожа была неусыпна. Женщину заподозрили, последовали за ней и письмецо отняли. Отец разорвал его собственными руками. Позднее в этот день матушке было позволено видеться со мной.

Бедная душа совсем была неспособна заступиться за меня или чем-нибудь помочь моему положению. Отец буквально сразил ее, объявив, что жена и сын последуют за ним в Америку, когда он отправится туда обратно.

— Все, что он имеет на свете, до последнего фартинга, — говорила матушка, — должно пойти на эту ненавистную спекуляцию. Он занял денег в Лондоне, он сдал в аренду наше поместье какому-то богатому купцу на семь лет, он продал серебро и бриллианты, доставшиеся мне от его матери. Все поглощает земля в Америке. У нас нет более дома, Джордж, ничего нам не остается больше, как ехать с ним.

Часом позднее почтовая коляска стояла у наших дверей.

Сам отец повел меня к экипажу. Я вырвался от него с отчаянием, которому не могло помешать даже его упорство. Я бежал, я мчался по дорожке к коттеджу Дермоди. Дверь стояла открытой, гостиная была пуста. Я бросился в кухню, потом наверх. Везде пустота. Управляющий выехал, с ним уехали его мать и дочь. Ни друга, ни соседа не оказалось поблизости с поручением ко мне. Нигде не лежало письма в ожидании, что я приду за ним. Никакого даже намека мне не было оставлено на то, в какую сторону они направились. После оскорбительных слов своего господина Дермоди из гордости не хотел оставить за собой никаких следов, считая что мой отец может подумать, что следы оставлены нарочно с целью соединить меня и Мери. Я не имел альбома, который говорил бы мне об утраченной милой у меня, был только один флаг, вышитый собственными ее руками. Мебель все еще стояла в коттедже. Я сел в нашем обычном уголке возле пустого стула Мери, взглянул опять на бесценный для меня зеленый флаг и горько зарыдал.

Я очнулся от легкого прикосновения. Отец смягчился настолько, что разрешил матери привести меня назад к дорожному экипажу.

— Мы не найдем здесь Мери, Джордж, — сказала она кротко. — А в Лондоне мы можем услышать что-нибудь о ней. Пойдем со мной.

Я встал и молча подал ей руку. Что-то на чистом, белом пороге двери бросилось мне в глаза, когда мы проходили. Я наклонился и увидел карандашом написанные слова. Вглядевшись пристальнее, я узнал почерк Мери. Не правильными, детскими буквами был начертан последний прощальный привет:

«Прости, дорогой. Не забудь Мери!»

Я упал на колени и поцеловал эти слова. Они утешили меня — точно последнее прикосновение руки моей Мери. Я спокойно пошел за матерью.

К ночи мы прибыли в Лондон.

Моя добрая мать сделала все, что самое нежное сострадание могло сделать (в ее положении), чтобы утешить меня. Она втайне написала к поверенным ее семейства, приложив описание Дермоди, его матери и дочери и прося навести справки в разных лондонских конторах дилижансов. Она также поручала поверенным обратиться к двум родственникам Дермоди, жившим в городе, которые могли знать, что он предпринял после того, как оставил моего отца. Исполнив это, она сделала все, что было в ее силах. Ни она, ни я не имели достаточно денег для объявления в газетах.

Спустя неделю мы отправились в Соединенные Штаты. Дважды в этот промежуток я виделся с поверенными и дважды получил от них ответ, что все справки не привели ни к чему.

На этом оканчивается первая часть истории моей любви.

Затем целых долгих десять лет я не виделся с моей маленькой Мери. Я даже не слышал, дожила ли она до того времени, чтобы стать взрослой женщиной, или — нет. У меня хранился еще зеленый флаг с вышитым голубком. Но вообще волны забвения сомкнулись над детскими золотыми днями на берегах озера Зеленых Вод.

Глава V

МОЯ ИСТОРИЯ

Вы меня видели в последний раз тринадцатилетним мальчиком. Теперь вы видите меня молодым человеком двадцати трех лет.

Историю моей жизни в промежуток между этими двумя возрастами я и собираюсь рассказать.

Сперва поведу речь об отце. Его ожидал именно такой конец, какой предвещала ему бабушка Дермоди. Мы года не прожили в Америке, когда спекуляция с землей скандально рухнула и повлекла за собой его смерть. Нас постигло полное разорение. Не будь у моей матери маленького собственного дохода (закрепленного за ней брачным контрактом), мы остались бы без всяких средств, брошенные на произвол судьбы.

Между сердечными и радушными жителями Соединенных Штатов мы нашли немало добрых друзей, с которыми искренно жалели расстаться. Но были причины, которые побуждали нас вернуться в Англию после смерти отца, — и мы возвратились на родину.

Кроме деверя (уже упомянутого в этом рассказе), у моей матери был родственник — двоюродный брат, по имени Джермень, на помощь которого она главным образом рассчитывала, чтобы поставить меня на ноги, когда придет время выбирать мне карьеру. Я помню как семейное предание, что мистер Джермень просил руки моей матери, когда они оба были молоды, но получил отказ. Он так и остался холостяком. В позднейшие годы ему досталось прекрасное состояние после смерти бездетного старшего брата. Однако богатство ничего не изменило в его привычках. Когда мы с матерью вернулись в Англию, он жил одиноким стариком, удалившись от всех родственников. Мне стоило понравиться мистеру Джерменю, чтобы считать (в некоторой степени, по крайней мере) будущность свою обеспеченной.

Это было одно соображение, которое повлияло на наш отъезд из Америки. Но было и другое, собственно ко мне относящееся, которое влекло меня к уединенным берегам озера Зеленых Вод.