sВОбоДА

Егоров посоветовал Игорьку объявить свой центр молодежным — человек в возрасте, даже и не наркоман, не выдержит семи часов сауны в сутки, откажет сердце, — и сильно потратиться на рекламу, точнее, на пиар-агентство, причем не абы какое, а то, которое ему посоветуют в профильном министерстве. Тогда, может быть, всунешься в правительственную программу борьбы с наркоманией, объяснил Егоров. Потом уходи под крышу главной партии, ну, у какой большинство в Думе, где состоит Никита Михалков и на чьи съезды ходит президент. Будешь со слезой в голосе вещать из ящика о спасении подрастающего поколения, но больше о великом будущем России, глядишь, проскочишь в депутаты, тогда вообще никто пять лет не тронет. Ну а за пять-то лет… Всегда держи пару-тройку сменных ребятишек из народа, можно даже не наркоманов, но с красивыми историями, как загибались от наркоты, но, благодаря твоему центру, спаслись, поверили в Бога, вступили в главную партию, стали заниматься благотворительностью, бороться с экстремизмом и ксенофобией, попали в кадровый резерв президента. Всем их показывай, но основной контингент должен быть — детки богатых родителей. За них конкретно будут платить, больше ни за кого не будут.

«Пойдешь главврачом?» — предложил Игорек.

«Не пойду», — ответил Егоров.

«Почему, Кеша?» — ласково назвал его по имени Игорек.

Егоров заключил сам с собой мысленное пари, что Игорек скажет ему какую-нибудь гадость. А еще подумал, что зря заговорил с Игорьком про депутатство. Для этого тому придется поменять фамилию. Перед глазами возник неотвратимо преобразованный несознательными избирателями плакат: «Голосуйте за (с)Ракова!». Егоров вспомнил другой плакат — из детства — они тогда жили на Красной Пресне: «В ДК „Трехгорная мануфактура“ поет Галина Невзгляд». На плакате она была в шарфике с блестками и с грустными — с поволокой — глазами. От дома до школы он насчитал одиннадцать плакатов, и везде в фамилии певицы буква «г» была переделана на «б».

…В институте на общих лекциях они обычно сидели рядом, обсуждая достоинства и недостатки сокурсниц, а иногда и преподавательниц.

«Егоров, во-о-он!» — однажды оглушила его иерихонским каким-то воплем преподавательница, читавшая курс введения в психологию.

Ей было сильно за тридцать. Она была довольно симпатичной и стройной женщиной. Своим необъяснимо грустным взглядом она напоминала давнюю Галину Невзг(б)ляд. На милом ее лице тоже как будто застыла какая-то обида, которую уже ничто не могло растопить.

Она благоговейно относилась к доктору Фрейду, и ей очень не понравилось, как Егоров на практических занятиях проанализировал умозаключение, высказанное в «Теории сновидений» отцом психоанализа, относительно того, что длина члена мужа непосредственным образом влияет на частоту появления в сновидениях жены куста можжевельника, а также собирания в лесу (в нескромной позе) брусники.

Егоров предположил, что в действительности явившуюся на прием к доктору Фрейду женщину беспокоил бурный рост волос на лобке (куст можжевельника) и фантомные воспоминания о таком редком явлении, как оргазм во время потери девственности (сбор в лесу брусники в нескромной позе).

«Придержите свой грязный язык, Егоров!» — с отвращением, как от матерщинника в общественном транспорте, отшатнулась от него преподавательница.

А в тот раз, когда она оглушила его воплем, Егоров и не думал посягать на авторитет доктора Фрейда. Наоборот, использовал его как тот самый рычаг, которым Архимед собирался перевернуть землю.

«Почему она все время такая обиженная?» — помнится, спросил у Егорова Игорек.

Егоров не собирался отвечать на глупый вопрос, но мысли на лекциях текут прихотливо, поэтому, спустя какое-то время, он объяснил товарищу, что, по всей видимости, дело в психологической травме, каким-то образом связанной с так называемой первой любовью.

«Думаешь, ее хамски отодрал какой-то пижон, — уточнил Игорек, — порвал целку, а потом заявил, что она заразила его трихомонадой?»

«Да нет, — поморщился Егоров, — все тоньше».

«Это как тоньше, — заинтересовался Игорек, — как у зайца? Вроде трахнул, а девственности не лишил?»

«Первая любовь, как писал Есенин, буйство глаз и половодье чувств, — объяснил Егоров. — Она приходит в гости к любимому человеку, думает, что все будет возвышенно, красиво, а эта пьяная скотина сначала угощает ее пивом, а потом предлагает заняться анальным сексом».

«Почему анальным?» — удивился Игорек.

Но ответить Егоров не успел, оглушенный воплем: «Во-о-н!»

Оказывается, она зашла им за спину через пустой ряд, и пока все сосредоточенно конспектировали, слушала их разговор. «Вместе сра… со студентом Раковым!» — выдохнула преподавательница.

«Как же она смогла влюбиться в алкаша и анальщика», — спросил Игорек в коридоре, как о состоявшемся факте биографии преподавательницы.

«Да есть тут какая-то отвратительная зависимость, — объяснил Егоров, — умненькая, утонченная девушка всегда поначалу огребает нечто во всех смыслах диаметрально противоположное своему идеалу. А почему так, никто не знает…»

«Я знаю, почему, Кеша, ты не хочешь идти ко мне главврачом, — продолжил Игорек. — Ты боишься людей. Не работы, а того, что ради правильно организованного дела людей надо будет ломать и строить. Без этого нигде и никуда. А ты не можешь. Ты — самодостаточный ягненок в волчьей шкуре. Поэтому у тебя никогда не будет ни большого капитала, ни многих людей в подчинении. Только — чтобы хватало на жизнь, ну и иногда нанять кого-то по мелочи, когда не можешь починить сам, хотя будешь пытаться. Это довольно распространенная категория людей, только о ней не сильно распространяются, потому что к ней относится большая часть человечества, и типа как стыдно признаваться самому себе, что ты всего лишь интеллигентное быдло, так сказать, молчаливое существо грунта. Ну, а на полюсах — отморозки со знаком плюс и со знаком минус. Не бойся, Кеша, я объясню людишкам, как надо работать, и отморозков тоже возьму на себя».

«Ты мне льстишь, — ответил Егоров, давно поставивший на себе крест, как на рвущей удила пассионарной личности, — я не в волчьей шкуре, а вообще без шкуры, так сказать, блеющий шашлык. А может быть, я — заяц. Или живой гусь в магазине „Битая птица“. Вот почему я стараюсь держаться подальше от мест, где ходят решительные ребята, вроде тебя. Я пойду к тебе работать, но только не в сауну с минеральной водой. Твой центр просуществует максимум три года. В России много идиотов с деньгами, но даже им нужен результат. Если ты организуешь клинику с современным оборудованием и грамотными специалистами, я, пожалуй, соглашусь, но только не главным врачом и без права подписи на финансовых документах».

«У меня отменный аппетит, — подмигнул Егорову Игорек. — Мне потребуется много мыслящего, а главное, складно блеющего шашлыка».

Егоров как в воду смотрел. Год Игорек не слезал с телеэкрана. Затем просочился в Думу (плакаты не потребовались) по списку правящей партии. Через год удачно избавился от центра, сославшись на парламентский регламент, запрещающий депутатам заниматься предпринимательской деятельностью. А на излете депутатства после недолгой заминки грамотно решил вопросы с долгосрочной арендой особняка в переулке у Садового кольца, где и поместил свою новую клинику.

Всю свою жизнь Егоров учился смотреть в воду жизни, пытаясь сквозь муть и завихрения, коряги и водоросли, стаи мальков и зеленые шнуры кувшинок и лилий разглядеть дно, на котором, как на странице книги судеб, писалось будущее. Легче всего угадывалось будущее проходимцев: им почти всегда везло, они добивались, чего хотели. Быстрое течение, природу которого Егоров не вполне понимал, несло их поверх камней и затонувших бревен к поставленным целям. Некоторые — самые наглые — иногда напарывались на камни и бревна, но это было исключением из правила. Уделом честных, порядочных людей были труд и нищета. Тяжелая несправедливость расплющивала их, как глубоководных рыб, прижимала ко дну, лишая маневра. А вот у мыслящего, складно блеющего «шашлыка», у ягнят в волчьих (рыбьих?) шкурах, мечтающих об орденах зайцев, типичных или нетипичных представителей «интеллигентного быдла» маневр был. Некоторые встраивались в пенный след проходимцев. Не высовываясь на поверхность, шли в кильватере. Другие хотели, но не могли преодолеть притяжение «магнита» по крайней мере двух евангельских заповедей — «не убий» и «не укради», вынужденно придерживались относительной добродетели. Третьи — основное, так сказать, стадо (или грунт) — суетливо плавали ломаными маршрутами, урывали что-то для себя, «мутили» воду, поднимая со дна ил.