Ночные грехи

5.43

— 11 °C

Митч вылез из своего пикапа и автоматически осмотрел переулок за домом. Ему не хотелось бы сейчас встречаться с репортерами. Он стал более осторожным после фиаско на парковке ледовой арены. Он не позволил бы сейчас никому из них увязаться за ним. Сделать снимок неудачника — шефа полиции, когда он тянет свою жалкую задницу домой. Позволяет преступникам хватать детей прямо на улицах своего города. Неудивительно! Посмотрите, что произошло в Майами.

Чувство вины, усиленное гневом и черное, как его настроение, навалилось на опущенные плечи. Он сбросил его сильным взмахом руки и зарычал от презрения к себе.

Какой ты сопляк, Холт. Это не о тебе. Это не о Майами. Держи старые обиды при себе, а гнев пригодится для Джоша.

Легче сказать, чем сделать. Гнев, чувство бессилия, потери и предательства были отголосками его прошлого. И, как каждый полицейский, он знал это лучше, чем кто-либо другой — он не мог отделаться от чувства, что это преступление совершено отчасти против него самого. Это был его город, его убежище, безопасный маленький мир, которым он мог управлять. Они были его людьми, за которых он нес ответственность. Он предоставлял им безопасность, а они были его большой семьей.

Семья. Слово звучало в ушах, когда он поднимался по дорожке к черному входу по скрипящему под ногами в ледяной неподвижности раннего утра снегу. Он добрел до двери, распахнул ее ударом носка тяжелого ботинка фирмы «Сорел» и вошел в холл.

На кухне Скотч, старый желтый лабрадор, который был его единственным соседом по дому в отсутствие Джесси, приоткрыл один глаз и посмотрел на него, не поднимая головы со своей уютной собачьей постели. Ему было двенадцать лет, и его официально отправили на «пенсию», освободив от караульной службы. Он заполнял время сном или бродил по дому, таская в зубах любой предмет, который поразил его воображение на маршруте следования, — ботинок, перчатку, декоративную диванную подушку, книжку в мягком переплете. Вот и сейчас один из кукольных Микки-Маусов Джесси был втиснут между головой и лапами, как подушка.

Митч решил не отбирать куклу у пса. Старый негодяй, возможно, украл ее из спальни Джесси, но было столь же вероятно, что девочка сама отправила его спать с ней. Штраусы жили через переулок, и каждый день после школы Джесси приходила с дедушкой, чтобы выпустить Скотча на улицу и поиграть с ним. Она обожала старую собаку. Скотч терпеливо переносил игры с переодеванием и чаепитием; верный, ласковый, он безоговорочно возвращал маленькой девочке ее любовь.

Растроганный идиллической картиной, Митч в одних носках бесшумно пошел на кухню. Из окна над раковиной струился янтарный свет уличного фонаря, но в дальних углах кухни притаились густые тени. Его взгляд бесцельно блуждал по стенам. Дом строился в тридцатые годы. Хороший, прочный, полутораэтажный, с полами из твердых пород древесины и камином в гостиной; с большими кленами и дубами во дворе. Дом с характером, но он так и остался каким-то казенным, необжитым. Да, ему явно не хватало оформительских навыков.

Это была сильная сторона Эллисон. Она смогла бы свить здесь уютное гнездышко, с ее чувством стиля и любовью к мелочам. Она превратила бы эту кухню в теплое и очаровательное место с эстампами, гравюрами, косичками лука и нитями сушеного перца, рядами старинных мейсоновских банок, заполненных корицей и другими специями. Митч вошел на кухню. Она оставалась почти такой же, как была, когда он переехал сюда: почти голые стены, занавески на окне — старый хлам, оставленный последними владельцами после распродажи имущества. Единственными новыми вещами, которые добавил Митч, были рисунки, которые Джесси сделала для него. Он прикрепил их магнитиками на холодильник и приклеил к стене скотчем. Но яркие детские рисунки еще сильнее подчеркивали, каким холодным и пустым был дом.

Он почувствовал, как проваливается в пустоту, когда рассматривал рисунки дочери. Один. Одинокий. Бог мой! Иногда одиночество било так больно, что он готов был отдать все, даже жизнь, чтобы избежать его. Смерть была бы карой, но такая жизнь была еще более суровым наказанием.

Сумасшедшие мысли. Иррациональные мысли, сказал ему психиатр отдела. По логике вещей, и он это знал, его вины не было. Он знал, что не смог бы предотвратить то, что произошло. Но логика имела мало чего общего с чувством.

Облокотившись на раковину, он плотно закрыл глаза и увидел сына. Кайлу было шесть лет. Белокурый. Спокойный. Он просил подарить ему двухколесный велосипед на Рождество. Как-то в разгар рабочей недели привел его в школу и сиял от счастья и гордости, когда отец рассказывал его первому классу, каким должен быть полицейский.

Полицейские помогают людям и защищают их от плохих парней.

Он мог слышать свои слова, мог выискивать его в небольшом море маленьких лиц, мог сконцентрировать свой пристальный взгляд на полном застенчивой гордости выражении лица Кайла. Такой маленький, такой невинный и доверчивый ко всем вещам, что составляли мир его отца.

Полицейские помогают людям и защищают их от плохих парней.

Хриплый, мучительный стон вырвался из горла Митча. Чувства рвались на свободу, решетка клетки, в которую он загонял их, ослабла от усталости, воспоминаний и страха. Он зажал рот рукой и попытался сдержать, проглотить стон. Он дрожал всем телом. Нельзя выпустить их наружу, он просто бы утонул в них тогда. Он должен быть сильным. Ему необходимо сосредоточиться. Ему надо закончить работу. Его дочь нуждалась в нем. Оправдания приходили одно за другим. Отставить чувства! Не обращать на них внимания! Отложить их куда подальше! Он нужен городу. Нужен Джошу Кирквуду.

Усилием воли Митч заставил себя открыть глаза. Он устремил взгляд через кухонное окно на бархатный серый предрассветный сумрак, но перед глазами все еще стоял Кайл. Его видение раздваивалось, изображение как бы раскололось, лицо второго тела вышло из фокуса, а затем проявилось, как лицо Джоша.

Боже, нет! Пожалуйста, нет. Не поступай так с ним! Не делай это его родителям.

Не делай этого со мной.

Стыд окатил его холодным душем.

Митч заметил свет в доме напротив в кухне Штраусов. Шесть утра, но Юрген уже встал. Он вышел на пенсию после работы на железной дороге три года назад, но сохранил свой распорядок дня таким же, как если бы все еще ездил на сортировочный двор Великой Северной железной дороги каждый день. Подъем в шесть, кофе. Поездка на Большую стоянку междугородных грузовиков купить «Стар трибьюн», потому что разносчики газет ненадежны. Возвращение домой. Чашечка кофе и миска горячей каши, пока читает газету. Его личное время, до подъема Джой и ее появления на кухне с ежедневными перечислениями обманчиво мягким голосом, с обманчиво умеренными комментариями всего плохого, что произошло в мире, в городе, у соседей, у нее дома, с ее здоровьем, с ее зятем.

Как бы это ни было ужасно, но сейчас Митч хотел избежать общения со своими родственниками со стороны супруги, но внезапное желание увидеть Джесси оказалось сильнее. Посмотреть на нее и подержать на руках, почувствовать ее тепло, убедиться, что она настоящая, живая, такая милая и… в безопасности.

Он снова надел ботинки и поплелся к выходу, даже не удосужившись зашнуровать их.

Юрген подошел к черному входу своего опрятного новоанглийского дома в повседневной униформе — джинсы и фланелевая рубашка, аккуратно заправленная в них. Он был коренастый, среднего роста, с пронзительными, как у Пола Ньюмена, голубыми глазами и подстриженными по-армейски седыми волосами.

— Митч! Я только что намолол свежего кофе. Входи! — сказал Юрген, его лицо выражало смесь удивления и легкой досады: его режим был нарушен. — Что-нибудь слышно о мальчике Кирквуда? Черт! Какое ужасное дело!

— Нет, — тихо ответил Митч, — пока ничего.

Юрген повернул корзинку на кофеварке и засыпал совочек «Фолджера». Слишком много, как обычно. Джой прокомментировала бы, как всегда, что кофе слишком крепкий, но затем выпила бы его в любом случае, тем самым получив возможность жаловаться потом на изжогу.