Штормовое предупреждение

— Дядя Кэри?

Он усмехнулся:

— Мы все время говорили о вас за кофе в штабе, когда вместе набрасывали план Оверлорд. Но я знал его задолго до того. Панама, тысяча девятьсот двадцать второй — двадцать третий. Я был майором, а он, как я помню, лейтенант-коммандером с репутацией человека, которым трудно управлять.

— Он не изменился.

— Ни в малейшей степени. — Он сделал паузу. — Например, когда он тонул на норвежском эсминце в день-Д. Он вообще не должен был быть там. Прямое нарушение собственных приказов.

— Что стоило ему глаза и половины руки.

— Знаю. Скажите: это местечко Фада — шотландский остров, где он сейчас находится — что он там делает?

— Оттуда происходит семья его матери. Прямо перед войной он получил коттедж в наследство от кузена. Он хотел где-то спрятаться на время, и мне кажется, ему там хорошо. Это странное место.

— Думаете, он там что-то ищет?

— Наверное.

Генерал кивнул:

— Знаете, он пытается вернуться в строй?

— Нет, но это меня не удивляет.

— И меня. В его возрасте он не может изменить свою природу за один день, но это просто невозможно, вы должны понимать. Один глаз, недействующая рука. Он отдал все, что мог…

— Кроме жизни.

— Черт побери! — сказал Эйзенхауэр. — Военно-морской департамент не желает шевелиться. Они хотят, чтобы он немедленно ушел в отставку.

— А вы?

Он тяжело вздохнул:

— Он прислал мне личное письмо через молодого морского офицера в отпуске. Удачно, что я оказался сегодня в Лондоне.

— Он просит вас о помощи? Кэри Рив? — Она улыбнулась. — Ну, генерал, это действительно кое-что.

— Та же мысль возникла и у меня — сказал Эйзенхауэр.

— И вы можете помочь?

— У меня есть для него работа в Париже, начиная с первого октября. Заместитель директора в штабе координации материального и кадрового снабжения.

— Работа за столом?

Джанет покачала головой:

— Этого он избегает.

— Старые дни миновали. Если он хочет работу, для него есть одна. Иначе — погост. Он должен понимать.

— Захочет ли он? — мягко сказала она, словно самой себе.

Эйзенхауэр сказал:

— Подумайте, есть ли у вас возможность взять несколько дней отпуска, съездить и повидать его?

Она задумалась.

— Думаю, да. За последние полгода у меня был только один выходной.

— Чудесно — сказал он. — Естественно, я прикажу кому-нибудь из моего штаба приготовить для вас необходимые проездные документы. Я дам вам письмо, в котором ясно выскажусь о своем предложении. Но настоящее давление должно исходить от вас.

В окно постучали. Эйзенхауэр опустил стекло, появился Брисингем:

— Нам нужно двигаться, если мы хотим успеть на самолет, генерал.

Эйзенхауэр нетерпеливо кивнул и снова поднял стекло.

— Они не оставляют меня в одиночестве ни на минуту. Война — это ад, даже для генералов, поверьте.

Далеко в Атлантике горизонт потрескивал полосами молний и начинался сильный дождь. Ветер достиг 8 баллов по шкале Бофорта, по морю двигались гороподобные волны и «Дойчланд» шла только под узкими парусами, за штурвалом стояли Рихтер и Штурм.

В четвертую склянку первой вахты внезапный злой шквал с невероятной силой ударил с юго-востока, градины сыпались, словно пули. «Дойчланд» накренилась на борт, отклонившись от курса почти на пять румбов, Штурм потерял равновесие и потоком воды его унесло по палубе, Рихтер в одиночку отчаянно боролся с вращающимся штурвалом. Когда ветер нанес очередной зверский удар, «Дойчланд» пошатнулась и начала переворачиваться.

Бергеру не спалось и он лежал на койке почти час, куря сигару и слушая музыку шторма. Все части судна трещали и стонали, ветер свистел в снастях на тысячу разных голосов. Он был одет на плохую погоду, в морских ботинках и клеенчатом плаще, готовый к любой неожиданности.

Наступивший кризис был таким внезапным, что его сбросило с койки, прежде чем он понял, что случилось, и он покатился по каюте, ударившись о стол.

Пока он пытался встать, пол продолжал крениться.

— Великий боже, она тонет! — сказал он вслух.

Наконец, крен прекратился. Он доковылял до двери, открыл ее и вышел.

В небе непрерывно вспыхивали молнии, освещая необычную сцену. «Дойчланд» лежала на боку, почти касаясь бимсами воды, поручни левого борта скрывались в бушующей воде.

Рихтер и Штурм боролись со штурвалом, несколько матросов ковыляли и скользили по накренившейся палубе в страшной панике.

— Она тонет! Она тонет! — кричал один из них. Бергер двинул его в челюсть, повалив на спину.

Он закричал:

— Разверните ее, ради бога! Разверните ее!

Постепенно и со значительными трудностями «Дойчланд» начала поворачиваться на ветер, когда Рихтер и Штурм повернули руль, но палуба оставалась такой наклонной, что никто не мог стоять, не держась за что-нибудь.

Бергер заорал на двух ближайших матросов:

— Возьмите штурвал и пусть Рихтер и Штурм сойдут ко мне.

Ему удалось на руках и коленях подобраться к кормовому грузовому люку, когда появились Рихтер и Штурм.

— Что вы думаете? — прокричал Штурм сквозь рев моря.

— Очевидно, сдвинулся балласт — ответил Бергер. — Важно знать, насколько. Давайте снимем крышку люка и посмотрим состояние игры.

Внизу у пассажиров был ужасный беспорядок. Когда ударил шквал, сестра Анджела и сестра Эльза сидели вместе на нижней койке в своей каюте, обсуждая цитату из Писания — обычный вечерний урок перед сном. Обоих сбросило на пол, керосиновая лампа упала с крюка на потолке и разбилась рядом с ними. Расплывшаяся лужица керосина вспыхнула, но почти сразу погасла, когда каюта накренилась и в распахнувшуюся дверь хлынула вода.

Сестра Анджела начала читать последнюю часть покаянной молитвы. — О мой боже, бесконечно добрый в себе… — Она захлебнулась словами, все инстинкты восставали против такого спокойного приятия смерти. Она поползла к двери, зовя сестру Эльзу следовать за нею.

В салоне была полная тьма, вода лилась внутрь сквозь разбитый световой люк. Это был мир кошмара. Звучали истерические голоса. Кто-то столкнулся с ней, она протянула руку и нащупала лицо, чья-то рука в панике схватилась за нее. Вдруг дверь в каюту открылась и хлынул свет, когда Отто Прагер появился с лампой в руке.

Пол салона был накренен под углом в сорок пять градусов, обеденной стол и кресла, привинченные к полу, оставались на месте, но по левому борту в нижней части вода скопилась на глубину в три фута. От каждой волны вода лилась через разбитый световой люк, только вчера остекленный заново после эпизода с «Гардиан».

Сестра Анджела увидела, что за нее схватилась сестра Лотта, самая молодая из монахинь. Девушка была без ума от страха и сестре Анджеле пришлось бороться, чтобы вырваться.

Она энергично потрясла молодую женщину и влепила ей пощечину:

— Возьми себя в руки, сестра. Помни, кто ты есть.

Рядом сестра Эльза пыталась встать на ноги по пояс в воде, юбка и черная накидка плавали возле нее, в этот момент открылась дверь другой каюты и показались сестры Кэт и Бригитта.

Прагер, на редкость спокойный, сказал:

— Все будет хорошо, сестры, не надо паники. Пойдемте в кают-компанию.

Сестра Анджела пошла первой под руку с сестрой Лоттой. Прагер отдал им лампу и помог другим, одной за другой, пока все не перешли в накрененную кают-компанию.

Когда он, наконец, подошел к сестре Анджеле, открылась входная дверь и появился Бергер со штормовой лампой в руке:

— Все в порядке?

— Кажется, да — сказала сестра Анджела.

Он склонился прошептать ей:

— Ни за что не садитесь в лодки. В таком море это будут ваши последние пять минут. Понимаете, сестра?

— Тогда что мы должны делать, капитан?

— Пока оставаться здесь.

— Что случилось, Эрих? — спросил Прагер.

— Балласт сместился на левый борт. Большая часть команды теперь внизу, пытаются что-нибудь сделать. Ты тоже нам нужен, Отто. Если ударит другой шквал, когда мы в таком положении, она перевернется.