Страница 9 из 64
– Конечно. И мама знала. Ей Ниточка рассказала, что точно такой же шарф ты когда-то подарил и ей. Она часто снилась маме. Но мама никому не рассказывала об этих снах – боялась, что её сочтут сумасшедшей, как и Аниту.
– Ниточка… Я её так называл.
Виктория протянула тоненькую книжечку.
– «Сломанная ветка». Что это?
– Она была этой веткой, папа. Здесь все стихи посвящены… тебе. Выходит, что сломал эту ветку – ты. Ты и правда не знал о том, что она пишет стихи?
– Я работал.
– На следующей неделе я переезжаю в бабушкин дом. Надеюсь, ты не станешь меня удерживать?
– Нет. Но… тебе будет трудно. Дом старый, и требует ремонта. Да и осень скоро. Там ведь нет отопления – только печи. И воды нет. В саду колодец, который замерзает зимой.
– Ничего. Как-нибудь проживу… Я почему-то уверена, что нам там будет легко.
– Нам?
– Мне и Ванечке. Он появится в октябре, ведь так? А ты можешь приезжать, когда захочешь. Это моё последнее слово.
Он прикрыл глаза на мгновение, и увидел снежно-белые стаи, летящие на восход.
И три птицы в саду, где росло два дерева – одно большое и второе – чуть поменьше.
На следующее утро я пришла на то место, где когда-то купила ткань и коробку.
Женщина стояла на том же месте, что и в прошлый раз, словно никуда не уходила.
На расстеленной газете лежало несколько открыток с видами Парижа, чайная ложечка, старый, бывший когда-то ярким, шёлковый шарф.
– Возьмите, – я протянула ей три жемчужины. – Они настоящие, и наверняка стоят очень дорого. Вы сможете выручить за них приличную сумму.
– Кто вы?
– Это неважно. Важнее, кто вы. Вы ведь Вика?
– Нет. Викой звали мою маму.
– Значит, я всё сделала правильно.
Домой я вернулась поздно. Специально тянула время, ждала, чтобы войти в прихожую, щёлкнуть выключателем и…
Новый абажур осветился изнутри, три птицы взмахнули крыльями и полетели из сада, где росли два дерева: одно большое и второе – чуть поменьше.
Оглавление
Ангел по вызову
«…Низковато – всего-то пятый этаж. Вот если бы с крыши. А так – неизвестно, вдруг ещё хуже будет. Переломаю кости. И упрячут в больницу. А не переломаю – всё равно упрячут. В другую больницу, где к кроватям привязывают для полного спокойствия и до полного успокоения…»
– Серёжа! – Голос матери вырвал из тёмной воронки, вернул в рождественское январское утро. – Не стой на балконе – простудишься.
– Не стой… Да я и не стою – сижу.
Он ещё раз вгляделся в подъезд дома напротив. Дом – как дом, ничего особенного.
Минувшей ночью он сидел у окна и смотрел, как падает снег. Ночью всё видится иным, и самый обычный снег в свете фонарей кажется волшебным. Окна домов начинают исчезать – одно за другим, но всегда остаётся два-три, в которых свет не гаснет всю ночь – до утра. Он представлял себе шкафы или полки, заставленные книгами, которых он ещё не читал, уютные кресла, мягкий свет настольной лампы под зелёным абажуром.
А может, это свет от ёлочных гирлянд… Рождество.
Там, за окнами, пьют чай из тёмно-синих чашек с золотым ободком. В синей сахарнице кусочки сахару, а рядом, в синей розетке – варенье. Вишнёвое, кажется…
Да-да, вишнёвое, – и с косточками. Вот же они – тёмные капельки – косточки на блюдце.
Люди, сидящие за столом, говорят о чём-то, улыбаются, и кажется, что нет никого на свете счастливее.
Но так ли это на самом деле? Может и они глубоко несчастны, и Он, допив свой чай, идёт в спальню, ложится и не может уснуть, а Она моет посуду, долго смотрит в окно и… плачет.
Всё не то, не так. Весь мир не такой, как видится.
Когда Серёжа понял, что уже не будет прежней, беспечной жизни, пришли страшные мысли, которые засасывали в омут, в чёрную воронку безысходности.
Вчера ночью он читал книгу об ангелах – подарок матери к Рождеству. Ангелы, оказывается, есть и на Земле, но они совсем не такие, как думают люди. Ангелом может быть пьяница, бомж, калека…
Калека?
Серёжа посмотрел на свои безжизненные ноги и открыл балконную дверь.
На безлюдном шоссе появилась девушка. Словно с небес спустилась.
Промчалась на бешеной скорости чёрная машина, и на узкой белой линии, разделяющей дорогу, словно во сне – из ниоткуда, возник тонкий силуэт. Под снегом линии не было видно, но там, где прошла девушка, остался след босых ног.
Она шла по только что выпавшему снегу, босиком, так, словно делала это всегда, и идти по снегу для неё – дело привычное, такое же, как по свежей молодой травке в конце апреля.
Откуда она взялась? Для первого трамвая – рано. Для последнего – поздно.
Серёжа хорошо знал, когда проходит первый трамвай, когда последний, спал он чутко.
Но странным было даже не то, что девушка в половине четвёртого ночи шла босиком по только что выпавшему снегу. За её спиной виднелись… крылья.
Белые, кажется…
Огромные белые крылья!
Ещё сомневаясь, думая, что это воротник пальто или концы длинного шарфа, заброшены за спину, он привстал, чтобы разглядеть получше, и замер: получилось, значит… когда-нибудь получится и встать?
Она подошла ближе, и он смог увидеть не только крылья – а это были именно они, но и её личико: бледное, с огромными глазами.
Девушка свернула к новой многоэтажке, послышалось слабое эхо её шагов – шлёпанье босых ног по мокрой тротуарной плитке. У подъезда она зацепилась правым крылом за куст, обернулась и вдруг, совершенно буднично, как старому знакомому, с которым только что рассталась, помахала ему рукой.
– Серёжка… Так всю ночь и просидел у окна? – Руки мамы пахли сдобой и валерьянкой.
– Мам, а ты знаешь всех, кто в новом доме живёт.
– Что ты! Он вон какой огромный. Я и в нашем-то доме не всех жильцов знаю, так, только если в лицо. А что?
– Да так. Показалось.
Он снова открыл балкон и теперь уже с балкона смотрел на соседний дом. Снег почти растаял, и на дороге появилась белая линия.
На кусте рядом с подъездом что-то белело. Снег? Пёрышко!?
– Мам, ты когда пойдёшь на работу, подойди вон к тому кусту, видишь, у подъезда? Сними это белое, и что бы это ни было, принеси мне. Пожалуйста…
– Сегодня же выходной, Серёжа. Рождество. Ладно, принесу. Что ты так разволновался-то. Увидел что, а?
– Потом расскажу.
Он видел, как мать подошла к кусту, сняла с ветки что-то, потом повернулась и махнула рукой. И возникло ночное видение: снег, девушка с крыльями оборачивается и машет ему рукой.
Он едва дождался, пока мать вернулась.
– Что там?
Мать молча протянула руку: на раскрытой ладони лежало маленькое белое перышко.
– Птицу увидел какую?
– Я видел ангела, мам. И… я буду жить.
Он держал пёрышко на ладони и боялся дышать. Оно казалось живым, – нежное, тёплое, невесомое.
– Серёжка… – Мать обняла его голову и заплакала. – Ты и раньше жил, сынок.
– Нет. Ты ведь не знаешь. Я после всего, что случилось, жить не хотел. Отец погиб, я – выжил, но остался в инвалидной коляске. Зачем такая жизнь, зачем? И я решил… ты только не плачь, ма… Я решил, что не буду тебе обузой. Не плачь, пожалуйста. Это прошло. Я и рассказываю тебе потому, что всё изменилось. Я давно уже подпилил перила на балконе. Но побоялся… что не умру, что опять попаду в больницу.
А сегодня ночью я увидел Ангела. И привстал с коляски, понимаешь, мам, привстал! Значит, смогу и встать когда-нибудь?
– Сможешь сынок, конечно сможешь. Вместе мы всё сможем.
Слёзы текли по её измученному, но ещё красивому лицу, и на всё это смотрел человек с портрета в траурной рамке, очень похожий на Серёжку.