Страница 44 из 55
Лейтенант с удивлением смотрел на своего собеседника: ну ни дать ни взять защитник, который выступает с речью в суде. По мере повествования он все более оживлялся и распалялся. Трубка старого морского волка погасла, а на его впалых, землистого цвета щеках проступил лихорадочный румянец. Просто поразительно, что всегда крайне миролюбивый квакерский проповедник сейчас с такой горячностью защищал Джека Скарфилда, столь печально знаменитого, кровожадного и беспощадного головореза. А уж в такой славный весенний день, да еще на фоне пасторального пейзажа вся эта прочувствованная речь и вовсе представлялась совершенно неуместной. Но старый квакерский шкипер все говорил и говорил, не давая лейтенанту вставить слова, до тех пор, пока теплое солнце не склонилось к западу и день не начал угасать.
В тот вечер Мэйнваринг остался в доме своих друзей на ужин, и к тому времени, когда он прощался с Люсиндой Фэрбенкс, уже сгустились сумерки, а в небе воссияла чистая полная луна, которая обволокла своим мертвенно-бледным, каким-то потусторонним светом старый дом, цветущие яблони, лужайку и сверкавшую внизу реку. В который уже раз лейтенант попросил у возлюбленной позволения рассказать ее дядюшке и тетушке о том, что они давно любят друг друга. Кто знает, а вдруг старики все-таки дадут свое согласие на брак? Но Люсинда, как всегда, была непреклонна. Зачем зря рисковать? Они вполне счастливы и так. Не дай бог дядя, узнав обо всем, рассердится и запретит им встречаться. Гораздо разумнее подождать: может, через некоторое время все образуется само собой. Люсинда говорила с ним так нежно и ласково, да к тому же была так явно огорчена предстоящей разлукой, что у Мэйнваринга не хватило духу настаивать. И в то же время его охватило настоящее отчаяние: пора уже было уходить, так и не добившись права называть любимую перед всем миром своей. Сколько времени пройдет, прежде чем они увидятся вновь, — год, два?
С трудом сдерживая свои чувства, лейтенант прощался с хозяином дома и его женой. Он все еще ощущал нежные объятия Люсинды, вкус ее мягких бархатных губ. Как долго они еще будут прятаться, словно преступники? Лейтенант чувствовал себя трусом: нет, надо было все-таки решительно объясниться с капитаном Купером.
А следующее утро началось с моросящего дождя: от прекрасной весенней погоды, что стояла накануне, не осталось и следа. Да и настроение у Мэйнваринга тоже было далеко не радужным. Но он был офицером и отправился выполнять свой долг. Сидя в одиночестве в карете, которая мчала его в Нью-Йорк, среди запотевших окон да пустых кожаных сидений, лейтенант вытаскивал из-под рубашки маленький овальный портрет и подолгу, сосредоточенно, с какой-то грустной радостью вглядывался в изображение: милое невинное личико, ярко-голубые глаза и алые губы, тронутые улыбкой.
Почти пять месяцев судно под командованием Мэйнваринга курсировало неподалеку от Багамских островов. За это время он обнаружил и разогнал около дюжины пиратских рассадников. Он уничтожил не менее пятнадцати их кораблей, всех размеров: от крупного полупалубного вельбота до баркентины грузоподъемностью триста тонн. Одно лишь название «Янки» приводило в ужас всех пиратов в западных тропиках, и воды вокруг Багамских островов практически очистились от кровожадных негодяев, которые еще недавно в них буквально кишели.
И только один флибустьер из числа тех, за кем Мэйнваринг охотился, — капитан Джек Скарфилд — был по-прежнему неуловим, словно тень, и, как по волшебству, ускользал у него буквально между пальцев. Дважды лейтенант чуть не настиг знаменитого морского разбойника, но оба раза обнаружил лишь зловещие обломки, которые оставил после себя пиратский капитан. В первый раз это оказался полузатопленный и все еще дымящийся остов сгоревшего корабля, обнаруженный дрейфующим в Большой Багамской банке. То была «Русалка» из Салема, однако Мэйнваринг узнал трагическую историю этого судна лишь две недели спустя, когда обнаружил часть ее команды в Порт-Марии на северном побережье Ямайки. Услышанный им рассказ воистину оказался чудовищным. Несчастные поведали, что их пощадили с одной-единственной целью: уцелевшие матросы должны были передать капитану «Янки», что он может оставить найденное себе, с наилучшими пожеланиями от капитана Скарфилда, который и подал ему сие блюдо в поджаренном виде.
Через три недели Мэйнваринг спас остатки команды «Балтиморской красавицы»; судно превратилось в жалкие обломки, а восемь членов экипажа во главе с капитаном были связаны по рукам и ногам и брошены за борт. И очередное послание от капитана Скарфилда: лейтенант может приправить найденное по собственному вкусу.
Мэйнваринг был человеком хотя и добродушным, однако вспыльчивым необычайно. Он тут же поклялся, что любой ценой поймает неуловимого флибустьера и либо он, либо капитан Скарфилд исчезнет с лица земли.
Лейтенант даже и не подозревал, как скоро и при сколь зловещих обстоятельствах он сумеет осуществить свои намерения.
В то время одним из главных мест, где собирались пираты, служил крохотный островок Сан-Хосе, самый южный из всей группы Багамских островов. Здесь, еще задолго до того, как за ними начал охотиться «Янки», они имели обыкновение чинить свои корабли, пополнять запасы продовольствия, пороха и рома, отдыхать и готовиться к новым нападениям на мирные торговые суда, которые в великом множестве курсировали близ островов или на широких просторах Багамской банки.
Мэйнваринг совершил несколько налетов на сей рассадник флибустьерства. Он уже пленил тут двух знаменитых пиратов и надеялся со временем схватить здесь же и самого капитана Скарфилда.
Пожалуй, сейчас самое время поведать читателям, как выглядело сие печально знаменитое в прошлом пиратское гнездилище. Это было небольшое поселение, сплошь состоявшее из тех самых плетеных и обмазанных глиной лачужек, каковые встречаются по всей Вест-Индии. Мало-мальски приличный вид в нем имели лишь три деревянных здания. В первом находился склад, во втором размещалась лавка, где торговали спиртным, а в третьем проживала мулатка, считавшаяся кем-то вроде гражданской жены капитана Скарфилда. Население острова почти целиком состояло из негров и мулатов, а его белая часть была представлена парочкой евреев да полудюжиной торговцев-янки, коммерсантов весьма сомнительной репутации. В жилах обитателей Сан-Хосе причудливым образом смешалась негритянская, испанская и даже китайская кровь, и по острову бегало множество ребятишек самых разных цветов и оттенков кожи. Поселение располагалось на изгибе берега, образовавшем своего рода гавань, где вполне могли вставать на якорь небольшие суда, если только не налетал шторм с юго-востока. Вокруг домиков, вернее, лачужек росли кокосовые пальмы и банановые деревья. Протяженная дуга пляжа с мелким белым песком, защищенная рифом от гигантских волн Атлантики, с шумом о него разбивавшихся, казалась изысканным ожерельем на серпе изумрудно-зеленой воды.
Таким вот и было знаменитое пиратское поселение Сан-Хосе — рай природы и сущий ад человеческих пороков. И вот сюда, в этот гнойник, через несколько дней после спасения команды «Балтиморской красавицы» Мэйнваринг и нанес еще один визит.
Стоило только показаться вдали заливчику с бахромой пальм, как командир «Янки» сразу же заметил стоявший там на якоре корабль. Это была крупная шхуна с хорошим парусным оснащением, грузоподъемностью тонн двести пятьдесят — триста, не меньше. Когда «Янки» развернулся к корме чужака таким образом, чтобы в случае необходимости можно было применить бортовую артиллерию, и бросил якорь, Мэйнваринг взглянул в подзорную трубу, дабы прочитать название корабля, различимое под выступом его кормы. Невозможно описать, сколь безграничным было охватившее лейтенанта удивление, когда белая надпись приобрела в круге трубы четкие очертания и он смог прочесть: «Элиза Купер, Филадельфия».
Мэйнваринг просто глазам своим не верил. Несомненно, сия клоака порока была последним местом на земле, где он ожидал бы встретиться с Элиейзером Купером.