Страница 5 из 25
Это были первые две жертвы, которые мы видели воочию. В это не хотелось верить. Но меня ждали остальные пациенты. Я поднялся на мостик, захватив из амбулатории чемоданчик с обезболивающими наркотиками. Волков и Замогильный, у которых слезла кожа с обожженных кистей и предплечий, испытывали чудовищную боль, но оба твердили, что обойдутся без уколов, просили меня экономить морфин, который неизвестно скольким еще понадобится. Никогда не забуду их мужество!
Вахтенный журнал:
«12.25. Получена окончательная квитанция на сигнал аварии.
12.41. Задымленность в 4-м отсеке очень большая.
12.48. В 1-м отсеке обстановка нормальная.
13.00. „Подсчитать всех людей“.
13.27. Выведен из 5-го отсека Кулапин. Начался сеанс связи. Нет пульса у Кулапина.
13.39. Состояние главной энергетической установки: заглушен реактор всеми поглотителями. У Кулапина пульса нет.
13.40. Дворов потерял сознание в 3-м отсеке.
13.41. В 5-м отсеке людей нет, 5-й отсек осмотрен. Бондарь поднят наверх (без сознания).
13.46, Слюсаренко, Третьяков — страхующие, Юдин, Апанасевич — аварийная партия в 6-й отсек.
14.02. Кулапин и Бондарь — умерли. Заключение врача».
Тем временем аварийная партия — Юдин и старший матрос Игорь Апанасевич (не найден в море) — попыталась вскрыть предпоследний, шестой отсек. Но едва приоткрыли перепускной клапан, как из шестого ударила струя черного газа. Пожар там бушевал по-прежнему. Приставили термометр к горячей переборке. Синий столбик зашкалил за 100 градусов.
В вахтенном журнале не ставят восклицательных знаков, но, право, эти записи звучат ликующе:
«14.20. Дан ЛОХ в 6-й отсек из 5-го.
14.40. Визуально обнаружен самолет.
14.41. Ил-38, классифицирован».
Вахтенный офицер капитан-лейтенант А. Верезгов:
— Связь мостика с центральным постом — только голосом через спасательную камеру. Снизу запрашивают: «Не видны ли самолеты?»
Осмотрелся по горизонту — с левого борта 160 градусов заходит самолет. Подумал — не наш. Но когда пролетел над рубкой, увидел на фюзеляже звезду.
«15.18. Передано на самолет: поступления воды нет. Пожар тушится герметизацией.
15.23. Температура переборки 6-го отсека (носовой) — больше 100 градусов».
«Что вам нужно?» — запрашивали с самолета.
«Фреон», — просил командир.
«К вам идут рыбаки, — сообщали летчики. — Ориентировочное время прибытия — 18.00».
Теперь, когда стало ясно, что помощь близка, у многих на душе полегчало. Отсеки герметизированы, шестой заполнен фреоном. Большая часть экипажа выведена наверх, чтобы отдышаться от дыма. Огромная черная туша всплывшей атомарины покачивалась невалко. Казалось, самое страшное позади. В эти минуты никому в голову не приходило не то что взывать о помощи к норвежцам, сама мысль, что они могут очутиться вдруг в ледяной воде, казалась дикой. Все знали, что прочный корпус их подводной лодки — самый прочный в мире, как уверяли конструкторы и судостроители. Все знали, что нигде и никогда «погорелые» подводные лодки не тонули за считанные часы. Сутки, а то и несколько держались они на плаву. Вот почему подводники вышли наверх без гидрокомбинезонов, которые остались в задымленных отсеках. Они вышли, чтобы перейти на борт плавбазы, а не прыгать в смертельно ледяную воду. Винить их в непредусмотрительности все равно что упрекать в беспечности жителей высокоэтажек в рухнувших армянских городах.
То, что произошло дальше, по своей неожиданности и скоротечности весьма напоминает землетрясение. Корпус подводной лодки содрогнулся от внутренних ударов. Это рвались, как сейчас полагают, запаянные банки с «регенерацией» — кислородовыделяющими пластинами, веществом, горящим даже в воде. Скорее всего, именно их воспламенение привело к тому, что прочный корпус прогорел на стыке гермопереборки (впрочем, последнее слово тут за Государственной комиссией). Так или иначе, но в оба кормовых отсека прорвалась вода. Затопление было стремительным, корма стала быстро погружаться, а нос — выходить из воды. На все про все оставались считанные минуты. Командир ринулся вниз, чтобы поторопить тех немногих, кто заканчивал свои дела в «штабном» отсеке. Последним, кто видел его живым, был техник электронавигационного комплекса мичман Виктор Слюсаренко…
— По приказу штурмана я уничтожал в рубке секретную аппаратуру. Когда крикнули: «Всем выходить наверх!», схватил два спасательных жилета и кинулся в центральный пост. Столкнулся с командиром. «Ты последний?» — спросил он. «Кажется, да». Но внизу, в трюме центрального поста, хлопотал у дизель-генератора командир электромеханического дивизиона капитан 3 ранга Анатолий Испенков.
Я прерву рассказ…
Так же как командир покидает борт корабля последним, так и инженер-механик выходит последним из подпалубных недр. Чаще всего не выходит, а до последних секунд — как это было на «Новороссийске», на «Нахимове» — обеспечивает свет бегущим в многоярусных машинных лабиринтах. Так погиб и Анатолий Испенков, переведя жизнь свою в свет, безо всяких метафор. Так погиб и его коллега комдив живучести Вячеслав Юдин, положив жизнь за живучесть всплываемой спасательной камеры. Вместе с ними до конца исполнил свой командирский долг капитан 1 ранга Евгений Ванин.
— В спасательной камере нас оказалось пятеро: Ванин, Юдин, мичманы Черников, Краснобаев и я, — рассказывает Слюсаренко. — Вместе с лодкой мы проваливались на глубину под грохот ломающихся переборок…
Из бездны вод…
Этот украинский парень, наверное, и сам того не знает, что он единственный в мире подводник, кому удалось спастись с глубины в полтора километра.
История спасения людей с затонувших подводных лодок — это таинственная алгебра судьбы с коэффициентами роковых случайностей и счастливых шансов. Тут никаких формул, никаких законов. Бывало так: лодка тонула у причала и никого не могли спасти. А то в открытом неспокойном море с предельной глубины подводники вырывались на поверхность с криками рожденных заново.
Мичман Виктор Слюсаренко родился не в одной — в двух счастливых рубашках…
Далеко от моря древний город Гнивань, что на винницкой земле, но и туда дошел вкрадчивый зов стихии. Будто кто шепнул гниваньскому школяру: «Быть тебе моряком». Подался Виктор в николаевскую мореходку, да не хватило в метрике двух месяцев. Пошел в техническое училище — на фрезеровщика. Профессия отнюдь не моряцкая, но все же тропку к морю паренек отыскал — акваланг. Увлекся подводным плаванием. Благо в их ПТУ в аквалангистской секции собрались великие энтузиасты. Да и Николаевский клуб подводных археологов гремел на всю страну: чего только не доставали ластоногие искатели со дна морского — старинные якоря, пушки, рынды, штурвалы, пулеметы и каски минувшей войны.
И если разгадывать секрет слюсаренковского счастья, то не в последний черед надо иметь в виду и эту страсть — плавать под водой, и это умение — дышать под водой стальными легкими акваланга.
В военкомате его военный жребий решен был сразу: аквалангист? В подводники.
В Кронштадтском учебном отряде он попал в родную стихию. Ему куда легче, чем другим, давались и всплытия из тренировочной башни, и выходы из затопленного отсека через трубу торпедного аппарата… Не понаслышке знал он, как коварен сжатый водой воздух и как уберечься от подводных недугов.
Он сам искал свою судьбу. Фортуна, словно заботливая тетушка, пристроила его после «учебки» на теплое местечко — секретчиком в штабе дивизии подводных лодок. Лишь один раз использовал он служебное положение в личных целях: одним из первых прочитав директиву о формировании экипажа экспериментальной атомарины, написал рапорт о переводе в плавсостав. Окончил мичманскую школу в Североморске и получил назначение туда, куда добивался. И по сю пору гордится тем, что был первым мичманом, пришедшим в экипаж «Комсомольца».