Страница 132 из 142
Но тогда зачем надо было вручать ему эту странную вещь, которую к тому же нельзя открывать? Не проще ли было забросить ее в один из укромных уголков Морского дворца? Или вы полагаете, что она хотела этим сказать: все свое забирай с собой, чтобы и духу твоего здесь не было? Но не кажется ли вам, что это напоминает самую вульгарную семейную сцену? Могу поручиться, что такого у Принцессы и в мыслях не было. Что же тогда? Не знаю. Я размышлял над этим вопросом очень долю, и лишь совсем недавно мне стало казаться, что я начинаю проникать в истину.
Дело в том, что наши рассуждения основаны на одном ошибочном представлении. Мы считаем бесспорным фактом, что триста лет для Урасимы были большим несчастьем. А между тем даже на картинках, изображающих ею в облике трехсотое! него старца, вовсе не написано: «Ах, как печальна моя доля, ах, как она горька».
И стал он седовласым старцем, вот, что там обычно написано, и ничего более. А всякие там «жалко», «горько», «ах, зачем он это сделал», не более чем домыслы, причем домыслы, отражающие заурядность нашего мышления. Для Урасимы внезапное превращение в дряхлого старца вовсе не было несчастьем, наоборот.
Да, да, на дне раковины все-таки сияла звездочка «надежды», и он был спасен. Пусть моя догадка и отдает излишней сентиментальностью, пригодной разве что для школьниц, и кажется вам немного экстравагантной, но я уверен, что так оно и было, именно дым, вырвавшийся из раковины, спас Урасиму, а оставалось что-нибудь на дне раковины или нет, эго к делу не относится. Не зря ведь говорят:
«Время лечит любые раны».
Или еще:
«Спасение человека — в забвении».
Вот и получается, что дар Принцессы вполне соответствовал гостеприимству Морского дворца. А разве воспоминания не становятся прекраснее но мере удаления в прошлое? И разве не по собственной воле Урасима открыл раковину? Он ведь получил разрешение делать все, что его душе угодно. И если бы ему не стало тоскливо на земле, может быть, он и не открыл бы раковины. А ему ничего не оставалось, как искать утешения в ней, вот он и открыл раковину, а открыв — получил свои триста лет и забвение. А как иначе вы можете все это объяснить? И заметьте, все японские сказки таят в себе подобную горечь.
Говорят, что, став стариком, Урасима прожил еще десять лет и был вполне счастлив.
Гора Кати-кати
Должен вам сказать, что заяц в сказке о горе Кати-кати — вовсе никакой не заяц, а молодая зайчиха, в которую влюблен пожилой и некрасивы и барсук. Как пи печально, но эго факт, и у меня нет никаких сомнений в том, что именно так все и было.
Вы, конечно, знаете, что история эта произошла в провинции Коэю, на берегy озера KaBaiyrn, одною из пяти озер Фудзи, в том месте, где сейчас пристань.
Жители Коэю издавна славятся своей жестокостью. Может быть, именно потому так жестока и эта сказка. В ней ужасно все, начиная с супа из мяса старухи, трудно вообразить что-нибудь чудовищнее, не правда ли? Не знаю, как вы, но я не вижу здесь ничего забавного или oстроумногo. Проделки барсука вызывают по меньшей мере неприязнь. Я уже не говорю о подробнейшем описании разбросанных под полом костей несчастной старухи — здесь жестокость переходит все пределы. Мне кажется, что детям читать эту сказку не следует. Да, как это ни прискорбно, иного выхода я не вижу. Правда, в последнее время появляются книги с картинками, где эта сказка умело переработана: она кончается тем, что барсук всего лишь ударяет старуху, а потом убегает. Что ж, это, конечно, неплохо, и в таком виде ее вполне можно было бы читать детям, если бы не одно обстоятельство: теперь страшное наказание, которому подвергается барсук, оказывается несоразмерным его невинной шалости. Тут ведь идет речь даже не о кровной мести, к тому же в случаях кровной мести, как правило, достаточно одного карающего удара меча. А нам приходится быть свидетелями мучительных пыток, имеющих целью постепенное умерщвление беспомощной жертвы, которую после всех истязаний сажают в глиняную лодку и топят в озере. Словом, месть осуществляется самыми подлыми средствами, несовместимыми к Тохму же с представлениями о самурайской чести. Конечно, если исходить из первоначального варианта сказки, в котором барсуку приписывается такое неслыханное злодеяние, как приготовление супа из старухиного мяса, подобная жестокость по отношению к нему представляется в какой-то степени оправданной: он совершает зло и получает по заслугам.
Однако если иметь в виду второй вариант, в который, дабы избежать дурного влияния на детские души и предотвратить запрещение сказки цензурой, внесены соответствующие изменения (то есть барсук уже не варит суп из старухи, а всего лишь ударяет ее и убегает), издевательства и мучения, которым его подвергает заяц, и которые заканчиваются ужасной смертью в озере, кажутся более чем несправедливыми. При этом не следует забывать еще об одном, весьма существенном, на мой взгляд, обстоятельстве, что барсук этот ни за что ни про что был пойман стариком в горах, и ему грозила ужасная участь — быть сваренным заживо, потому-то, корчась в смертных муках, он просто вынужден был использовать свой единственный шанс — обмануть старуху и таким образом вырваться из лап верной смерти. Разумеется, приготовление супа из старухиного мяса — это уж слишком, однако, если верить современным книжкам с картинками, представляющим дело так, что, убегая, барсук всего лишь немного поцарапал старуху, то в его поведении нет ничего неестественного — пытаясь избавиться от грозившей ему гибели, он совершенно потерял голову от страха и в отчаянной борьбе за собственную жизнь невольно поранил старуху. Разве это такое уж страшное преступление? Моя пятилетняя дочь, не только очень похожая на меня внешне, но, к несчастью, унаследовавшая от меня и некоторые черты характера, иногда ведет себя довольно странно. Когда в бомбоубежище я прочел ей сказку о горе Кати-кати, она вдруг всхлипнула:
— Жалко, ах, как жалко этого барсука!
Правда, ничего особенно удивительного в том, что из ее уст вырвалось слово «жалко», не было — она совсем недавно выучила его, произносила очень часто и, как правило, невпопад, явно рассчитывая при этом, что ее похвалит мать. А может быть, девочка вспомнила барсуков, которых видела недавно в зоопарке, куда ее водил отец: они расхаживали, смешно переваливаясь, по клетке и показались ей зверушками милыми и безобидными — не исключено, что свою симпатию к ним она перенесла на барсука из сказки о горе Кати-кати. Так или иначе, не следует придавать слишком большое значение словам моей маленькой заступницы. Разумом она еще мало что понимает, сострадание пробуждается в ее душе бессознательно и не имеет определенного объекта, а потому вряд ли заслуживает серьезного внимания. Тем не менее случайно вырвавшиеся у дочки слова навели меня на одну интересную мысль. Слово «жалко» — возможно, произнесенное девочкой только потому, что она усвоила его совсем недавно, — невольно привлекло внимание ее отца и направило его мысли по следующему руслу: «В самом деле, — думал он, — маленького ребенка еще можно обмануть и отвлечь от мысли о чрезмерной жестокости зайца, но что делать с детьми постарше, с теми, кто знаком с правилами самурайской чести и знает, что такое справедливость? Ведь им наказание, которому был подвергнут барсук, наверняка покажется незаслуженным. Что же мы ответим им?»
Дети, посещающие государственные школы, безусловно, останутся в полном недоумении, когда, изучая подписи под картинками, обнаружат, что всего за несколько ничтожных царапин, нанесенных старухе, барсука подвергай зверской расправе: сначала ему сожгли спину, потом обожженные места смазали горчицей и в довершение всего посадили в глиняную лодку и утопили. Заслужил ли он столь мучительную смерть? Более того, даже если исходить из того, что барсук сварил-таки суп из старухи, разве не честнее было бы и в этом случае открыто скрестить с ним мечи? Вряд ли можно считать оправданием физическую слабость зайца. Кровная месть должна осуществляться честно и справедливо. Боги всегда принимают сторону правых. «Да покарает тебя Небо» — вот слова, которыми мстителю следовало бы предварять честный и равный бой. Если же силы неравны, то жаждущий отмщения должен удалиться на гору Лу-шань и там, претерпевая нищету и лишения, совершенствоваться в искусстве фехтования. Все прославленные храбрецы Японии спокон веку так и поступали. Ни в одном литературном произведении кровная месть не сочеталась с хитростью и коварством. Нигде мститель не замучивал свою жертву до смерти, это и представить себе невозможно. И только в сказке о горе Кати-кати кровная месть изображается как нечто крайне непристойное. Кроме того, и ребенок, и взрослый непременно придут к выводу, что заяц ведет себя недостойно, не по-мужски, — словом, на всех, кому дорога справедливость, эта сказка должна произвести весьма неприятное впечатление.