Белые ночи

Я так уверилась в своем намерении уйти, что тайком от кормилицы даже стала посещать ежевечерние мессы во славу Двуединого. Познакомилась с его жрецами, носящими исключительно шелковые одежды, выучила несколько молитв и с совершенно детским восторгом получила несколько благословений, коснувшихся лба морщинистой рукой старого епископа. И все было бы прекрасно, если бы в один из затянувшихся вечеров приметивший меня жрец не завел долгую беседу о спасении души. Не на виду, конечно, потому как женщин и хорошеньких девушек им не положено одаривать вниманием на людях, а в одном из затемненных альковов, коих при храме всегда строилось великое множество. Я долго внимала неторопливой речи пожилого служителя, согласно кивала, потому что была с детства воспитана в почтении к старшим, охотно принимала на веру тот бред, что нескончаемо лился в мои уши и уже почти увидела себя в радужном сиянии истинного откровения… как вдруг почувствовала пониже спины чужие, вспотевшие от возбуждения руки, наткнулась на масляные глазки старого сластолюбца и разом вернулась на грешную землю.

Конечно, со временем пришло понимание того, что никакой бог не обходится без смертных служителей, а среди них, как и в любом стаде, всегда находится хоть одна паршивая овца. Мне не раз встречались истинные ревнители своего дела, готовые умереть за «божественные» идеи и искренне пытающиеся вернуть в лоно Создателя заблудшую воровскую душу. Не раз я видела огонь истинной веры в много повидавших глазах старых жрецов, со странным чувством слушала изумительные по накалу проповеди и видела, как смиренно склоняются перед ораторами в сером даже самые закоренелые грешники. Но самый первый опыт не забылся — я больше ни разу в жизни не зашла ни в один храм. Правда, ненавидеть их перестала, воровать оттуда тоже никогда не пыталась, а со временем кое-какие из провозглашаемых жрецами постулатов нашли отклик и в моей душе. Но наши отношения с Двуединым так и остались натянутыми, на уровне вооруженного до зубов нейтралитета: я никогда ему не молилась, благоразумно не тревожила храмы своим неправедным присутствием, а он мудро не замечал такого пренебрежения к своей персоне и не требовал от меня большего, чем я могла ему дать.

Так что, остановившись на крыше раззолоченного храма, я без всякого пиетета протерла рукавом пыльную поверхность, удобно уселась, спустила ноги с карниза и некоторое время просто отдыхала, наслаждаясь видами. Не чувствуя священного трепета в груди, не заботясь о том, что попираю мягким местом древнее сооружение, не боясь ни божественного гнева, ни молний с небес, ни оказаться нечаянно обнаруженной: перед входом в святилище люди неизменно склонялись в униженном поклоне и никогда не поднимали глаза выше собственных носов. Ни днем, ни вечером, перед обязательной молитвой, ни даже ночью, когда блеск золотых куполов становится особенно мягким и радующим взор.

Впрочем, мне это только на руку.

Переведя дух, я так же спокойно поднялась и, по-прежнему никем не замеченная, отправилась обратно, намереваясь провести остаток ночи, как приличная девушка — в теплой постели, в глубоком сне и без всяких мыслей о тех заповедях, которые я в скором времени собиралась нарушить. Однако уже на полпути к оставленной таверне меня вдруг привлекла странная возня возле одного из постоялых дворов.

Недолго поколебавшись, я все-таки чуть сменила маршрут и, быстро отыскав источник странного шума, осторожно выглянула с соседней крыши. Как выяснилось, беспокойство шло с заднего двора, куда как раз заводили три тяжело груженые телеги, одна из которых оказалась довольно большой и была тщательно укрыта плотным тентом. Возле них суетились трое мужчин, вполголоса ругая безлунную ночь, в которой им пришлось ковыряться на размокшей от дождя дороге; некстати сломавшуюся ось, что заставила их так сильно задержаться; дурных лошадей, что за два месяца так и не привыкли таскать на себе немалую тяжесть; и проклятую ярмарку, ради которой, собственно, им пришлось сегодня так спешить.

Бродячий балаган, — сообразила я, припадая к покатой черепицей и с любопытством изучая сверху могучие фигуры мужчин, загоняющих во двор громоздкие телеги. Первые две прошли без труда — могучие руки атлетов неплохо справлялись с работой тяжеловозов, которых уже распрягли и отправили на ближайшую конюшню. А люди тем временем умело ставили колесную собственность в тесный рядок, пытаясь хоть как-то сэкономить место, поскольку в преддверии завтрашнего открытия ярмарки за каждую лишнюю пядь занятой тобой земли приходилось платить. Причем немало. А поскольку зря платить свои кровные не любит никто, им приходилось суетиться и напрягать жилы, утрамбовывая переполненные повозки как можно ближе одна к другой. И все бы ничего, однако с последней, самой большой и неудобной, у них дело не заладилось — едва громилы взялись за дышло и тронули ее с места, как из-под плотной ткани донеслось угрожающее ворчание.

— Проснулся, ирод, — сплюнул один из мужиков, опасливо убирая руки подальше от ткани. — Чтоб тебя демоны на том свете заели!

— Заткнись, скотина, — буркнул второй, пытаясь толкнуть тяжеленную телегу поближе к стене сарая. — А то щас как вмажу по ушам, и будешь полночи ожоги зализывать.

Ворчание в ответ стало громче и приобрело зловещие нотки.

— Ну-ну, — хмыкнул третий, берясь с другой стороны. — Думаешь, хозяин нам хоть слово скажет? Не-ет, тварь, он нам еще и доплатит, что урок смирения тебе дали. А то и присоединится, чтобы ты запомнил, где можно зубы распускать, а где лучше заткнуться. Бодун, тащи давай, а то до утра провозимся! Да не бойся, оттуда он не достанет. Только зубами пощелкает, да затихнет.

Невидимый зверь люто царапнул деревянное дно повозки, а потом вдруг огласил сонную округу таким бешеным ревом, что я, наконец, сообразила: под тентом спрятана большая клетка. Кажется, даже стальная, потому что больно уж тяжело шла повозка, да и борозды в земле оставляла — будь здоров. То ли зверюга была тяжелой, то ли их общий вес так проминал утрамбованную до состояния камня почву. Но додумать эту мысль мне не дали: почти сразу массивная клеть содрогнулась от мощного удара изнутри, телега заходила ходуном, угрожая развалиться прямо тут, во дворе; отскочившие на два шага грузчики огласили ночь смачными проклятиями, из-под накинутой ткани что-то коротко полыхнуло, а поливаемое отборной бранью животное с болезненным стоном отлетело от прутьев.

На улице остро запахло паленым.

— Что у вас опять происходит? — властно спросил новый голос, и рядом с атлетами возникла невысокая фигура в темном плаще с низко надвинутым капюшоном. — Чего не поделили? Уроните клетку — шкуры спущу!

— Простите, хозяин, но этот монстр все время пытается вырваться!

— Ничего, не вырвется, — усмехнулся владелец балагана, мельком оглядев содрогающуюся повозку. — Я не для того потратил почти сотню золотых на услуги мага, чтобы лишиться такого славного трофея. Эта клетка выдержит даже демона.

— Кого вы сюда привезли? — хмуро осведомился выглянувший на шум трактирщик. — Никак упыря словили?

— Нет, оборотня, чтоб его… — зло сплюнул один из громил. — Господин Ригл за ним несколько лет охотился, а теперь возит по ярмаркам, чтоб народ видел, какие твари еще бродят по нашим лесам и жрут ни в чем неповинных путников.

— Оборотня?! — оторопело уставился на телегу трактирщик, где невидимый зверь продолжал глухо ворчать и шипеть, будто громадный разъяренный кот. — Да как же вы его поймали, если, говорят, он рвет даже стальные цепи толщиной в руку?! А ну, как перекинется снова?! Или вырвется ненароком?! Совсем с ума сошли — привозить это чудовище в город?!

Хозяин телеги откинул капюшон, открыв утонченное лицо с тонкими черными усиками и пронзительными серыми глазами, которые почти пропадали за длинной челкой, небрежно упавшей на лоб.

— Повода для паники нет, уважаемый. Моя защита абсолютно надежна — ее не преодолеть ни одному живому существу. На прутья наложено специальное заклятие, стоившее мне целого состояния, а на двери — настоящий гномий замок, тоже отменно сработанный и защищенный самыми мощными чарами, что только существуют против этих существ. Что же касается оборотня, то я специально вплавил в железо немалую толику серебра, не дающую ему принять человеческий облик. Но даже в зверином обличье он до сих пор не сумел выбраться на волю, хотя, надо сказать, пытается сделать это почти каждый день. Можете сами убедиться.