Очевидное убийство

— Конечно, конечно, — успокоила его я. — Значит, вы принесли хлеб…

— Хлеб, помидоры, перчики, знаете, сладкие, болгарские, правда, зеленые, но толстенькие, спелые, красных не было хороших, зелень еще, ну там укроп, петрушку — три пучка всего, — сосредоточенно перечислял Виктор Ильич.

Да, в самом деле. Никита говорил, что на кухне осталась еда: готовый, но не заправленный салат, хлеб на тарелке, открытая банка маслин, что-то еще такое, закусочное — ветчина и осетрина, кажется. К моменту осмотра они успели подсохнуть, но совсем чуть-чуть, не больше двух-трех часов пролежали. Готовил, судя по отпечаткам, хозяин. Получается, что незадолго до смерти. Съесть не съел еще ни кусочка. И не выпил ни грамма, даже бутылки ни одной из холодильника не достал.

— Он сразу вам открыл?

— Да-да. Таня как раз выходила, ключи в сумке искала, она тоже его видела.

— Таня?

— Из восемьдесят девятой. Наверное, тоже на рынок собралась. Муж у нее поздно приходит, а она по полдня работает, с обеда уже дома, уют наводит.

Виктор Ильич с сомнением покачал головой. И снова вспомнился «Понедельник»: «Если чай пьет — прекратить! Были сигналы — не чай он там пьет!»

— И во сколько это было?

— На часы я посмотрел уже у себя. Было ровно пятнадцать-пятнадцать. Убрал хлеб, поставил чайник, слышу — лифт на нашем этаже остановился. Я посмотрел — Дина. Двадцать две или двадцать три минуты четвертого было. Потому что, когда я посмотрел на часы — они, видите, в комнате — было двадцать пять минут. А Дина минуты две у двери стояла.

— Просто стояла?

— Мне показалось, что она постучала, но точно не знаю, врать не стану. Я же только спину ее видел. Звонить она никогда не звонила, и ключи у нее были. Кажется, — Виктор Ильич покачал головой и поморщился, как бы недовольный тем, что вынужден говорить «кажется». — А стука не слышно, дверь у Сергея Сергеевича мягкая.

— Так если его не слышно у вас, значит, и в той квартире тоже?

— Не знаю. Говорю, что видел. Постояла, дверь открылась, и Дина вошла, тут дверь немного лязгнула, она металлическая, только сверху вроде обивки что-то наклеено.

— Челышов ей открыл или она своим ключом открыла?

— Не знаю. Мне кажется, она ее просто толкнула.

— А могла она открыть своим ключом за те две минуты, что у двери стояла?

— Конечно, могла. Замки практически бесшумные. Я и не слышу, когда ту дверь отпирают, слышно только, когда она открывается. Точнее, когда закрывается.

— Вы всегда так точно время замечаете?

— Всегда, — отрезал бывший вохровец.

— А Дина не показалась вам… взволнованной, расстроенной?

— Она всегда очень спокойная, я потому и заволновался, когда она вышла, никогда ее такой не видел.

— Что, у Сергея Сергеевича бывали и неспокойные гостьи?

— Бывали, — констатировал Виктор Ильич. — Хорошо, что редко.

— Когда Дина вошла в квартиру, после этого вы что-то еще слышали?

— Да где же тут услышишь? Если бы в маленькой комнате, там стена общая…

— Ну хоть что-нибудь? Стук, крик, удар? Громкие звуки могли бы и до вас дойти.

Я понимала, что те же самые вопросы он уже слышал и от оперативников, и от следователя. А что делать?

Виктор Ильич молчал не меньше двух минут. Наверняка ведь подслушивал! Приоткрыл свою дверь и…

— Мне почудилось… Но учтите, если придется давать показания, я под этим не подпишусь. Может, и с улицы что-то донеслось. Почти сразу, как дверь закрылась, мне послышалось, что она очень громко сказала «хватит!», а потом вроде что-то упало.

— На что это было похоже? Звон, грохот, стук?

— Нет, мягкий такой удар, как будто мешок уронили.

— Почти сразу — это сколько?

— Не больше минуты, я думаю. Даже скорее меньше.

— А потом?

— А потом — ничего. У меня чайник засвистел, я чай заварил, тут опять дверь лязгнула. Пятнадцать сорок четыре было. Я выглянул — Дина вышла. Подошла к лифту, постояла чуть-чуть, кнопку нажимать не стала и к лестнице повернулась. Лицо белое-белое и губы синие. Начала по лестнице спускаться, медленно так, и за стенку держится. Я даже дверь отпер, подумал — не упала бы, хотел валидолу ей дать.

— Виктор Ильич, скажите, вы сами как думаете — это она?

— Я ничего не думаю, — отрезал несгибаемый пенсионер. Ну Робеспьер, да и только! — Я вам рассказал, что видел и слышал, а думать — ваша работа.

Что же ему все-таки Ильин про меня наговорил?

7. Жиль де Рец. Душечка

Таня оказалась стройной аппетитной шатеночкой не более чем тридцати весен от роду. Дверь мне открыла мгновенно, даже, по-моему, в глазок посмотреть не удосужилась. Фраза «я по поводу убийства» удовлетворила Таню совершенно, никакие другие объяснения не понадобились.

— Да что-то после трех. Пятнадцать по радио точно пропикало, а вот через сколько после этого я вышла… — на ясном лбу нарисовалось та-акое умственное усилие, что мне ее аж жалко стало. — Сумку взяла, причесалась, туфли надела… вспомнила про банку для сметаны, мой-то магазинную не ест, только деревенскую… свет везде выключила… или не выключила? Ведь день был… нет, не знаю, во сколько вышла.

Да уж… Все, что она перечислила, можно проделать за полминуты, ну, пусть за две минуты, а можно и полчаса ковыряться. «Как женщина должна одеваться на торжественный прием? — Быстро!!!»

— Виктора Ильича на площадке встретили, помните? Он к Челышову звонил.

— Да, меня спрашивали. Точно, стоял у соседской двери, не у своей.

— А самого Челышова видели?

— Челышова? А, Джеймс-Бонда!

— Почему Джеймса Бонда?

— Ну как же! Всегда такой… такой… ну, точно Джеймс Бонд. Очень интересный мужчина! Очень. Видела, а как же, улыбнулся мне и кивнул, — вспоминая, она с явным удовольствием тоже улыбнулась, но тут же стерла с лица неуместную веселость. — Кто бы мог подумать, что через полчаса…

Интересно, откуда это она знает, что через полчаса?

— А у Виктора Ильича в руках что-то было?

— Пакет был, еще пакет, значит, два пакета, батон длинный он в руке держал…

— А пакеты непрозрачные? Не видели, что в них было?

— В одном не знаю, а этому… Челышову, да? Челышову Виктор Ильич отдал «маечку» розовенькую, так в ней зелень всякая была, помидорки были, ровненькие такие, я еще хотела спросить, откуда, потом подумала, что раз все равно на рынок иду, значит, и сама увижу, правильно?

Мне захотелось расковырять Танечке ее прелестную головку и поглядеть, чем же она там ухитрилась «подумать». Однако ни одного подходящего инструмента в поле зрения не обнаружилось. К счастью. В конце концов, отсутствие мыслительного аппарата у Танечки вполне удачно компенсировалось недурной наблюдательностью и памятью. Вероятно, в соответствии со знаменитым, пусть даже отвергнутым физикой принципом «природа не терпит пустоты». Если в голове нету того, чем думают, значит, должно же там быть хоть что-нибудь! Впрочем, можно ведь емкость как-то использовать. Например, рассаду цветочную выращивать. На натуральном обогреве…

От технологических измышлений меня отвлек танечкин возглас:

— А, вспомнила!

Я напряглась…

— Он еще батон Челышову — Челышов он, да? Он ему еще батон длинный отдал. Точно-точно, не сомневайтесь. Пакет с помидорками и батон.

Еще немного — и на этой площадке случилось бы второе убийство. Но я пожалела Ильина, собрала в кулак всю свою несуществующую силу воли и быстренько распрощалась. Интересоваться, не заметила ли Танечка чего, когда сидела в понятых на осмотре Челышовской квартиры, у меня терпения уже не хватило. Может, йог какой-нибудь и выдержал… А ведь расспросила бы поподробнее — и многое стало бы ясным. Если не личность убийцы, то по крайней мере загадка времени и закрытого пространства.

8. Бодлер. Цветы маленькой Иды.

Поднявшись на один лестничный пролет, я присела на ступеньку. Подстелить было нечего, юбку стирать придется, ну да Бог с ней, не до того. Лишь бы никто не вздумал по этой лестнице подниматься. Миниюбка и лестница — сочетание и само по себе экстремальное, а уж сидя и вовсе. Ну и ладно. Хотелось подумать, пока впечатления смазаться не успели.