Очевидное убийство

В жидких кустах за трансформаторной будкой кучковалась компания, надо полагать, местных бомжей. Они странным образом напоминали перовских «Охотников на привале». Такие же серо-коричневые неброские костюмчики и такие же вальяжные (или вольготные?) позы.

Четыре подъезда из шести в нужном доме стояли нараспашку, два — красовались внушительными железными дверями. С кодовыми замками, естественно. Так. Код подъезда Никитушка мне, конечно, сообщил, но это не имеет значения.

Примем за исходную аксиому, что дивные синие глаза майора Ильина по-прежнему сохраняют свою проницательность, и Дина — не убийца. А поскольку труп таки имеет, то есть имел место быть, и вряд ли, даже при самой богатой фантазии, можно предположить, что можно покончить с собой, засадив ножик в собственную спину, — значит, убийца кто-то еще. Реальный человек, не дух, способный просочиться через вентиляцию.

Вообще-то, по свидетельству соседа, единственным посетителем была Дина, так что какой-нибудь дух был бы весьма подходящей кандидатурой. Вот только дух вряд ли воспользовался бы ножом. У них не те методы. Вселенского ужаса напустить, черепушками светящимися покидаться. Рыдающие скелеты и прыгающие цепи. Нетушки. Скелетов и полупрозрачных дев оставим всяким Скоттам и Шелли.

Чего, спрашивается, меня на мистику потянуло? Должно быть, из-за того, что мотива не вижу.

Ладно, мистика мистикой, а нож — это, значит, вполне реальная рука. А поскольку отдельно от тела они пока что передвигаться не умеют — разве что в триллерах и детских страшилках — значит, рука приделана к человеку из мяса и костей. И прежде, чем попасть в квартиру Челышова — каким способом, это я потом поразмышляю, — он должен был попасть в подъезд. Огражденный вроде бы кодовым замком.

Некоторому количеству знакомых код, очевидно, был известен. Самое простое — сосредоточить поиски убийцы именно в этом «количестве». Однако не выплеснуть бы с водой и ребеночка. Не станем изначально сужать круг поиска и внимательно оглядимся.

Дано: подъезд. Найти: способ попасть внутрь. Да не один, а побольше. Подвально-чердачную экзотику учитывать пока не станем, ограничимся дверью.

Проще всего — потенциальному убийце — дождаться кого-то из местных жителей, входящего или выходящего, безразлично, и воспользоваться открытой дверью. По собственному опыту знаю, что почти никто и никогда у тебя при этом не поинтересуется, кто ты такой и почему заходишь. Простенько и действенно. Однако, для потенциального убийцы довольно опасно — тот, кто тебя впустил, может об этом запросто и вспомнить.

Можно, вдумчиво приглядевшись, определить самые блестящие кнопки. Но это хорошо, когда замок ставили хотя бы с полгода назад. А что мы имеем здесь? Месяц-два, не больше. Все кнопочки равно сияют новизной.

Есть и другая возможность. В моей жизни встречалось немало подъездов с кодовыми замками. И не всегда, подходя к заветной двери, я могла вспомнить нужный «сим-сим». Иногда — при моей патологической восприимчивости к цифрам случай уникальный — по забывчивости, чаще по более прозаическим причинам — нет ничего проще, чем забыть что-то, чего никогда не знал. Но, как подсказывает опыт, не я одна такая недоинформированная. Практически в каждом подъезде обязательно проживает какая-нибудь склеротичная бабуля или молодая мамаша, насмерть затюканная заботами о малыше, поэтому…

Ну конечно, так я и думала. На боковом обрезе дверного проема, прямо на штукатурке, в месте, затерянном среди окружающих выпуклостей и выбоин, но весьма заметном, если знаешь, куда смотреть, — красовались заветные цифры. Тридцать восемь попугаев. То есть, попугаев там, конечно, не было, это я, когда Никита сказал «три-восемь», превратила цифры в запоминающуюся картинку.

Итак, желающий войти в эту дверь не должен был испытать особых затруднений — достаточно внимательно осмотреться. А мне в первую очередь надобно поглядеть, что за персонаж такой — сосед покойного, и можно ли ему — соседу, а не покойному — доверять.

Виктор Ильич Гордеев неодобрительно покосился на мои голые коленки и, поджав губы, долго и вдумчиво изучал редакционное удостоверение, точно наизусть учил. Предупрежденная Никитой, я не поленилась разыскать удостоверение старого образца — красные корочки с внушительным золотым тиснением «ПРЕССА» снаружи и печатью Городского Совета Народных Депутатов (ныне именуемого Думой) внутри. Боюсь, что современный пластиковый прямоугольник Виктор Ильич всерьез бы не принял. Он так тщательно сверял мою физиономию с фотографией, что, пожалуй, майор был прав. Без его, майорского, предварительного звонка меня бы тут и на порог не пустили. И пришлось бы ограничиться изучением дверей.

А они таки были хороши: уж так примечательны, прямо классика. Дверь покойника всем своим видом сообщала, что здесь живет — ох, пардон, уже не живет — человек аккуратный и не совсем бедный. Ровненькие чистые косяки «под дерево», неброская качественная обивка — веревочки с печатями выделялись на этом фоне, как ворона на свежевыпавшем снегу.

Дверь напротив была как отражение в кривом зеркале. Или в зеркале, в которое встроена машина времени. Быть может, лет через двадцать и челышовская станет такой же ободранной. Лишь дверной глазок новизной и ухоженностью напоминал деталь космического корабля: блестящий, современный и — я не поленилась проверить — с широкоугольным обзором.

Хозяин походил на Савелия Крамарова. Когда он, наконец, отступил в сторону, пропуская меня в квартиру, обнаружилось, что его левую щеку — от угла рта до уха — украшает родимое пятно цвета сильно пожилой редиски. Сей факт был мною отмечен с непонятным удовлетворением.

Бдительность — штука полезная. Но неприятная. Есть люди, которым нравится, когда за ними подглядывают в замочную скважину. Но таких немного. Тех, кто сам подглядывает, почему-то всегда больше. Не скажу, что я так уж часто занимаюсь подглядыванием, но когда подглядывают за мной — хочется наблюдателю сделать что-нибудь доброе. Например, подарить мешок скорпионов.

И все-таки — куда денешься! — такие вот наблюдатели — мечта всех участковых и оперативников вместе взятых.

— Да точно это она была, Дина.

— Вы ее хорошо знаете?

— Конечно. Она к Сергею Сергеевичу давно ходила. Вы не сомневайтесь. Вот у меня все записано, — Виктор Ильич одну за другой начал вытаскивать из тумбочки общие тетради весьма потрепанного вида.

Впрочем, потрепанным и потертым в этом доме было все. Протоптанные в полу «лысины» позволяли определить, когда и каким цветом красили — без всяких экспертов, просто на глазок. Обои, когда-то, вероятно, узорчатые, «под штоф», теперь демонстрировали рябенькую серовато-коричневую поверхность. Тумбочка скрипела и пестрела царапинами и пятнами. Телефонный аппарат, ее увенчивавший, явно знавал лучшие времена: битый корпус, трубка замотана изолентой.

— Последние месяцы она, правда, редко появлялась. Вот смотрите: раз в неделю, раз в две недели.

В голосе хозяина время от времени прорезались визгливые нотки. Крамаров, оно, конечно, да, но если бы с меня потребовали максимально точного определения, я сказала бы, что он похож на молодого Плюшкина. Если, конечно, определение «молодой» годится для человека явно за шестьдесят.

— Виктор Ильич, давайте все-таки попробуем восстановить все с начала. Вы принесли соседу хлеб. Вы часто для него что-то покупали?

— Да почти каждый день. Я обычно, как в магазин иду, ему звоню — не надо ли чего.

— А он тоже так делал?

Мне показалось, что вопрос заставил моего собеседника слегка смутиться. Иначе с чего бы возникнуть паузе? Я было подумала, что он меня сейчас к черту пошлет, чтобы не лезла не в свое дело, однако не послал — Ильин, видимо, постарался. Уж не знаю, что он тут наговорил, может, выдал за нештатного сотрудника или еще чего в этом роде — но отвечал Гордеев тщательно и вдумчиво.

— Нет, Сергей Сергеевич никогда меня не спрашивал. Но когда себе всякие деликатесы покупал, про меня тоже не забывал. По-соседски, понимаете, — Виктор Ильич вздохнул и нахохлился, как больной суслик. Не нравилась ему эта тема, и я, пожалуй, понимала, почему. Старость не радость. Вкусненького покушать хочется, а пенсия маленькая. Вот и приходится милостыньку соседскую принимать. И делать вид, что это «по-соседски» и вообще в благодарность за его собственные походы по магазинам. Хотя по деньгам оно, конечно, вовсе несоизмеримо. И очень может быть, что Челышов его не только вкусностями подкармливал, но и деньжонок подбрасывал. Во избежание лишнего стука, например. Но как разнообразен человек! Подглядывать за соседом, записывая каждый его шаг — и одновременно принимать от него подачки. Непостижимо!