Страница 2 из 192
Кричали так, как будто это могли услышать летчики в воздухе и исправить ошибку.
На глазах полка головная группа истребителей И-16 атаковала его Су-2, изготовившиеся для атаки немецких «юнкерсов». Он искусал в кровь все губы. От напряжения заболели туго сжатые кулаки. Если бы не заградительный огонь штурманов из турельных пулеметов, то могла эта ошибка закончиться плохо. Как бы там ни было, но пока разобрались, где кто, время было упущено. Су-2 разворотом вышли из боя, а истребители пошли догонять «юнкерсов».
Жаль! Если бы не путаница. Жаль! Всыпали бы немцам. Может, они и не добрались бы до Киева. Но они добрались. Когда самолеты врага развернулись на обратный курс, до аэродрома донесся глухой гул разрывов сброшенных на город бомб, чем-то напоминавший очень далекий, затухающий гром. Люди без команды побежали по укрытиям, потому что никто не знал, чем кончится обратный пролет этой армады. Часть бомб могла быть оставлена и на их долю.
В группе, которая теперь шла уже не единым строем, недоставало нескольких самолетов. Один «юнкерс» отстал. Шел низко над землей, и его атаковали два И-16. Слышались пулеметные очереди. Двухмоторный бомбардировщик «юнкерс» летел тяжело, с креном на правое крыло, а потом, перевернувшись, врезался в землю.
Наконечный вспомнил, как они расспрашивали летчиков с И-16, севших к ним после отражения налета на подбитых самолетах. Оказалось, что они не только не видели, но и ничего не слышали о Су-2, поэтому и приняли их за немецких истребителей.
Лагерный аэродром полка они считали ложным, а стали садиться к ним только потому, что увидели людей на земле и сигналы, разрешающие посадку.
Несостоявшийся бой эскадрилий с немцами обошелся полку в два поврежденных самолета и одного раненого штурмана.
Наконечный опять вернулся ко вчерашним мыслям: «Раз не знали этот самолет летчики-истребители, то, конечно, не знают и зенитчики, и пехотинцы. Поэтому будут нас бить не только немцы, но и свои… И об этом завтра надо будет еще раз обязательно сказать летному составу, чтобы были готовы к худшему. Будем применять сигнал: «Я – свой самолет», – может быть, это и поможет. Летать-то придется без прикрытия истребителями, хотя в Испании, Китае и на Халхин-Голе, где самому пришлось попотеть, да и в Финляндии, мы убедились, что это не самый лучший вариант. Ну что ж: «На бога надейся, а сам не плошай».
А потери? Информбюро передало, что за первый день войны было сбито семьдесят немецких самолетов. Сколько же потеряли мы в этой обстановке?
Тяжело будет. В полку всего несколько человек с монгольским и финским боевым опытом, а остальной летный состав молодой, прямо со школьной скамьи. Да и не все прошли полностью программу переучивания на новом самолете. Много смелости и желания бить врага. Все рвутся в бой. Это, пожалуй, самое главное. Ну, а опыт? Не боги горшки обжигают – придет и опыт. Раз надо воевать, значит, будем воевать. И не хуже других. Ох, как важно, чтобы завтра в первом вылете все прошло хорошо!
Подумал, с кого начинать боевые полеты, и решил послать эскадрилью Русанова. Она хоть в полку по счету и пятая, а завтра на вылет пойдет первой.
Мысли увели его в прошлое, к одному из самых памятных боев в Монголии, в котором в его самолет попал зенитный снаряд и ему пришлось сесть на территорию японцев. Когда он заметил вдалеке скачущих к нему всадников, то подумал: «Неужели конец?..» Но тут же увидел подруливающий к нему бомбардировщик. Степь есть степь… Открылся фонарь кабины, и летчик, пересиливая шум от работы двигателей, прокричал: «Все быстрее в заднюю кабину!» Только на аэродроме он рассмотрел своего спасителя: из пилотской кабины по стремянке спускался молодой человек с добродушной улыбкой на округлом лице. Это был лейтенант Русанов, только что прибывший в часть. На аэродроме он с олимпийским спокойствием подал тогда ему руку:
– С благополучным прибытием, товарищ капитан. А я, между прочим, Афанасием зовусь. Разрешите на доклад и чай пить.
Наконечный улыбнулся, вспомнив свою растерянность.
– А меня Гавриилом кличут, – только и смог сказать он, не избавившись еще от состояния неопределенности.
«Да, интересная штука жизнь: Афанасий успел побывать и на финской, а я в местах не столь отдаленных. И вот опять встретились».
Наконечный приостановил бритье. Задумался, сопоставляя доводы «за» и «против» в принимаемом на завтра решении. Потом глубоко вздохнул и вновь взялся за помазок.
Русановцы пойдут первыми. Он и другие поймут, почему именно он. Ну, а насчет истребителей придется решать так: всякий самолет в воздухе не нашей группы – чужой. Условно – самолет врага. Конечно, никто не спутает бочкообразный И-16 или «Чайку» с худощавым «мессершмиттом». И все же… Если по неразберихе даже свой истребитель будет заходить в хвост для атаки, не пускать, отсекать его заградительным огнем. Пусть не лезет… А там посмотрим…
Закончив бритье, Наконечный вытер лицо мокрым полотенцем, потом плеснул из пузырька на ладонь одеколону и, охнув, провел ею по лицу. Убрав принадлежности бритья в чемоданчик, посмотрел на постель: «Все равно ведь не усну, да и грех спать командиру в такую ночь. Надо жене написать. А потом пойду к начальнику штаба в палатку. Может быть, и новости какие-нибудь узнаю. Все пригодятся для раздумья». Снова присел к тумбочке, у которой брился. Взял из летного планшета ученическую тетрадку и вырвал из нее листок в клеточку. Достал конверт с заготовленным адресом. Прикрыл глаза в задумчивой сосредоточенности и размашисто написал:
«Здравствуйте, родные мои, Нюруша и Дашенька!
Пишу вам первое письмо с фронта, а кажется, что прошло много-много времени – целая вечность. Я по-новому сейчас воспринимаю свое нежелание отпускать вас и свою тревогу на вокзале. Наверное, предчувствовало беду мое сердце. А теперь и не знаю, что было бы лучше. Знаю, что война коснулась нас всех и уже разлучила тысячи семей. Бомбы летят и на Белоруссию. Если еще не уехали, примите все меры. Надо уезжать подальше, сестра тебе поможет. Береги себя. Если вы будете в безопасности, мне будет легче.
Нюронька, несколько мыслей для тебя: молодежь говорит о скорой победе. Я думаю, что это результат непонимания того, что происходит… Тяжело нам всем будет.
Поцелуй дочку. Пишу и думаю: где вы? как вы? найдет ли вас мое письмо?
Целую вас крепко и с нетерпением буду ждать от вас весточки. Будем надеяться. Ваш папка. Я очень люблю вас, родные мои женщины».
Наконечный запечатал письмо и, как бы отвечая на свои мысли, написал на обратной стороне конверта: «Коли адресат уехал, знающего о его месте нахождения прошу переслать письмо по новому адресу».
В темноте лесной опушки штабная палатка, разогретая внутренним светом, показалась Наконечному большим кристаллом. Он бесшумно вошел в нее и увидел в сизой паутине табачного дыма одиноко сидящего майора Сергеева – начальника штаба полка. Его большелобая, коротко стриженная голова в глубокой задумчивости склонилась над большим столом. Он что-то писал.
– Чем озабочен штаб?
– Да так, мысль одну оформляю, командир. Восстанавливаю на карте нашу государственную границу 1939 года. На этом рубеже, возможно, сохранились старые оборонительные укрепрайоны. Если они целы и войска смогут их занять, то тут у немца возможна серьезная заминка с наступлением. Поэтому мне думается, что разведку завтра нужно проводить по двум направлениям: первое – искать колонны врага, определить направление их движения и количество. Где их передовые части, чтобы посмотреть, как развиваются события. Второе – изучать район старой границы.
Наконечный улыбнулся и ответил:
– Молодец! Быть по сему. Командир не спит, и штаб работает. Давай вызывай разведчиков. Пора ставить задачу. Утро себя ждать уж долго не заставит.
Вошел заместитель по политчасти:
– Вижу, и командир, и штаб тоже не спят. Ходил я снова по стоянкам самолетов: ни в одном шалаше не спят. Люди накалены до предела. Разговаривают о жизни. О доме. О войне. И все ждут завтра, вернее, рассвета сегодняшнего дня… Я принес газетные стихи Малышко, может быть, их как призыв на КП повесим? Правда, пришлось их к нам приспосабливать.