Страница 20 из 90
Но обратно к нашим сезонам: август и сентябрь — раздолье для тайфунов и шторма. В конце декабря начинает лить дождь. Дождь: декабрь. Дождь: январь и февраль. Дождь, дождь, дождь — сегодня, завтра, вчера. В один из таких дней, воюя с гнусом и угнетением духа, я заметил, как схожи между собой мой рабочий стол и кровать. Чем больше времени я провожу на кровати, как бы развешивая перед собой свои наблюдения на незаметном крюку и перебирая их глазами как четки, тем меньше времени мне потом требуется за рабочим столом (как будто белые простыни плавно перетекают в бумагу, а сама бумага похожа на сон). Полеживая на топчане, я ощущаю, что мое мысленное топотание уже само по себе делает что-то, что мне даже не надо вставать, и что перенос подмеченного мной на подмоченную чаем бумагу ничего не изменит. Но эти состояния я называю «опасными», выпалывая их из себя, как сорняки.
В общем, и мерзко, и мерзло: хмуро и мокро снаружи, зябко и замшело внутри. Как ни заворачивался я в высохшую шкуру оленя, при каждом моем движении выстреливающую как револьвер, мне все равно не удавалось согреться. Когда, стуча зубами и отчаянно лихорадя, я почти отдал Богу душу, Тан Су-би вошел ко мне в комнату и прилег на кровать. Поначалу, не поняв его устремлений, я попытался его оттолкнуть, но затем пошедшее от него тепло сморило меня и я сразу заснул. Когда я очнулся, он сообщил, что, пока я был в забытье, меня навестил местный колдун и обвязал вокруг моего запястья семь волосков, выдранных у какого-то черного зверя (наверно, собаки). Я был без сознания ровно пять дней.
Тан Су-би, совмещающий должности моего сопровождающего и толмача, свободно общается на нескольких языках, но, как это часто бывает с такими людьми, эти умения не вводят его в высокогорний храм знаний, а лишь превращают в отчаянного хитреца. Недавно я был с ним на базаре. Проголодавшись, я попросил его узнать цену какой-то пампушки и прекрасно расслышал ответ: «три деньги». Тан Су-би перевел мне «четыре», не догадываясь, что будучи самоучкой, я уже оставил числительные позади и перешел к отвлеченным понятьям. На этом же рынке я увидел китайца, державшего подвешенную за веревочку клетку, которую он свирепо раскачивал и в которой в неудобных, несваримых позах лежали дохлые крысы. Я стал гадать, что же он продает:
— крыс, которые у китайцев считаются лакомством?
— железную клетку?
— или, может быть, клей, крепивший веревку к клетке с отвратными тварями, которых он яростно тряс?
Но ни одно из этих трех «К» не вписалось в крысиную китайскую крестословицу — оказалось, что продавец торговал отравляющим веществом, а бедные умерщвленные грызуны служили подтверждением силы этого адского яда!
В общем, набрался я тут впечатлений — и все не без участия Тан Су-Би. Он, например, рассказал мне о некоем чудаке — чернобородом враче, странствующем по миру со своим единственным паспортом, Библией. Тан Су-Би и его обучил языку. Чернобородый лекарь, попросивший Тан Су-би в своих «лекциях» не избегать «грязных» слов, через полгода уже прочитал свою первую проповедь прихожанам. Местные нехристи исправно закидали его испражненьями. А однажды, только чернобородый чудак собрал вокруг себя новообращенных туземцев, как показались охотники, которым не давала покоя его голова. Заметив их, бородач приказал пастве петь псалмы чуть погромче и, очевидно, не вынеся нестройного пения, охотники — без черепа Чернобородого — удалились.
Охотники за головами считают, что отрубив голову чужака, они получают благосклонность умерших предков. Полагается, что убивая врага, юноша не только обеспечивает себе теплое местечко в раю, но и становится взрослым мужчиной: теперь он может жениться, стать главою семьи. Я был знаком с молодым человеком, который, будучи от рождения слабосильным, не смог добыть ни одной головы и жил бобылем, доведя ситуацию до того, что ему пришлось жениться на мертвой невесте. На прошлой неделе я был приглашен на его свадебное торжество. Жених мне приятен, но его портят неправильный прикус, редкие зубы и частые ребра; невеста же — обыкновенная кукла, то есть мертвая девушка, чей дурашливый дух, заскучав, наведался в гости к родным и попросил подыскать ей достойного жениха. Не сумев отвертеться от разухарившегося духа невесты, родственники положили на дорогу приманку — красный конверт. Первый прохожий, оказавшийся моим кротким кривозубым знакомым, на свою беду поднял его и тут же с воплями, плясками был окружен родственниками мертвой невесты. Откупиться не удалось: парень был невзрачен и нищ и вдобавок не пользовался снисхождением соплеменников — и его судьба была решена.
Для невесты взяли напрокат платье, а руки ее в белых перчатках набили травой. Затем ей нарисовали улыбку — на эту деталь этнографы должны обратить побольше внимания, ибо на «настоящих» свадьбах живые невесты ни в коем случае не должны улыбаться. Мертвая же ухмыляется во весь нарисованный рот! Пока я пытался наладить штатив, Тан Су-Би взвинченно ерзал. Вообще фотографировать туземцев, усматривающих в фотоаппарате фатальное орудие магии, удается с трудом. Но убивают не съемочные аппараты, а люди. Недавно мне попался знаменательный снимок, запечатлевший прибытие японской экспедиции к тайваньскому племени ями. Все члены этой прекрасно экипированной экспедиции — которых туземцы посчитали причиной распространения неизлечимой болезни — повстречали вместо радушных аборигенов раннюю смерть. Их головы были воодружены на шесты. Смертельная ирония мне видится тут: ведь плоть, разлагаясь, лишь способствует распространению эпидемий, которое недалекие, нещадные дикари тщетно пытались предотвратить! Такой «ироничности» мне много встречалось: приходит, к примеру, на ум антрополог, который составил словарь индейского племени и тут же всех носителей языка потерял, познакомив их с алкоголем, от которого они начали вымирать…
Как раз вчера читал этот словарь, а после перелистывал свои заметки о шаманах и о пиршестве в честь медицинского божества. О, об этом нужно тут заново написать! Стоит празднующим разойтись по домам, оставив на траве подношения, как из кустов вылезают дожидающиеся этого часа бродяги и, порешив, что боги сыты и так, в момент уминают все угодливые угощенья богам! Описал бы все это жене, если бы она питала интерес к моим письмам… Вчера как раз пришло сообщение от нее. Плутало оно всего около сорока дней, поэтому предполагать, что за эти полтора месяца супруга поменяла мнение обо мне (по ее словам, я похож на полярника, который ладит со льдами лучше, чем с домочадцами), означает просто надрывать душу. Она по-прежнему настаивает на разводе — причем уходит не к другому мужчине, а «просто так» — в сторону от меня. Денег у нее предостаточно, чтобы бездельничать до наступления сумерков старости, но она вдруг вознамерилась стать сельским светочем знаний. Хочу, говорит, изменений, а ты все такой же — все разглядываешь булавоусых своих.
Упоминает рецензию на мою книгу: там сообщается, что у меня вышел «сборник рассказов», который из-за фикции не может считаться научным, однако, и по художественности не приближается к кондовым образцам. Я же думаю так: пишу, ибо Бог зачем-то добавляет мне годы и отводит от меня беды как тигр, уводящий людей от плантаций женьшеня… А тексты мои от плохих отзывов не меняются. Представляю, что было бы, если от каждого развязного взора или вздорной заметки книга моя действительно бы ухудшалась!! А поскольку этого нет — обрадую себя не тем, что говорят, а тем, что внутри у меня — а там вечная страсть к путешествиям, к дневникам.
Знает ли Даша, каково мне здесь в отдалении со своими «фитофитюльками», как она их называет, над которыми размышляю годами — по сравнению с теми учеными, у которых уже труды и труды?! А ведь в природе все так устроено, что крохотная пичужка, небольшой организм по сложности не отличается от большущего зверя! И сейчас, когда говорю приятелям, что занимаюсь «воспитанием» или «околачиванием» гусениц, на меня смотрят с усмешкой — очевидно, предполагая, что я «околачиваюсь» безо всяких забот. Люди легче понимают «охоту» (съели зверюшку, ибо хотели поесть), чем «собирательство», тот тревожащий поиск и торжественный трепет, который я объясняю потаенным сознанием, нашими эмоциями, что прячутся в глубине. А вообще странно, конечно: в груди такая огромная страсть — а все, чем я занимаюсь, заключается в изучении микроскопических гениталий! Как сопоставить этот размах и кропотливость воплощения наших желаний? Впрочем, если нет великой мечты, то нет и мелких шажков.