Страница 107 из 112
Мещеряк строил казаков, растолковывал им смысл и цель атаки.
— Черкас, прорубайся к лесу и не пускай их туда… Ясырь, прямо в голову бей, с первым десятком.
В ворота уже ломились оставшиеся за ее стенами воины Сеид-хана. Чулков торопливо выкатил прямо перед воротами пушку и выставил десяток стрельцов.
— Отворяй!
Створки раздались.
— Пли!
Грохнуло в толпу прямо с досками ворот.
— Сары, айда! — закричали атаманы и кинулись на оторопевшего врага в клинки и бердыши.
Грохнули стрельцы со стен.
Во тьме порохового дыма Черкас повел казаков и десяток стрельцов к лесу.
— Готовсь! Пли! — слышал он зычный голос воеводы Чулкова.
Что-то по-татарски, вводя в заблуждение ханских воинов, кричал Мещеряк.
Черкас вывел казаков во фланг и грохнул из всех пищалей, перезарядил и опять грохнул. Однако ханское войско было значительно многочисленней казаков. Опытные есаулы успели перестроить воинов и, прикрываясь конницей, с флангов попятились к лесу.
— Бегом! Шибче… — приказал Черкас. Задыхаясь в дыму, казаки успели пересечь дорогу к отступлению и, дав несколько залпов, рассыпали плотные ряды Сеидовой рати. Всадники и пешие, уцелевшие в сече, хлынули кто куда.
Черкас видел, как на пригорок выскочил Мещеряк, услышал, как он прокричал:
— Это вам за Кольцо! За Ермака!
И вдруг, словно наткнувшись на что-то, потянулся вверх, прочертил над головою саблей и нырнул головой вниз, как в омут с пригорка. Не помня себя, распихивая бегущих татар и стрельцов, кинулся к нему Черкас.
Когда он подбежал к Мещеряку, того уже перевернули на спину. Мещеряк был жив, но в горле у него торчала короткая обломанная стрела, и алая кровь лилась из углов губ.
Он поманил застывшего в ужасе Черкаса и, когда тот наклонился, прохрипел свое Божье имя — Матвей.
Раба Божия Матфея отпели и похоронили на высоком берегу. Справили помин.
Чулков, крутя головой и посмеиваясь, похлопал Черкаса по плечу:
— Ей-бо, таких удальцов и резвецов сроду не видывал… Шутка ли, полтыщи воев меньше чем сотней положили. Вот те и войско Сеидово! Было, и нет его!
Черкас отвыл в одиночестве своего побратима, принял чулковский приказ:
— Вести хана и мурзаков в Тюменский острог, а оттедова пущай воевода Сукин его в Москву отправит. Уважительно!
— Будет им уважительно!
Казаки покидали татар, как мешки, в струги и отчалили. Верстах в десяти от Тобольска Черкас велел причалить к лесному берегу, сгреб обезумевшего от страха Карачу и ушел в лес. Часа через два он вернулся один…
Казаки не расспрашивали, куда делся Карача. Сукину доложили, что в дороге помер, как был в лицо сильно раненный, и его в реку выкинули…
А лесные люди — остяки видели в лесу, высоко на березе, чей-то истлевший труп, насаженный ребрами на сук. И, прищелкивая языками, удивлялись, как это медведь или росомаха сумели так высоко добычу подвесить…
Черкас много лет спустя встретил Сеид-хана. Узнать его было трудно. Хан был стар, одутловат. Вышел он за верную службу Царю московскому в богатые дворяне, был и спомещен землею и вотчиной. По чужой ему Сибири не тосковал, а жил на Москве недалеко от Китай-города в своей усадьбе. Звался он Сайтовым, и дети его служили в царевом полку стрельцами.
И Черкаса узнать было трудно, потому что в Москву приехал не казак Ермаковой дружины, а сибирский воинский человек Иван Александров, голова сотни служилых татар в Тобольске… Начав службу с Ермаком, он служил в Сибири 50 лет. О нем в приказных грамотах уважительно писали: «тобольского города атаман Иван Олександров» — он пережил всех товарищей Ермака.
А разнесло казаков повсюдно, по всей Сибири. Ни одна военная операция, ни одна закладка крепости не проходили без них.
Гаврила Иванов ставил Тюмень-городок, рубил Тобольск, а после резни с Сеид-ханом пошел ставить Пелымский и Тарский остроги. В старости был атаманом конных казаков в Тюмени.
Алексей Галкин, тот самый ермаковец Карга, как звали его на кыпчакский манер, был атаманом казаков в Березове.
Гаврила Ильин возглавлял в Тобольске сотню «старых казаков». Но было одно слово, которое срывало их из любого дальнего угла, заставляло хватать любое оружие и скакать, плыть, бежать, шагать на лыжах, в пургу и мороз, только бы настичь врага. Таким словом было имя — Кучум.
Супостат
22 октября 1586 года произошло событие неслыханное. Доведенные до отчаяния поборами, жадностью и насилиями Строгановых, взбунтовались посадские люди. Они захватили острог и, вооружившись пушкой, пошли к строгановскому двору. Был схвачен и растерзан Семен Аникеевич. Строгановский торговый дом лишился главы.
Как ни странно, подавив бунт, власти, однако, не стали на сторону как бы пострадавших купцов и отобрали в казну укрепленные городки на Каме и Чусовой, а в отобранные городки были назначены царские воеводы Безобразов и Окинфов.
Причиной были не сложившиеся отношения между младшими Строгановыми и Борисом Годуновым.
Царь Борис поумерил купеческие аппетиты, которые разгорелись невероятно, как только до них дошла весть о разгроме казаками Кучума. Строгановы почувствовали себя Царями Приуралья! Угроза нападения из-за Камня была уничтожена, и они поспешили использовать плоды казачьих побед. Немедленно были приведены к присяге «инородцы» на Каме, Чусовой, Сылве, Яйве, Обве, Инве, Косьве… Строгановские приказчики кинулись обирать не только остяков, но и татар, к которым прежде и подойти не смели.
Опираясь на грамоту, полученную от Ивана Грозного, дававшую им право основывать городки по Тоболу, срок которой истекал в 1594 году, они были готовы, как при захвате Камы, объявить земли пустыми, никому не принадлежащими и присвоить их себе. Вот тогда-то и стала всячески раздуваться та мысль, что рейд Ермака снаряжался и готовился исключительно Строгановыми, что без купцов казаки-воры и за Камень не пошли бы. Были подкуплены все сибирские воеводы. Купцы чувствовали себя господами и за Камнем, прибирая к рукам Кучумово наследство.
Но времена переменились, и в Москве очень хорошо разбирались в сибирских делах. В 1588—1589 годах, как говорится, «подсели лутшие люди». Василий Сукин, а с ним и воевода Иван Мясной, и Данила Чулков…
На их места были присланы новые воеводы: Кольцов-Масальский, Лобанов-Ростовский, Михаил Ноздреватый. Эти крамол не чинили, потому понимали — денно и нощно за ними идет царский догляд. Опасались шкодить, опасались доносов, а пуще всего опасались казаков и служилых татар, коих в русских отрядах было много больше, чем стрельцов. А казаки-ер-маковцы были безупречны. Ни одна копейка, ни одна беличья шкурка не прилипла к их рукам. Точно Ермак отмолил у Господа это искушение от казаков.
Они шли и шли по Сибири. Срубили вместе с Иваном Нагим острожек на Лозьве, а дальше с воеводами Петром Горчаковым и Никифором Трахониотовым пошли бить ненавистного Аблыгерима, который продолжал «примучивать» местное население и чинить смуту в Пелымском царстве. Приказано было «Аблыгерима приманить и повесить за злодейства его, вместе со старшим сыном, племянниками и пятью-шестью злодеями, громившими Русь». Простой же народ — черных людей — не трогать. В наказе воеводам прямо писалось: «Черных людей всех обласкать и обнадежить, чтобы жили по своим юртам, платили ясак и приходили в город, ничего не опасаясь».
Все пункты наказа были казаками и служилыми татарами исполнены в точности. С падением Пелымского князя открылся скрываемый от Ермака короткий и удобный путь на Вешеру, Лозьву и Тавду. Поход закончился на Оби, где поставлен был городок Березов, а вместо старого Обского городка был поставлен Сургут.
В 1591 году со Строгановых опала была снята, им были возвращены городки и солеварни, но закабалить Сибирь им не удалось. Видя такую политику царской власти в Сибири, местные князьки и простые люди — вогуличи, остяки, татары — толпами шли принимать присягу.
Оставался непобежденным и непокоренным один хан Кучум. Его владения стремительно сужались, но власть у него еще была. Даже те волости, которые присягнули Царю, продолжали половину ясака отдавать в Москву, а половину Кучуму. Боялись! Знали, что затравленный, как раненый медведь, Кучум никого щадить не станет.