Страница 106 из 112
— По осьми татар на брата… Эх, погуляем! — весело скалясь, подсчитал одноглазый казачок, вытаскивая саблю. — Эх, весело!
— Тут от нас одни головешки останутся! — сказал Чулков. — Боже мой, сколько ж их…
— Не боись, боярин, — веселились казаки, сбрасывая парадные чекмени и обряжаясь в толстые тегилеи… — И тебе татарин достанется!
Чулков, собрав всю свою волю и унимая дрожь в руках, цыкнул на них. И, свесившись через бревна верхнего ряда, прокричал:
— Сеид-хан…
— Здесь я! — ответил хан, выезжая на кровном аргамаке, без страха, прямо под стену.
— Мы так не договаривались. Сам посуди! Нам такую ораву не принять! Они и в остроге не уместятся. Давай уговоримся: ты с мурзами заходи, а вой пущай за острогом стоят.
— Нет! Пусть вой меня сопровождают.
— Никак невозможно! — кричал Чулков.
Пошел торг.
Вот тут Чулков явил себя во всей красе. Обретая все большую уверенность, он словно бы не слышал ни насмешек, ни издевательств слуг Сеид-хана, упорно выторговывая свое.
— Наверное, у тебя, воевода, нет припасов, чтобы угостить моих воинов! — смеялся Сеид-хан. — Не стесняйся, скажи — мы принесем свои! Твоих людей покормим. Они, наверное, отощали… Они у тебя с голоду не умирают, как те, что зарыты в Кашлыке? Скажи прямо — будем дружбу водить, я тебе помогу. У меня большие стада.
— Помилуй, Сеид-хан, — отвечал Чулков. — Крепость наша маленькая, где твоим людям разместиться, да еще с конями. Пущай шатры ставят, мы их угостим знатно.
— Еще как угостим! — прошептал одноглазый ка
зак, стоявший рядом с Черкасом. — Мы вам, собакам, помянем тех, что в Кашлыке лежат. Верно я говорю, атаман? -
Черкас молчал, словно окаменел. Зато Мещеряк постанывал от бессилия и катал лбом по липкому бревну.
Торговались полчаса, а то и дольше. Наконец сошлись на том, что в крепость войдут сто человек с оружием, без коней.
— Может, ты опасаешься, что мои люди твоих побьют? Так не ходи! — кричал охрипший Чулков. — А то — не бойся, мои вой тихие!
— Выходи лучше ты к нам! Мы лучше на берегу дастархан накроем! — отвечал Сеид. — А вой твои никуда не годятся. Это я знаю! Бабы, а не вой!
— Нет! — отвечал Чулков, будто и не слышал. — По государственному чину мне к тебе идти не положено. Иди ты к нам! Иди, не бойся. А то угощение пропадает. Жаркое стынет.
Чуть приоткрыли створки ворот и стали пропускать по одному татарину внутрь крепости. Чулков сбежал с башни. Шумнул Черкасу и Мещеряку:
— Скорей в избу. Гостей положено встречать за столом!
Атаманы, не снимая сабель, прошли в горницу и сели по правую руку на лавки. Черкас глянул вдоль стола и подивился. Он как-то не думал, что большинство атаманов — ермаковцы. За столом была почти вся оставшаяся в живых «старая сотня».
Чулков, при всех воеводских регалиях, сел во главе стола. Стали входить гости, усаживаться напротив. Мещеряк глядел в стол, а когда поднял через силу глаза, точно кипятком ошпарился — прямо против него сидел Карача…
Карача же не узнал тех, кто был в те поры, когда он просил у Ермака помощи и заманивал Ивана Кольца в свои владения. Атаманы эти тогда были молодшие, да и пять лет ратной жизни сильно изменили их.
Поседел Мещеряк, завесился бородою Черкас.
Татарские вой в кольчугах стали позади мурз и ханов.
— Пусть они нам прислуживают и мудрые речи слушают, — сказал Сеид-хан, явно довольный и только что продемонстрированной своей силою, и приемом, который грозил превратиться в широкое застолье.
— Хорошо ли вам живется на нашей земле? — с лукавой улыбкой спросил Сеид-хан.
— Мы на земле нашего Государя! — так же широко улыбаясь, ответил Чулков. — Государь землю эту хану Кучумке в удел пожаловал, а тот забаловал. Вот пришлось маленько его образумить…
— Это земля Чингизидов.
— Нет, мил человек. Это земля Сибирская, а живут тут люди вольные, кои в подданство Русскому Государю сами пришли, еще сто лет тому, а Кучум их примучил да в рабство продавал.
Пошли разговоры о том, кто здесь старше да как хорошо на государевой службе, тем более что все вины будут прощены. Мещеряк слушал не только то, что говорилось за столом, что переводили толмачи. Он прекрасно понимал, о чем говорят между собою и мурзы. Понимал татарскую речь и Ясырь, и многие казаки, сидевшие за столом. А между собою мурзы говорили совсем не то, о чем переговаривались Сеид-хан и Чулков.
Казаки почти ничего не ели. И прислуживавшие за столом стрельцы меняли блюда нетронутые.
Подали на больших деревянных блюдах огромных рыб.
Карача, вероятно, считался у мурз весельчаком, во всяком случае, на каждое его слово они либо хихикали, либо откровенно смеялись, а он потешался над русскими, над их манерами, над их бородами, слабостью, малочисленностью, не подозревая, что казаки понимают его.
Подвернув рукава, Карача потянулся к блюду.
— Это рыба казачья! — сказал он соседям. — Посмотрите, какая она большая и жирная, наверное, отъелась на тех казаках, которых мы утопили в реках. А может быть, это они превратились в рыбу. Особенно я помню одного, самого задиристого… Ермака.
Страшная рука притиснула сверху руку Карачи к столу.
— Что? Что такое? — загалдели мурзы.
— Мещеряк! — крикнул Чулков.
— По обычаю, сначала берет с блюда хан, — сказал Мещеряк, — а уж потом — его холопы!
Сеид-хан улыбнулся, зато Карача побагровел, пытаясь вытащить руку из-под черного кулака казачьего атамана.
— Убери свою грязную клешню, — пробормотал он по-татарски. — Не то я вырву ее!
— Самая грязная рука чище твоей души! — по-татарски сказал Мещеряк. — Подними свою поганую рожу и посмотри мне в глаза, может, вспомнишь?
— Воевода! — плохо понимая, что происходит, закричал Сеид-хан. — Твои люди нарушают обычай и затевают ссору.
— Атаманы! — закричал Чулков.
Татарские воины схватились за сабли.
— Обычай? — все так же по-татарски проговорил Мещеряк. — А иу-ко, вспомни, Карача, как ты заманил атамана Кольца, который шел тебе на помощь, и убил их, безоружных, на трапезе!
Карача вырвал руку, вскочил и плюнул в лицо Мещеряку. Страшный удар повалил его навзничь. Карача рухнул, потянув за собою воинов. Черкас размозжил лицо Карачи деревянным блюдом.
— Бей их! — проревел Мещеряк, перепрыгивая через стол и круша тяжелым рукавом кольчуги головы врагов.
Исходившие гневом казаки кинулись на стражу. Изрубленные и увечные, они били молодых и сильных воинов, которые даже не успевали выхватить сабли или прикрыться щитами.
Перевернув столешницу, атаманы придавили пятерых татар к стене, и тут пошли в ход засапожные ножи.
Видя, что началось то, чего он опасался, но не мог предотвратить, Чулков метнулся к окну и крикнул:
— Сполох! В ножи басурман!
Сеид-хана давили в углу и вязали ремнями стрельцы. Мещеряк вытащил за ноги Карачу и, еле сдерживаясь, прохрипел ему в самое размозженное лицо:
— Ну, держись, супостат! За измену твою — в муках кончишься! Ты у меня долго умирать будешь! — Оглянувшись в дверях, он вывалился с окровавленной саблей на крыльцо. Там вовсю шла рукопашная. Казаков было много меньше. Стрельцы были на стенах, при воротах, отбивались на узких лестницах, ведущих на стены, а казаки бились внизу во всю ширь, во всю удаль боевого мастерства. Ярость и выучка брали свое.
Схватив вторую саблю, Мещеряк прямо с крыльца прыгнул на трех татар и сразу зарубил их. Отмахнувшись, рукоятью сабли в лицо, от четвертого, двумя клинками принял и отбил пущенное в него копье. Черкас бился ногами, крутясь по земле волчком.
Воины Сеид-хана, в большинстве своем хорошо обученные, побывавшие не в одном сражении, никогда прежде не сталкивались с казаками… Они прекрасно держали строй, владели оружием, но не умели драться в одиночку и не владели казачьим спасом.
Казаки дрались всем, что попадало под руки. Легко бросали сабли и наносили оторопелому противнику страшные удары кулаками, локтями, плечами, головой, ногами… Скоро клубки тел, что, сплетясь, катались по двору меж строений и землянок, рассыпались, оставляя распластанные или ползающие тела. Окровавленные казаки споро отряхивались, поднимаясь, готовясь на вылазку.