Вендетта

Скай догадался, почему бабушка оставила ему воду для питья, а не для уборки: сухая земля моментально превратилась бы жижу. Когда большая часть мусора была выметена за дверь, он нагнулся с совком и щеткой и принялся методично чистить каменные плитки, скоблить щели между ними, собирая грязь в кучу. Скай не торопился, зная, что в запасе достаточно времени; кроме того, после полученной травмы он стал быстро уставать. Размеренные движения также отвлекали его: Скай легко мог вообразить, будто находится в другом месте — не в каком-то конкретно, но точно не в помещении, где покоятся останки двадцати четырех его предков. Он так сосредоточился на уборке, что едва ли взглянул на гробы.

Утро переходило в день, когда стали видны углы гробницы, очищенные от паутины; нескольких огромных пауков Скай из суеверия не стал убивать, а подцепил совком и выкинул на улицу. Ящерицы выползали и смотрели на Ская немигающим взглядом, он прогнал их обратно в темноту за гробами.

Он отложил щетку, взял уже наполовину опустевшую бутылку и отпил глоток. Поборов искушение осушить ее до дна, Скай завинтил крышку и наконец обратил взор на ряды ящиков.

— Посмотрим, — произнес он и подошел к ближайшему гробу.

К деревянной поверхности была привинчена металлическая рамка шириной примерно с ладонь. Внутри находилась черно-белая фотография женщины неопределенного возраста. Внизу было что-то написано — вероятно, годы жизни, но безжалостное время стерло цифры. Скай смог прочесть лишь имя — Мадлен. На ней была темная блузка с высоким застегнутым воротом. Густые волосы уложены в высокую колонну и закреплены шпильками. Возраст Скай определить затруднялся — от двадцати до пятидесяти. Суровый взгляд, глаза устремлены прямо на него и пронизывают насквозь. Прапрабабушка?

— Мадлен, — произнес он, слегка поклонившись.

Он взял бутылку с политурой и принялся оттирать тусклую рамку.

Не на всех гробах имелись фотоснимки; на некоторых — лишь таблички с именем. Судя по годам жизни, некоторые ящики стояли здесь с тех времен, когда фотография еще не была известна. Один из покойных предков, Маттео Маркагги, жил с 1717 по 1799 год, то есть умер уже старым человеком.

— Что, Матти, в твое время не было вендетты? Что же с тобой случилось, слабак?

Тут Скай рассмеялся. Возможно, Маттео просто оказался удачливым мстителем.

Скай почувствовал, что смех его звучит неискренне, и смолк. Вероятно, все дело в том, что он почувствовал облегчение — от того, что гроб с прахом Маттео был здесь самым старым и Скаю не придется увидеть место последнего упокоения Тца…

Двадцать четыре гроба. Солнце уже склонилось над горизонтом, когда он добрался до того, который умышленно оставил напоследок. Самый новый из всех; на нем была фотография, уже хорошо знакомая Скаю.

— Дедушка, — прошептал он, снова глядя на человека, из-за которого оказался здесь.

Зажигалка, как всегда, лежала на столе возле локтя деда и в то же время покоилась в кармане у Ская. Он достал ее, положил на крышку и принялся полировать, сперва деревянные поверхности, затем рамку с фотоснимком. Гроб дедушки он очищал особенно тщательно, хотя до того не обделил вниманием ни одного своего предка. К тому времени, как Скай закончил, натертое дерево сверкало, как он догадался, в последних лучах заходящего солнца. Они падали прямо на снимок, освещая лицо деда, так что Скай мог хорошо его рассмотреть. И увидел себя.

— Помоги мне, — попросил он.

Чья-то тень заслонила свет.

— Поможет.

Голос был тихим, но для Ская, который, казалось, целую вечность провел в тишине, он прозвучал громким воплем. Юноша вскрикнул от неожиданности, оступился и повернулся к существу, вставшему в дверном проеме и затмившему солнце.

— Они все тебе помогут, Скай. Этого они и ждут — в этот самый день.

Паскалин вошла в склеп и опустила на пол огромную корзину; вытащила из нее маленький складной стол, застелила скатертью. Затем разложила еду: французский батон, немного козьего сыра, виноград, салями. Под конец бабушка отвинтила крышку термоса, и Скай ощутил знакомый запах подогретого вина, которое они пили в хижине перед его первой охотой.

— Будем ужинать здесь?

Бабушка, разливая вино, улыбнулась смятению внука.

— Конечно. Мертвые всегда рады компании.

Несмотря на то что за весь день во рту у него не было маковой росинки, сейчас Скай сомневался, что хочет есть, и, когда бабушка, отломив кусок хлеба, уронила на вычищенный пол несколько крошек, тихо возмутился. Паскалин, не обращая на него внимания, положила сверху на хлеб сыр и протянула внуку. Все еще с неохотой он сел, скрестив ноги, и взял бутерброд. Откусив кусок, Скай понял, как же в действительности проголодался. Бабушка принесла с собой складной стул и теперь со вздохом опустилась на сиденье.

— Ты хорошо поработал, внучек, — отметила она, осмотревшись.

— Мм, — промычал Скай, набивая рот, затем сделал еще один большой глоток вина.

— Достаточно, — сказала Паскалин, отводя его руку, протянутую к термосу. — Здесь не все тебе.

— Почему? Мы ждем гостей?

— Конечно. — Она поднялась. — Помоги мне.

Из корзины появились новые предметы: коробка пирожных и связка свечей, которую бабушка протянула Скаю.

— Это для гробов, тех, что с фотографиями. Пока не зажигай.

Он поместил по одной свече перед каждым глядящим на него лицом, вставив в углубление, очевидно специально для этого предназначенное, и с трудом удержался от того, чтобы не ослушаться и не чиркнуть колесиком зажигалки, дабы разогнать окружающий мрак. Снаружи ночь уже вступила в свои права. Скай так и не привык к тому, как быстро в Средиземноморье заходит солнце.

Сделав дело, он обернулся к бабушке. Паскалин передвинула столик в глубину гробницы, поставила на него открытую коробку с пирожными, налила вино в три маленьких стакана.

— Жаровня, Скай. Занеси ее. Там есть и дрова.

Он вышел на улицу. Ночь была холодная. Из соседних склепов также сочился свет. Скай сложил в железную жаровню растопку, несколько полешек и, вернувшись внутрь, поставил, где указала бабушка: в самом центре помещения.

— Разожги огонь, — велела она.

Скай заколебался. Последний раз, когда он имел дело с огнем, оставил не самые приятные впечатления. Паскалин заметила его нерешительность.

— Давай, внучек, — ободрила она Ская. — Время пришло.

Он кивнул и принялся за работу. Раненая рука побаливала, но сделать требовалось немногое: жаровня была небольшая, и Скай быстро соорудил домик из сухих лучинок, обкладывая снаружи все более крупными поленьями, а внутрь запихнул газету. Бабушка кивнула, и он поднес зажигалку. Через несколько мгновений весело заиграли язычки пламени. Скай впервые за целый день ощутил тепло и подошел ближе к огню.

Из клубящихся вокруг жаровни теней выступила Паскалин. Голова ее была замотана в черный шарф, темные одежды подчеркивали мертвенную белизну кожи; острые скулы, казалось, готовы были разорвать напоминающую пергамент кожу. Лицо бабушки маячило в темноте, словно фонарь. Словно череп.

— Время пришло, — повторила она шепотом. — Время, когда ты должен ступить на тропу, ведущую к твоей судьбе. Сегодня, в единственную ночь в году, Ночь всех душ, мертвые возвращаются, чтобы учить живых.

Паскалин забрала зажигалку, которую Скай все еще сжимал в руке, встала и подошла к одному из гробов со свечой.

— Ты веришь в это, Скай?

— Ты имеешь в виду, верю ли я, что они восстанут, — он судорожно сглотнул, — чтобы учить меня?

— Мы не какие-то там некроманты, внучек. Мы не пытаемся силой вырвать мертвых из вечного сна. Но им и не нужно вставать, чтобы учить нас. Есть и другие способы. Я и спрашиваю: веришь ли ты в это?

Она зажгла первую свечу. Пламя ярко вспыхнуло, затем успокоилось. Его свет отразился в глазах Мадлен Маркагги. Когда ее фотографировали, Мадлен смотрела в камеру, а теперь — прямо в глаза Ская.

Он отвернулся.

— Я сам толком не знаю, во что верю.

Паскалин перешла к следующему гробу и следующей свече.