Вендетта

— Тсс!

В деревьях по обе стороны от него, выше и ниже по холму угадывалось шевеление. Воины с лестницами выбегали из укрытий, в то время как Тца вскочила на ноги в своем убежище.

Она сразу же узнала всадника и людей с ним: по тюрбанам на головах, кривым саблям, сияющим нагрудникам, небольшого размера щитам. Хоть девушка никогда прежде и не видела ни одного, она хорошо их представляла. Южный ветер сирокко принес их сюда прямиком из Африки.

— Арабы! — пронзительно закричала она как раз в тот момент, когда люди полезли на стены.

ГЛАВА 13

НАБЕГ РАБОТОРГОВЦЕВ

Тиццане никогда не доводилось видеть пиратов, но она слышала о них. Последние в череде захватчиков, они покидали свои логова на севере Африки и бороздили Средиземное море на галерах. Почти каждое лето являлись они на Корсику, и после их набегов прибрежные города превращались в кладбища. Каждый год жители Сартена опасались, что, не удовольствовавшись награбленным на побережье, пираты направятся в глубь острова и дойдут до их городка.

И вот в это лето опасения оправдались.

Тца посмотрела на соседнюю башню: стражники в панике высыпали из открытых дверей бастиона и с криками мчались к городу.

«Трусы», — подумала она.

Но разве можно их винить? Они ведь генуэзцы — последние завоеватели острова. С чего бы чужакам сражаться за Корсику? Корсиканцам, как всегда, придется самим защищать себя.

Первые лестницы ударились о парапет по обе стороны от девушки.

— Коломбо, идем! — крикнула она и следом за верным псом скатилась по разрушенным ступеням.

Оставаться здесь не имело смысла, если только Тца не хотела стать первой жертвой налетчиков. Если где и поднимется сопротивление, то только в городе.

«Нет, не „если“», — думала она на бегу, а пустилась бежать девушка, едва только ступила на землю.

Определенно будет битва. Арабы пришли не за дешевыми товарами, что мог предложить Сартен, — шерстью, сыром и миррой, гранитными блоками, а за кое-чем в цену золота. Их интересовали рабы, служившие валютой во всем Средиземноморье. Но ни один мужчина Сартена не позволит увести себя в рабство без боя.

И ни одна женщина.

Пробегая мимо горожан, которые с раскрытыми ртами таращили глаза на пришельцев в белых одеждах и тюрбанах, лезущих через городские стены, Тца сунула руку в сумку, и пальцы ее сомкнулись на камне. Девушка сразу приободрилась. У нее их было двадцать четыре, выбранных благодаря своей совершенной форме: они идеально ложились в ладонь. На каждом вырезаны знаки, молитва духам, более древним, чем Мадонна, о точности стрельбы. Двадцать четыре налетчика встретят свою смерть. А потом она найдет еще снарядов.

Когда Тца выбежала на площадь, зазвонил церковный колокол; не как обычно, собирая прихожан на мессу, но тревожным набатом, призывая к оружию. И люди откликались на зов. Вот открылись двери казармы, и строем вышли генуэзские солдаты, все тридцать, под командованием офицера в рубахе навыпуск. Он размахивал саблей, остальные же были вооружены мушкетами и пиками. На улице, ведущей к городским воротам, спешно сооружали баррикаду из телег, чтобы не позволить врагам прорваться к воротам и впустить основные силы.

Тца бежала через площадь. Ей нужно найти отца. Как бы там ни было, он все же ее ближайшая родня.

— Папа! — закричала она, распахнув дверь.

— Оставь меня в покое.

Отец лежал на кровати, запрокинув голову и прикрыв глаза ладонью.

— Арабы пришли!

Рука опустилась. Он посмотрел на девушку.

— Ты смеешься надо мной, дочь?

— Нет же, папа! Слушай!

Колокол по-прежнему звонил — громко, немелодично, тревожно. Отец приподнялся на локте.

— Работорговцы?

— Да.

Он скинул ноги с кровати, посидел пару мгновений, глядя в пол. Затем посмотрел на девушку.

— Мой арбалет и саблю, — скомандовал он.

Да, отец часто бывал пьяной скотиной, но все же в его жилах текла кровь Маркагги.

Они спускались к площади, пробиваясь через встречную толпу, которую составляли преимущественно женщины, похватавшие то немногое, что могли унести с собой: узелки с едой, подсвечники и распятия; малыши висели на лямках через плечо, дети постарше бежали впереди. Все они спешили к восточным воротам.

На углу перевернулся экипаж, ехавшая в нем пожилая женщина лежала на булыжной мостовой в окружении рассыпавшихся пожитков. Улица была узкой, и спасающиеся горожане, не обращая внимания на крики несчастной, топтали ее вещи и едва не наступали на нее саму. Тца увидела, как мужчина в красивой льняной рубахе, размахивая над головой саблей, призывает остальных убрать старуху с дороги.

— Эмилио, — узнала его девушка.

Отец шагнул к нему, но путь преградила обезумевшая толпа. Наконец женщину и ее добро грубо отпихнули в сторону, и людская лавина помчалась дальше. В центре ее, тесно сомкнувшись вокруг нагруженной имуществом повозки, продвигались Эмилио и еще по меньшей мере четверо Фарсезе.

— Трусы! — воскликнула Тца, но если те и услышали, то не обернулись.

Вот они уже исчезли в толпе, а отец с дочерью пробивались в противоположную сторону, к площади и настойчивому, призывному звону колокола.

Не все жители Сартена спасали свои жизни. Многие готовились принять бой, и сейчас люди собрались под ненадежной защитой баррикады из выставленных в ряд телег и пристально смотрели на запад. Некоторые вооружились мушкетами или более примитивными аркебузами; зажженные фитили сверкали на поясе. Другие, как и отец Тца, держали в руках арбалеты. Большинство же прихватили с собой то, что попалось под руку: дротики для охоты на кабана, ножи для разделки дичи, топоры. Горожане беспорядочно расположились по флангам вокруг более организованного центра из тридцати генуэзских солдат под предводительством капитана. Последний умудрился найти свои доспехи — солнце сверкало на отполированном черном нагруднике, украшенном перьями шлеме и длинной испанской сабле.

Капитан заметил Маркагги, когда те подошли к баррикаде.

— Вам и вашему сыну нужно оружие, господин?

Сейчас было не время для объяснений. На пути к площади отец попытался убедить Тиццану присоединиться к жениху и тоже бежать, но встретил отказ и, слишком занятый другими мыслями, только наорал на нее. Сейчас же он что-то буркнул и махнул саблей.

Капитан глянул на Тиццану и спросил:

— Мальчик, твой пес будет сражаться?

Девушка ответила, не поднимая глаз из-под широкополой шляпы:

— Да, господин.

— Это хорошо. Нам потребуется любое оружие, и зубы в том числе.

Он коротко улыбнулся и поспешил на зов часового, взобравшегося на фургон.

Невидимый с земли звонарь, верно, притомился, и теперь удары раздавались через длительные промежутки времени — некоторые громкие, будто в них вкладывали всю силу, другие такие слабые, что больше походили на легкое постукивание по металлу. Все на баррикаде погрузились в молчание, слышно было лишь прерывистое дыхание да бормотание молитв.

— Прости меня, Господи. Господи, прости меня. Прости меня, Господи. Прости мои грехи.

Последний слабенький удар — и колокол замолк. Откуда-то спереди, со стороны главных городских ворот, донесся последний вопль отчаяния, и после этого все стихло.

Они ждали. Что-то шевельнулось в дверном проеме; невидимая рука подняла ставень. А затем они услышали это — стук копыт по булыжникам. Все ближе и ближе раздавался он за изгибами улицы. Вот еще одним поворотом ближе. Еще одним.

— Ждите меня, — тихо проговорил капитан, подняв саблю. — Ждите.

Что-то появилось из тени под свесом крыши, и все как один облегченно выдохнули. Люди ожидали увидеть воина в тюрбане верхом на боевом коне. Вместо этого на всеобщее обозрение выступил осел.

Он стоял, щурясь от солнечного света, челюсти его шевелились, жуя жвачку. Животное казалось таким безмятежным, таким обычным, таким естественным, что Тца не удержалась от смеха. И она оказалась не одна такая.