Синдикат киллеров

— Кто? — спросил, не открывая калитки.

— Горелов, да?— раздался ломкий мальчишеский голос. — Письмо вам.

— Кинь в щель ящика.

— Так заказное, надо бы расписаться, — с вопросительной интонацией отозвался явно мальчишка.

Горелов слегка приоткрыл калитку и протянул руку за конвертом. И тут же буквально отлетел в сторону, отброшенный сильным ударом калитки в грудь.

Во двор вошли трое, заперли калитку на засов, двое, те, что помоложе, подхватили старика под мышки и волоком быстро затащили на веранду, закрыли дверь.

— Где женщина? — спросил старший из них, похлопывая Горелова по щекам, чтобы тот быстрее пришел в себя. — Вы слышите меня, Иннокентий Ильич? Я спрашиваю вас, где женщина, ваша домработница?

Все предыдущее настолько резко контрастировало с этой вполне нормальной человеческой речью, что Горелов на мгновенье подумал, что с ним произошла какая-то ошибка и не было ни болезненного удара в грудь, ни падения.

— Глаша? — ничего еще не понимая, переспросил он. — На кухне, наверное...

— Мальчик, — тут же кивнул старший худому белобрысому юноше в серой куртке и брюках и самому какому-то серому — уж не от тюремной ли жизни? — обеспечь там тишину и выруби телефон.

Вот теперь понял Горелов, с кем имел дело. Видимо, это те самые, что преследовали Турецкого. Значит, все-таки выследили, догнали...

— Иннокентий Ильич, я о вас много слышал и думаю, что вы человек достаточно разумный, чтобы не делать глупостей. Ни с вами, ни с вашей домработницей, называйте ее как хотите, ничего дурного не случится, если... Если вы ответите на мои вопросы и забудете тут же о нашей встрече.

— Что я должен делать? — голосом более слабым, чем мог, почти простонал Горелов.

— Вы должны мне честно ответить, зачем к вам приезжал этот легавый.

Не выдержал все-таки тона, сорвался на привычное, подумал старик. Кто же это такой? Что-то трудненько стало вспоминать, да и годы уже не те, чтоб всю картотеку в голове держать. Поиграть с ним, пожалуй, не выйдет. Плохие люди. И этот только вид делает вежливый, а глаза холодные. Глаза убийцы.

Он лихорадочно искал выход: не говорить о списке, а если это люди Никольского и знают? А может, это совершенно другие и их действительно интересует лишь следователь? Наконец решил, что полуправда сейчас безопасней.

— За списком он приезжал, — слабо и искренне ответил старик и бессильно закрыл глаза.

— За каким списком?

— Когда еще в МВД работал, занимался составлением картотеки на беспредельщиков. А ушел на пенсию, копию с собой взял.

— Где она?

— Так он же за ней приезжал. Отдал я. Зачем она теперь-то, устарела уже... Новые пошли.

— О чем спрашивал?

— Я ж говорил... — Он решил разыграть крайнюю трусость. — А вы обещали, что ничего не сделаете... Что с Глашей?

— Да ничего, успокойтесь, — резко бросил допрашивающий. — Кто конкретно его интересовал?

— Осужденные в начале восьмидесятых.

— Ага, значит, те, которые сейчас срока свои закончили. Не дурак. Ну и где, говорите, сейчас этот ваш список?

— Так у него. Не переписывать же сидеть! Там на целый день было бы работы. Он почитал, посмотрел и решил взять с собой.

— И вы так спокойно все ему и отдали? Кому лапшу вешаете? Вот мы сейчас здесь капитальный шмон устроим, и, если обнаружим, мне придется взять свои слова по поводу вашей безопасности обратно.

— Ой, да ищите, переворачивайте что хотите, — с плаксивой безнадежностью в голосе слабо замахал ладонями старик. — Только нас оставьте в покое, дайте хоть помереть без мучений.

Допрашивающий повернулся к своему молчаливому спутнику:

— Ну-ка давайте вместе с мальчиком перетряхните там все.

Обыск, или по-лагерному — шмон, длился недолго. Видать, народ они были опытный, потому что обошлись без большого урона для жилья, но осмотрели, ощупали и обнюхали все что могли. И не нашли ничего. Да и не смогли бы найти: не дурак и не раззява был отставной генерал, он же комиссар милиции третьего ранга Горелов. И скоро им все это надоело. Действительно, не в курятнике же держать такие материалы!

Единственный, пожалуй, серьезный урон нанесли они тем, что подчистую срезали все телефонные провода и забрали с собой два действующих, параллельных, и один запасной аппараты. А с ними большая напряженка, мало того что достать практически невозможно в магазине, но и денег стоят бешеных. Сильно это опечалило старика.

С откровенной иронией пожелав старику и его «подруге» долгой жизни, старший из бандитов, так понимал Горелов, категорически запретил ему выходить из дому до завтрашнего утра. А чтоб избежать для себя, на всякий случай, неожиданностей, приказал заколотить входную дверь, ворота и калитку найденными в сарае гвоздями-соткой. С тем и уехали.

Но не угрозы и не заколоченные двери волновали сейчас Горелова, он уже почти угадал в старшем посетителе одного из воровских авторитетов, одного из лидеров так называемого «воровского центра», в который входят наиболее авторитетные воры не только России, но и Грузии, Армении и других государств ближнего и дальнего зарубежья, и теперь ждал только, чтоб они уехали, а он бы получил возможность прикоснуться к своей картотеке и убедиться, что не ошибся. Такая вот идефикс!

И едва стих шум мотора вдали, старик быстро спустился в погреб, где у самого днища одной из кадушек с солеными огурцами у него был вмонтирован хитроумный сейф. Незнающему нипочем бы не обнаружить его.

Горелов быстро открыл дверцу, достал папку с бумагами, перелистал и при свете тусклой подвальной лампочки нашел нужный раздел: Брагин Валентин Михайлович, кличка Барон. Он! Узнал-таки! И Горелов подхватился было бежать к ближайшему телефону на станцию, чтобы позвонить с Москву Меркулову и сообщить о своих посетителях. Заколоченные двери — чепуха, имелся запасный выход из подвала, и одна доска в заборе держалась на двух гвоздях. Но Глаша, до смерти напуганная вторжением бандитов, пала перед ним на колени и, умоляя всеми святыми, не отпустила Иннокентия на верную смерть. Словно предчувствовало женское сердце гибельную нависшую над ним опасность.

Рассерженный отставной генерал внял бабьим мольбам, ощущая где-то в глубине души ее правоту, и отложил свой звонок до завтра, чем воистину спас свою жизнь.

Уезжая, Барон для пущей безопасности оставил серенького паренька с жестким требованием: если этот полоумный старик куда-нибудь двинет свои стопы, убрать без всякого сожаления.

И парень до самой темноты кружил вокруг дома номер семнадцать по улице Семашко и уехал в Москву чуть ли не предпоследней электричкой.