Страница 8 из 13
В селе его переиначили в Гапона, так что Габони было «летним» именем.
Девочки, Гуля и Тамара, были близки друг другу, хотя казались совсем разными людьми. Гуля — задумчивая, тихая. Жила в придуманном мире, который она вычитала в книгах. Она читала с утра и до сумерек, пока Ганна не отнимала у нее книгу.
Тамара, наоборот, была очень деятельной и живой.
Она немного завидовала Лесе. Ей хотелось первенства, но на первенство претендовала и Леся, и ей это удавалось лучше. Мальчишки подчинялись охотнее. О, Габони умел отличать зависть по запаху сразу, так же как опасность и жадность.
Да, мальчишки! Они появились сразу же. Чуть ли не на следующий день уже сидели в сумерках на стволе огромного явора, что лежал вдоль стены хаты под выходящими на улицу окнами маленькой комнаты.
Сколько историй было рассказано про Москву, сколько книг пересказано на этом яворе! Играли и в модные московские игры «Ручеек» и «Штандер», а самой сладостной была игра в «Садовника», но это уже когда наступали сумерки и в палисаднике ярко желтели тигровые лилии и падалица абрикосов, лежащих на черной земле.
Любимое дерево Вилли, уходя, он обнял его.
«Я садовником родился…» — они повторяли эти слова по многу-многу раз какими-то особыми голосами.
Звезды падали и падали, пахли метиола и резеда, глаза слипались, а он не мог заставить себя уйти и лечь в сенях на рядне.
Не было сил оторваться от этих теплых, пахнущих солнцем и рекой ног, от этого чуть хрипловатого голоса… И, кроме того, существовала легенда, придуманная мальчишками, будто какие-то неведомые хлопцы то ли из Кута, то ли из Сенчи собираются прийти на их тихую Застанцию и учинить здесь какое-то хулиганство.
В общем, мальчишкам нужен был предлог торчать возле хаты в любое время суток.
А дни… Дни тоже были прекрасны. Медовый запах душицы на топких берегах маленького болотца, носящего непонятное название Билля Нова, — там они отсиживались в самую жару, играя в подкидного, или камышовые заросли Сулы, раздвигающиеся с тихим посвистом перед лодкой. Габони немного нервничал, сидя на носу, не был уверен, сумеет ли доплыть до тверди в случае чего, девчонки опасно кренили лодку, дотягиваясь до нежно-сливочных водяных лилий. Лилии вытаскивались с трудом, у них до дна тянулся длинный крепко приросший стебель. Лодка почти зачерпывала бортом воду и, когда стебель поддавался усилию, тотчас резко отваливала, кренясь на другой борт. Тяжелое испытание, но даже оно не отбивало охоты увязываться за компанией.
Или блеск воды, визги и брызги на Гребле…
Если бы девочки читали вслух Гоголя, то Габони узнал бы все это роскошество украинского лета, но Ганна и Гуля читали толстую книгу под названием «Война и мир», и когда по велению Бабушки оставались дома, то затевали игру под тем же названием. Девчонки были мастерицы придумывать всякие игры, и наблюдать за их играми было безумно интересно. Играл с ними и Фомка, хотя и презирал их немного, как старший. Но самой главной и многознающей была, конечно, Ганна. Она всеми и командовала.
«Война и мир» заключалась в том, что девочки сидели в горнице, вышивали и разговаривали неестественными голосами, называя друг друга новыми именами.
Ганна становилась Наташей, Тамара — Эллен, Гуля — Мари, а Леся — Соней, что ужасно Лесе не нравилось, Габони это чувствовал сильно.
Они вышивали и говорили про какого-то князя Андрея, который должен вернуться с фронта.
Эти слова были хорошо знакомы Габони. Год и два года назад их часто повторяли и Бабушка, и Катя, и люди в селе.
Были знакомы и те, кто вернулся с фронта.
Вечно пьяные, они ползали на гремящих тележках на базаре под ногами, отталкиваясь от земли колодками, похожими на сапожные щетки.
С собаками у них были сложные отношения. Например, Мальчик не любил их и старался сделать кому-нибудь из них мелкую пакость: подкинуть под тележку большую добела обгрызенную кость, чтоб тележка перевернулась, или мимоходом клацнуть зубами возле их грязных рож.
Они все — и собаки, и вернувшиеся — обитали на одном уровне, и у них там шла своя жизнь.
Габони жалел вернувшихся, но старался держаться от них подальше: не выносил запаха сивухи.
Старый Жук, наоборот, самогонку любил и даже иногда выпивал с вернувшимися, они гоготали, наливая ему на дно треснутой макитры.
Жук немного лакал, потом, подволакивая задние ноги, уходил в тень и там засыпал с храпом.
Габони старался в таком случае находиться где-нибудь поблизости, чтобы Жука случаем не побили или не сделали с ним чего-нибудь гадкого.
И вот один раз девочки сидели и разговаривали протяжно неестественными голосами, изображая «Войну и мир». Для него роли не было, один раз Тамара попробовала его таскать на руках, называя Бижу, но ей это быстро надоело, и его вернули на место — в сени. Там он обычно и сидел, наблюдая за происходящим и во дворе, и в горнице.
И один раз мимо него прополз на заднице Фомка, отталкиваясь сапожными щетками, совсем как те, на рынке.
В горнице возмутились: «Ты что! Сошел с ума? Разве так вернулся с фронта князь Андрей?»
Леся хохотала: «Ой! Не могу!»
— Дуры! Откуда я знаю, как он вернулся?! Может, ему ноги оторвало.
— Вот что значит нелюбовь к чтению, — назидательно сказала Ганна.
Фомка вообще часто портил им игру. Другой раз, изображая какого-то Печорина, он заявился со своим любимчиком, котенком Зайцем на руках. Это тоже не годилось, и Зайца было велено отпустить.
Заяц обрадовался и побежал заниматься своим любимым делом: целыми днями он сидел сгорбившись и сосал свою крошечную пиписку. Такая гедота!
Но Фомка не сердился на него, называл ласково Онанистик, хотя Бабушка каждый раз, проходя мимо Зайчика, плевалась в сторону, а девчонки старались не смотреть.
Габони с ним не общался подчеркнуто: публичность и бесстыдство разврата вызывали отвращение.
Что-то делали с пиписками и мальчишки из компании Фомки, но они это делали в зарослях осоки на берегу Сулы.
Вообще Фомка редко бывал дома. Целыми днями вместе с мальчишками он пропадал на маленьком песчаном пляже в камышах.
Там они с гиканьем прыгали в воду с мостков, курили и иногда выпивали.
Фомка рано полюбил выпивать, и у Габони было предчувствие, что это погубит его веселый смешливый нрав, его юмор и, в конце концов, его жизнь.
Пока не было москвичей, Габони увязывался за ним, но это было неинтересно, не то что с приезжими; те всегда придумывали какую-нибудь игру, и иногда и Габони находилось в этой игре место.
Обычно место придумывала Леся, и это заставляло сердце замирать от сладостной мысли, что и она хочет быть рядом с ним.
Например, в жуткой многодневной игре в партизаны она сразу сказала, что Габони всегда будет на ее стороне.
— Это почему еще… — начала, как всегда, Тамара, но Леся ответила очень достойно.
— По кочану, — сказала она и добавила: — По кислой капусте.
Правильно отрезала: не объяснять же всем подряд, что у них особые отношения.
Он любил Лесю. А еще ее любили почти все мальчишки с улицы Застанция и даже один, приходивший из Кута.
Тамара была тоже красивая — с толстыми косами и большими губами, но любил ее преданно только Митя Левадний — хозяин Мальчика, мечтавший стать моряком.
Особенно сильно — ах, как чувствовал это Габони — любил Лесю Сережа, который жил у ставка в землянке. Жил с младшим братом, а отца и матери у них не было.
Вообще с отцами была какая-то неясность. Почти ни у кого не было отцов: у Коли из Кута — не было, у Фомки с Ильком — не было, только у Леваднего был да у Леси с Ганной, но потом и у них не стало.
Когда девочки приехали на второе лето и он с Фомкой золотистым утром пошел встречать бахмачский поезд, Габони сразу понял, что у Леси и Ганы теперь тоже нет отца.
Что-то трудно объяснимое присутствовало в детях, у которых не было отцов. В этом необъяснимом были и тайная печаль, и униженность, и страх, и беззащитность, и некоторая развязность.