Запятнанная биография

А уходили они все трое в разное время от бывших возлюбленных и приходили к новым. И им было весело, хотя Леся начинала новую жизнь с новым мужем, а у тех, наоборот, что-то незаметно и бесшумно разрушалось: Габриэла снова стала подолгу задерживаться у своей подруги Кристель, которая жила в загородном доме «без воды» — как-то сказала Валькирия. «И без мужчин», — добавил Вилли. Валькирия вспыхнула. Они все были в подпитии, поэтому Леся вдруг, думая о своем, спросила: «Как долго длится любовь?»

— По-твоему, как долго? — переспросил жену Вилли.

Валькирия не ответила.

— Семь лет, — сказал Вилли. — Семь лет.

Их сыну только-только исполнилось восемь.

Если бы Леся не была так глупа, так влюблена и так по-пионерски добропорядочна, она заметила бы, что сильно нравится Вилли. В ней для него соединились все женщины русской литературы: и Наташа Ростова, и Татьяна Ларина, и Настасья Филипповна, а, кроме того, он был талантлив и понимал ее, видел, что у нее все еще впереди: и любовь, и разлука, и мудрость, и одиночество, и страдание.

Их соединение было бы шансом и для него, и для нее, но она была инфантильна и еще слепа, поэтому они остались друзьями на всю жизнь, а Валькирия вернулась к своей подруге Кристель, которую она покинула на восемь лет ради Вилли, и Вилли написал роман, где русская женщина носила имя Леси и была похожа на нее внешне.

Промелькнул в романе и маленький пес по имени Обеликс, но действие происходило не на Украине, а в Сталинградских степях, где пленный Вилли был в рабстве и жил в землянке вместе с хозяйками.

Роман носил след неизжитой любви к Новалису и Гельдерлину, но, несмотря на это, был удостоен Национальной премии Германской Демократической Республики.

Женщины переписывались, повествуя о всякой чуши, так как помнили, что письма подвергаются цензуре, а Вилли напивался почти каждый вечер, потому что чувствовал — грядут большие перемены. Один раз, пьяный, он позвонил Лесе и после печального разговора, прощаясь, сказал: «Я целую твои ночные губы», но она сделала вид, что не слышала.

Однажды Вилли приснился сон: он — кузнечик и скачет огромными прыжками по шоссе, а мать (уже давно почившая) уговаривает его прекратить это опасное занятие, и тогда он подпрыгивает высоко-высоко и опускается на руку матери.

На следующий день он попал в аварию на автостраде Берлин — Лейпциг, перелетел через кювет с переворотом и опустился на четыре колеса.

Но это случилось позже, когда накануне объединения двух Германий они с Валькирией переехали из унылого Лейпцига в столь же унылый Восточный Берлин, в район Кепеник.

А Леся приезжала к ним еще в Лейпциг, где они жили в особняке фабриканта Зингера, и, поднимаясь по лестнице, блестящей от воска, узнавала эту лестницу: да-да, она уже ходила по такой лестнице вместе с героем романа Германа Гессе.

И вообще, — в Германии все было из литературы. Все. И пшеничное поле с васильками и кирхой на другой стороне его, вдоль этого поля они гуляли с Валькирией, и Леся услышала рассказ о романе с русским офицером Васей, у которого глаза были того же цвета, что васильки на этом поле, и как потом ее поймали вечером, когда она возвращалась со станции, и обрили. Все истории порознь — походили на правду жизни, а вместе — на литературный вымысел.

Но однажды на Унтер-ден-Линден в магазине «Эксквизит», где на валюту торговали товарами из-за стены, Валькирия вдруг побледнела так, что полинял кварцевый загар и зрачки зеленых глаз расширились невообразимо:

— Смотри, смотри туда! Вон, видишь, стоит разговаривает с продавщицей! Это он меня стриг, он теперь живет в Западном Берлине! Живет себе поживает, а ведь он сотрудничал с гестапо!

Она говорила громко, на них начали оборачиваться. Элегантный, загорелый, тот, что разговаривал с продавщицей, быстро вышел.

Так в длинном, пахнущем духами, сумрачном от винно-красных маркиз, защищающих зеркальные витрины от зноя, зале магазина литература обернулась правдой.

Они оказались настоящими друзьями. После смерти мужа позвали ее с сыном отдохнуть у них на даче. Туда, где вдоль поля с васильками Валькирия гуляла с русским офицером.

Их совместная жизнь иссякла, но Леся так была оглушена своим горем, что не очень вникала в обстоятельства друзей.

Вилли жил отдельно в маленьком домике в глубине участка и по вечерам играл зорю на горне, очень красиво играл.

Странно, но они никогда не говорили об Украине, иначе им стало бы известно, что он знал ее бабушку и жил в хате, которую она помнила до мельчайших подробностей: до травы-муравы во дворе, до цвета неба в сумерках, — с бледными звездами и удивительно тонко очерченным месяцем.

Только один раз они говорили о войне, и он сказал, что войну невозможно понять по судьбе одного человека, как невозможно по пламени свечи понять природу огромного пожара.

Красиво. Но она не поняла, что имелось в виду. А вот то, что в офицерском разговорнике были слова: «Девушка, вы очень красивая. Дайте, пожалуйста, напиться воды», запомнилось.

Последний раз она увидела его лежащим в постели после инфаркта в запущенной квартире в Кепенике.

Две Германии объединились, и западные с чисто немецкой педантичностью стали донимать восточных, тех, кто хорошо жил при гэдээровской власти.

Не всех. Были такие, что сумели вовремя «выйти из магазина», вроде гестаповца, что остриг Валькирию, но Вилли был не из их числа. Он мужественно перенес позор изгнания со всех должностей, потом изгнания из квартиры куда-то на жуткие пролетарские выселки типа московского Бирюлева, предательство друзей, охлаждение сына и мужественно скончался, оплакиваемый только разлюбленной и разлюбившей Валькирией.

В последний путь его пришел проводить смешной пес — уродец на кривых лапах, со щеточкой бровей над умными черными глазками.

Пес уселся на задние лапки очень удобно и прочно, и Вилли понял, что он ждет, когда душа отправится в последний путь.

Он вспомнил, что пса зовут Обеликс, что он дал умнику это имя и, значит, полагается позвать его по имени за собой, когда будет готов.

Пса по имени Обеликс уже давно не существовало, но после ухода Вилли из села он прожил длинную собачью жизнь сначала под прежним именем Букет, а потом под странным именем Гапон.

Осенью исчезли все немцы, ушли сами, подпалив несколько хат. Но до Застанции руки не дошли, торопились очень.

В комендатуре снова была школа, и по селу больше никто не ездил на вонючих мотоциклах, а в их саду по-прежнему падал «белый налив» и будто изморозью покрывались спелые сливы, а за садом дичало поле.

Там хорошо было мышковать, потому что наступил голод, и, пока не вернулась Катя с мальчишками, они с Бабушкой голодовали страшно.

Букет (к нему вернулось его прежнее имя) спасался хоть мышами, а Бабушка варила крапиву и лебеду. Правда, у нее были припрятаны несколько банок чудесных консервов, которые оставил ей Вилли, но она их не трогала — Катю ждала.

А Катя, когда приехала на подводе с узлами и повзрослевшими сыновьями и поела картошки с этими консервами, подняла вдруг такой ор и прибежала за погреб, где он, постанывая вылизывал банки, выхватила банки и потащила их куда-то, трясясь и чертыхаясь.

Они с Мальчиком обшарили все кусты, но банок не нашли, и Мальчик пошел на Билля Нова ловить жаб, а он до сумерек прочесывал территорию, почти приникнув носом к земле. И был вознагражден.

В одном месте, в самом дальнем закоулке сада, из-под земли едва уловимо пахло Вилли. Пришлось разрыть и… о радость! там были банки. Торопясь долизать то, что не успел, он забыл об осторожности и порезал язык.

На следующий день он увидел, как Катя крадется по саду с лопатой, а за ней тянется улавливаемый ВЕРХНИМ чутьем чудесный запах консервов.

Значит, поорала-поорала и снова ела консервы врага.

У него хватило ума не побежать за ней следом, а наблюдать из лопухов, как она, шипя как гусыня, закапывает банку в ямку.

Но раскопать эту ямку было плевым делом, рыли вместе с Мальчиком так, что чернозем вылетал между задних лап, будто дым из паровозной трубы. Мальчик, склонный к грубым шуткам, заметил, что со стороны, наверное, выглядит будто дрищут черным.