Страница 14 из 57
Петр опоздал. Пока он судил и рядил со своими приближенными, в Кронштадт прибыл с новыми полномочиями адмирал Талызин. Он тут же посадил Девьера под арест, после чего собрал гарнизон на плацу, и солдаты тут же принесли присягу Екатерине.
На фрегате и галере был полный разброд, мужчины ругались, женщины плакали. Миних дал новый совет императору: плыть в Ревель, там пересесть на военный корабль и уплыть в Пруссию к своей армии. «Вы примете начальство над войском, – твердил Миних, – поведете его в Россию, и я ручаюсь вашему величеству, что в шесть недель Петербург и Россия будут у ваших ног». Но свита, а с ними и Петр нашли этот план слишком смелым, а потому невыполнимым. Рюльер пишет: «… придворные и молодые дамы вошли вместе с Минихом, чтобы изустно слышать, какое еще оставалось средство к спасению; они говорили, что у гребцов не хватит сил, чтобы везти в Ревель. „Так что же, – возразил Миних, – мы все будем им помогать“. Весь двор содрогнулся от такого предложения». Свита не хотела садиться за весла. Большинство советовали плыть обратно в Ораниенбаум, что Петр и сделал. А что дальше? Переговоры с императрицей, другого пути нет.
Слуги со слезами встретили своего императора. Он узнал, что армия Екатерины уже близко, и вдруг приказал седлать лошадь – можно переодеться и ускакать в Польшу. Но и это наивное желание не было исполнено. Слуги кричали: «Батюшка наш! Она прикажет умертвить тебя!», а Воронцова, плача, сердилась: «Зачем пугаете своего государя».
Между тем армия Екатерины задержалась на несколько часов под Петербургом в Красном кабаке, очень популярном у гвардейцев месте. Надо было дать армии хоть небольшую передышку. Да и обе Екатерины, Большая и Маленькая, очень нуждались в отдыхе. Дашкова пишет: «В этом скверном домике, представляющем из себя плохонький кабак, была всего одна кровать. Ее величество решила, что мы отдохнем с ней вдвоем не раздеваясь. Постель не отличалась чистотой, так что взяв большой плащ у капитана Кара, мы разослали его на кровати и легли».
В пять утра уже все были на ногах. В Сергиевой пустыни императрицу встретил вице-канцлер князь А. М. Голицын с письмом от супруга. Петр писал, что раскаивается, признает свою вину перед женой и предлагает разделить власть с ним. Понимая, что это чистая формальность, Голицын тут же принял присягу Екатерине. Потом в армию приехал гофмаршал Измайлов и привез второе письмо от свергнутого мужа. В письме Петр отказывался от прав на трон, просил только отпустить его вместе с Елизаветой Воронцовой и Гудовичем в Голштинию и назначить небольшой пансион для приличного существования.
Екатерина понимала, что о Голштинии не может быть и речи. Петр за границей – это вечная угроза войны, вечный шантаж. Даже если сам Петр не решится воевать, найдутся сильные люди, которые сделают его своим знаменем в кровопролитных битвах за «законного государя». Измайлов понял замешательство императрицы и сказал: «После отречения вполне свободного я вам привезу его и таким образом спасу отечество от междоусобной войны». Екатерина согласилась.
Петр подписал отречение. Оно начиналось так: «В краткое время правительства моего самодержавного Российского государства самым делом узнал я тягость и бремя, силам моим несогласное, чтоб мне не токмо самодержавно, но и каким бы то ни было образом правительство владеть Российским государством…». То есть он соглашался, что никто его власти не лишал, а он сам понял невозможность быть царем и потому добровольно отдал власть. Далее: «…непринужденно через сие объявляю не только всему Российскому государству, но и целому свету торжественно, что я от правительства Российским государством на весь мой век отрицаюся…» Его век был недолог.
29 июня, в пять часов утра, гусарский отряд под командой Алексея Орлова занял Петергоф. Вскоре подошли другие полки. В одиннадцать утра прискакали верхами обе Екатерины – императрица и Дашкова. А уже через час в Петергоф Григорий Орлов и Измайлов привезли отрекшегося императора. При нем были Гудович и Елизавета Воронцова. Их отвели в дворцовый флигель, там с ними имел разговор Н. И. Панин. Встреча оставила тяжелое впечатление у Никиты Ивановича: «Я считаю несчастием всей моей жизни, что принужден был видеть его тогда; я нашел его утопающим в слезах». Петр ловил руку Панина, чтобы ее поцеловать, умолял не разлучать его с Воронцовой. Сама фаворитка, стоя на коленях, молила о том же.
Их разлучили. Воронцову отправили под арест в дом к отцу, а свергнутого императора увезли в Ропшу, небольшой дворец в двадцати семи километрах от Петергофа. Все было кончено.
Конечно, переворот носил военный характер. Солдаты чувствовали себя хозяевами положения. Большую роль в изъявлении поголовной верности императрице сыграл преждевременный слух о смерти Петра III. Современники утверждали, что слух этот распространялся намеренно.
Все тут же поверили, что Петр упал с лошади и разбился насмерть. В этом случае присяга Екатерине была вполне законной. У солдат кипели страсти. Свобода! Ожила утихшая было ненависть к иностранцам Дом принца Георга был разграблен, сам он чудом избежал смерти. Все иностранцы опасались выходить на улицу. Екатерина решила усмирить общее возбуждение огромным празднеством.
Державин рассказывал: «День (30 июня) был самый красивый, жаркий. Кабаки, погреба и трактиры для солдат растворены: пошел пир на весь мир; солдаты и солдатки в неистовом восторге и радости носили ушатами вино, водку, пиво, мед, шампанское и всякие другие дорогие вина и лили все вместе без всякого разбору в кадки и бочонки, что у кого случилось. В полночь на другой день Измайловский полк с пьянства обуяв от гордости и мечтательного своего превозношения, что императрица в него приехала и прежде других им препровождаема была в Зимний дворец, собравшись без сведения командующих, приступив к Летнему дворцу, требовал, чтобы императрица к нему вышла и уверила его персонально, что она здорова». Представьте, ночь, все спят, а рядом все запружено пьяной кричащей солдатней! Императрица должна была выйти к народу, потому что народу кто-то сообщил, что императрицу похитил король прусский Фридрих!
Солдат увещевали придворные, и Шувалов, и Разумовский, и Орловы, но те продолжали буянить. Что делать? Пошли будить государыню. На следующее утро был издан специальный манифест, в котором солдат благодарили за усердии, но напоминали о воинской дисциплине. Если и дальше они буду верить «рассеиваемым злонамеренных людей мятежным слухам, которыми хотят возмутить их и общее спокойствие», то за непослушание они своими напальниками наказаны будут. «С того самого дня, – далее пишет Державин, – приумножены были пикеты, которые во многом числе с заряженными пушками и с зажженными фитилями по всем местам, площадям и перекресткам расставлены были».
Теперь нужно было наградить людей, которые помогли Екатерине занять трон, и сделать это надо было мудро и щедро, чтобы не было обид и соперничества. Награды выглядели как повышение по службе, как раздача новых придворных чинов и жалование пожизненных пенсий, и, конечно, деньги, и, конечно, дарованные усадьбы с душками, то есть с крепостными крестьянами. На народное гулянье и подарки Екатерина потратила огромные суммы.
Императрица вернула из ссылки Бестужева. Противники переворота и люди, близкие к Петру III, если и были наказаны, то очень мягко. Это был уже новый стиль правления. Пряник в руках казался Екатерине более действенным средством, чем жестокая расправа. Арестованный канцлер Воронцов и племянница его Елизавета очень скоро обрели свободу. Никого бы не удивило, если бы императрица отправила бывшую фаворитку в монастырь, это было вполне в духе эпохи. Но Екатерина даже не стала сама заниматься этим вопросом. Вот записка к Елагину: «Перфильевич, сказывал ли ты кому из Лизаветиных родственников, чтоб она во дворец не размахнулась, а то боюсь к общему соблазну завтра прилетит». Елагин навел порядок. Елизавете Воронцовой было велено жить в своей подмосковной деревне и не показываться в столицах. Вскоре она вышла замуж за бригадира Полянского и была вольна выбирать себе местожительство. Миних тоже не был наказан. Старый боевой генерал получил назначение в Ревель.