Книга теней

Проснитесь, Эмма Ивановна Франк, проснитесь немедленно. Пусть Вам запомнится только это, не смотрите свой сон дальше: он ведь должен остаться тем самым сном, о котором в жизни Вашей вы рассказывали и рассказывали случайным людям на случайных бульварах — да и теперь временами рассказываете… теперь, когда Вам далеко уже за шестьдесят и такой способ знакомства кажется немножко неприличным в Вашем возрасте — да, немножко неприличным… Но ведь речь идет о невинном сне, утешаете себя Вы: у-каждого-психа-своя-программа, утешаете себя Вы. А потом… никто уже не принимает Вас всерьез и не предлагает Вам разделить с ним жизнь, и Вы снова и снова остаетесь одна в огромной Вашей квартире, Эмма Ивановна Франк. Правда, только что появился в жизни вашей Дмитриев Дмитрий Дмитриевич, но вглядитесь в него: разве это тот человек, который сейчас снится Вам? Будьте внимательны: молод, красив, черноус… выступает с лекцией, которую слушают, затаив дыхание. Слушают все, кроме Вас… куда Вы смотрите? Ах, вот что… Вы смотрите на одного из слушающих и, пожалуй, находите его интересным. Очень интересным. Потрясающе интересным. Неужели с ним, а не с Вашим «магистром» уйдете Вы с этой лекции, что Вы делаете, Эмма Ивановна Франк? Одумайтесь… Вам снится уже такое, чего никак не следует видеть во сне старушкам вроде Вас! Потому что именно с этого момента и начинается ваш крах, Эмма Ивановна Франк.

Уф-ф-ф!… Скажите спасибо Дмитриеву Дмитрию Дмитриевичу, крадущемуся по коридору. Он прерывает Ваш сон, грозящий превратиться в кошмар: короткими перебежками Дмитриев Дмитрий Дмитриевич пробирается… куда?

— Решили сбежать от меня, Дмитрий Дмитриевич? — Эмма Ивановна приподымается на постели. Старичок останавливается в двери — полувидный и полусонный.

— С добрым утром, — говорит он, — мне надо в одно место. Извиняюсь, что побеспокоил.

— А который час?

— Вы спите, рано еще… половина восьмого только.

— Да нет, пора вставать.

Эмма Ивановна опустила ноги и, не стесняясь Дмитрия Дмитриевича, набросила халат поверх ночной рубашки и прошествовала мимо гостя так, словно познакомились они не вчера, а лет двести назад.

— Вы вот ничего не боитесь, — с завистью сказал тот. — Можете перед малознакомым мужчиной совеем свободно себя вести. А я побаиваюсь еще: вдруг скажу что не так или сделаю… Воспитания, понимаете, не хватает.

— Не огорчайтесь, я воспитаю Вас, — пообещала Эмма Ивановна — опрометчиво, между прочим.

Дмитрий Дмитриевич руководил ею весь день, направо и налево давая полезные советы, чем вконец умотал ее уже к трем часам, когда она с облегчением вспомнила, что на пять вечера назначена репетиция, и не без злорадства объявила об этом Дмитрию Дмитриевичу.

— Значит, пообедаем, и… я уйду, а Вы останетесь дома.

— Как — дома? Один дома? Да Вы что, Эмма Ивановна! Я пока еще не могу один дома оставаться, я с Вами пойду.

Эмма Ивановна чуть не стукнула его черпаком по плеши, но сдержалась по причине хорошего воспитания.

Между прочим, Дмитрий Дмитриевич оказался маленьким вулканом: говорил он без остановки, совершенно освоившись и не боясь уже, видимо, сказать что-нибудь не так…

— А интересный я собеседник? — мажорно спросил он Эмму Ивановну за обедом, умудряясь жевать и беседовать одновременно.

— До крайности, — вздохнула Эмма Ивановна. — Как это только Вас не утомляет — пережевывать пищу и вместе с тем быть интересным собеседником?

— Я пока еще стесняюсь немножко, — с полным ртом признался Дмитрий Дмитриевич. — А вообще-то я могу в одно и то же время смотреть телевизор, кушать, читать газету и разговаривать. Я дома всегда так делаю. Меня дочь называет Гаюлий-Цезарь, это, знаете, был такой полководец. — И он начал подробно рассказывать про Юлия Цезаря.

— Господи, как много Вы… знаете! — не выдержала Эмма Ивановна. — И не устаете же Вы так много знать!..

— Не устаю, — охотно согласился Дмитрий Дмитриевич. — Я и вообще-то выносливый — правда, сердце иногда шалит, но я на него ноль внимания. А поговорить люблю. Мне знакомые говорят: с тобой, Дмитрий, как встретишься, так и не знаешь, ей-богу, куда деваться. Вы еще увидите, — туманно пообещал он.

— Да я уже и сейчас вижу, — начала было Эмма Ивановна, но Дмитрий Дмитриевич успел изменить тему и теперь рассказывал про какого-то своего приятеля, у которого кролики.

По дороге на репетицию рот у него уже просто не закрывался. Даже в троллейбусе, где судьба смилостивилась над Эммой Ивановной и откинула интересного-собеседника в другой конец, он через головы пассажиров ухитрился начать историю про одного друга, у которого диабет, пока кто-то из стоявших поблизости не полюбопытствовал: — Вы, папаша, это все кому рассказываете, а? Отдохнули бы!.. Эмма Ивановна не выдержала и тут же вышла — благо случилась остановка, не сделав Дмитрию Дмитриевичу даже никакого знака.

…Боже ты мой, до чего же хорошо одной идти по улице, до чего же тихо! Ее абсолютно не волновало, сумеет ли Дмитрий Дмитриевич найти кафе, где она выступала: кажется, он и название-то кафе прослушал, пока говорил. Она беспечно свернула в первый попавшийся проулок и оставшийся путь проделала пешком, блаженствуя на воле. Вот и кафе… А вот Сергей бежит.

— Сережа! — помахала она рукой.

— Привет, Эм! — Сергей прищурился. — Что-то у Вас на лице так грустно?

— Ах, Сереженька, я, кажется, вышла замуж — и очень неудачно.

Сергей присвистнул.

— Могли бы, между прочим, меня осчастливить… А почему неудачно?

— Он говорит все время. И все время стесняется.

— Застенчивый болтун, — определил Сергей. — Вам крышка, Эм. Срочно разводитесь.

— Не выйдет, Сереженька… — Батюшки, и слезы на глазах!

— Не горюйте, Эм, милая. В крайнем случае я убью его. Едва лишь они открыли дверь в репетиционный зал — вся Италия бросилась к ним в объятия музыкой, которой не слышала прежде Эмма Ивановна или, может быть, слышала, да забыла… и глухой голос Стаса — непевческий, уличный просто какой-то голос — принялся рассказывать что-то: утешая, обнадеживая, обещая… Сергей держал Эмму Ивановну под руку, не держал даже — придерживал.

— Что это было? — хотела спросить Эмма Ивановна, но не успела.

— В исполнении группы «Счастливый случай» прозвучала песня Марио и Паренте «Dduie paravise». Она посвящена всем нам хорошо известной Эмме Ивановне Франк. Сегодня у группы большой праздник: ровно два года прошло с того самого дня, когда Эмма Ивановна Франк стала нашей солисткой. Мы надеемся, что она не откажет нам в любезности и продлит контракт с нами пожизненно.

Аллочка, бас-гитара (ее называли «бес-гитара» или просто Бес) осторожно откинула клетчатую скатерть с уже накрытого стола.

— На семь персон, — сказала она, а элегантный Стас-в-бабочке (разрешите-подать-вам-руку) усадил Эмму Ивановну во главе стола, в кресло с высокой спинкой.

— Пьем во здравие Эм! — Это Володя-ударные-инструменты.

И — самое лучшее на свете шампанское: сладкое-сухое. И самые лучшие на свете фрукты-с-рынка. И самая лучшая на свете ресторанная еда-для-своих… Надо ли говорить, что Эмма Ивановна вот уже минут пять как обливалась слезами — вся, с головы до ног. А Павел нес пакет на вытянутых руках — большой, между прочим, пакет, перевязанный шестью лентами разных цветов. От каждого по ленте, и каждый ленту свою сам развязал. Женя заиграл на флейте восточную какую-то мелодию, а Бес голосом сладким и сухим, как шампанское, проговорила:

— Слон индийский. На счастье. Из слоновой кости или под слоновую кость. — Эмма Ивановна прижала слона к груди.

— Будете плакать — слона заберем, — пригрозил Сергей.

— Не забирайте слона! Пожалуйста! — зарыдала уже Эмма Ивановна, и ее обняла Бес — высокая сутулая Бес, дыша ей в макушку и говоря хорошие, разумеется, слова.

Ясно, что репетиции не было. Ясно, что был пир. И воспоминания о том, как однажды вечером к сцене подошла средних-лет-женщина, ужинавшая в компании маленькой испуганной старушки («Манечки! — засмеялась Эмма Ивановна. — Выпьем за Манечку!»), и сказала Стасу: «Ребята, что-то у вас всех со вкусом, надо другой репертуар»… и как они сначала обалдели-и-невзлюбили, зато потом!..