Страница 31 из 90
Освобожденный Рекрутов машинально отправился восвояси, не будучи в силах осмыслить предложение-такой-длины из уст Аида Александровича и все еще заглатывая на ходу последние слова, словно желудочный зонд.
— Я не понял, — сказал он у двери, почти уже выйдя. У херувима оказался густой, подземельный какой-то бас.
— Вернитесь, — потребовал Аид Александрович. Рекрутов вернулся.
— Повторяю. Глубинные клетки мозга хранят информацию, прочно забытую, — она и выплывает прежде всего, если считать, что мозг включается постепенно — от центра к периферии. По-видимому, в глубине сознания этой девушки — греческий… гм, древнегреческий язык: она могла изучать его в кружке, на первом курсе института или где угодно, но со временем язык забылся, ушел в пассив. Когда она выйдет из состояния шока, т.е. мозг ее полностью включится, периферия активизируется — и тогда девушка, может быть, не вспомнит ни одного слова по-древнегречески. Теперь все ясно?
— Почти. Хотелось бы, однако, понять, о чем она говорит, — просто так, из любопытства.
— Что ж, если угодно… Да нет, она просто бредит. В ее словах нет смысла. Судите сами: «Они поставили опыт… он, это он поставил опыт от их имени… за тобой наблюдают… за каждым наблюдают… страшное общество; все наблюдают друг за другом, а он наблюдает за всеми… наблюдающий за наблюдателями… сорок монет»… Достаточно?
Рекрутов пожевал губами, сказал из-под земли: — Достаточно, наверное. Спасибо… А это не могут быть события какие-нибудь — те, которые с ней действительно происходили?
— Чтоб сообщать о них на древнегреческом?
— Почему бы и нет? Если предположить, например…
— Не надо ничего предполагать. Знать надо. Вы свободны опять.
Рекрутов сделал несколько шагов.
— Но, может быть…
— Да замолчите Вы наконец! — вскрикнул, почти взвизгнул Аид Александрович. — Не суйтесь не в свое дело. Выйдите отсюда! И вы тоже! — он ткнул пальцем в насмерть перепуганных практиканток, недавно присланных в отделение соматической психиатрии.
Все трое кинулись вон из палаты — что называется, взапуски. А Аид Александрович быстро опустился на одно колено, приблизил лицо свое к самому лицу бредившей. Он весь дрожал, и глаза были безумными: преступник-маньяк за несколько секунд до преступления. Он вбирал в себя древнегреческий текст, он как бы пил его, хмелея от каждого нового слова.
— …он хочет поймать тебя на невнимательности… но ты не давайся, ты обернись… нужно успеть увидеть все, успеть не пройти мимо… я погибну, но игра стоит свеч… запомни то, что увидел… оно пригодится… это твой козырь… так царь Аид играл с тобой, помнишь… и я погибла тогда… но есть нечто сильнее любви… и я опять погибаю… о, выше любви, больше любви — и я смеюсь над тобой, царь Аид…
Она говорила все тише: Аид Александрович почти припал к ее губам. Он напоминал теперь хищную птицу, вонзающую в жертву клюв, — не дай бог, чтобы кто-нибудь вошел сейчас в палату. Но кончился, кончился шепот, питавший его, — и Аид Александрович отвалился от кровати, словно напившись крови… вампир, удовлетворенный полностью. Все остальное его как бы уже и не интересовало. Он поднялся, вытер о халат вспотевшие руки и улыбнулся — не приведи господи увидеть, какою улыбкой!
— Так-так-так-так… — пропел он над почти-трупом девушки. — Все, стало быть, отлично. Рекрутов! — и не дожидаясь ответа, отправился к двери, в проеме которой белел уже херувим, с почтением врача пропустивший. — Посмотрите за ней.
— Посмотрю, — нет, неописуемый все же бас! — Посмотрю, конечно. Теперь уже Рекрутов близко-близко наклонился к постели — и вдруг с тихой улыбкой погладил девушку по щеке, тут же однако от постели отшатнувшись: Аид Александрович возвращался — и не один, а с высоким молодым человеком в случайном халате на плечах: это без двадцати-то двенадцать ночи! Ничего себе, посещение…
— Присядьте, — Аид Александрович нажал на плечо в случайном халате. — Быть здесь запрещено, но Вы побудьте недолго, Вы уговорили меня всего. — И — к Рекрутову: — Идемте.
…Первое, что увидела Эвридика, было: Orpheus — синим по белому. Она незамедлительно закрыла глаза. Ну, что ж… Тартар так Тартар. Правда, смешно немножко: полное совпадение с мифом. И даже как-то нарочито. А если бы меня назвали Афродита… Клеопатра… Надо припомнить, как я умирала: могут спросить. Смерть показалась ей экзаменом. Значит, сначала я все-таки попыталась обернуться, но, кажется, не успела: был удар по всему телу — с размаху по всему телу. Дальше — долгий полет сквозь длинный темный коридор и в конце его — слово "Orpheus ". Вроде, все так. И она опять открыла глаза: прямо перед ней сидел Статский. Эвридика вздрогнула, зажмурилась, стала наблюдать через щелочки. Действительно, Статский. В белом халате. Лацкан отогнут. Из-под лацкана — свитер. На свитере — большой значок с надписью «Orpheus». Так умерла она или не умерла?.. Эвридика не успела ничего с этим решить: все поплыло перед глазами. Частые сухие шаги по коридору…
— Доктор, — взмолился Петр, — если она открыла глаза, то…
— Глубокий шок. — Аид Александрович мельком взглянул на Эвридику. — С возможным серьезным повреждением центральной нервной системы в случае возобновления соответствующей эмоции. Пока все.
— А дальше?
— Дальше ни за что не ручаюсь. Положение очень серьезное. А Вы муж Эвридики?
— Эвридики?
— Ну да… так ведь зовут девушку?
— Так, так, — поспешил ответить Петр. — Вообще-то я пока что не муж… Но скоро буду мужем. Простите, как Ваше имя-отчество?
— Аид. Аид Александрович.
— Господи!.. — не сдержался Петр.
— Понимаю Вас, — коротко кивнул врач. — Многовато для одной ситуации: Эвридика да еще Аид. — И улыбнулся: — Мужайтесь.
Петр подхватил улыбку на лету — как успел: улыбнулся в ответ — почему-то только левой стороной губ.
— Мне можно тут быть… еще?
— Увы, нет. Я не знаю, какое впечатление произведет на нее Ваш вид. А ей сейчас нужны только слабые эмоции. До свиданья.
— До свиданья. — Петр посмотрел на Эвридику. — Но… как я узнаю, когда можно прийти?
— Вызывайте прямо меня — я все сообщу Вам.
— Спасибо. Спасибо… Аид Александрович.
— Да, — остановил его врач. — Тут вот сумочка. Сведения из студенческого билета мы выписали, пока хватит. Родителям, конечно, Вы сами сообщите?
— Сам, — сказал Петр.
— Вы не очень уж… — послал ему вслед Аид Александрович.
— Спасибо.
На улице Петр открыл сумочку. Вот он, студенческий билет: Эвридика Эристави… потрясающе! Записная книжка… на "Э" пусто. Конечно, кто ж записывает собственный телефон, надо просто позвонить по любому номеру: может быть, дадут адрес, если это вообще в Москве. В Москве, а не в Тбилиси, например! Так, буква "К"… Ну, вот хоть, скажем, Колобкова Света.
— Алло?
— Света, меня зовут Петр, здравствуйте. Простите, я поздно…
— Здравствуйте очень приятно а Вы кто?
— Я знакомый Эвридики. Мне в данный момент нужен ее адрес.
— Это очень странно что Вы знакомый Эвридики а адреса ее у Вас нет и как же Вы можете думать что я дам Вам ее адрес когда я не знаю в каких Вы отношениях с Эвридикой и уже ночь!
— Видите ли, тут случилось несчастье, ее машина сбила. Я с ней ни в каких отношениях.
— А откуда Вы знаете что ее машина сбила если Вы ни в каких отношениях простите конечно что я интересуюсь…
— Это долгая история, Света. Мне сейчас не до того, мне адрес нужен.
— Зачем?
— Странный вопрос. — Петр уже почти озверел. — Я должен сообщить ее родителям.
— А ее где машина сбила не около дома?
— Но Света… — взревел Петр. — Я же не знаю, где ее дом, как я могу сказать, около или не около!
— Все-то Вы наверное врете Вам просто адрес ее нужен вот Вы и… а мой телефон откуда у Вас да еще в такое время?
— Вы дура, Колобкова Света. — И Петр повесил трубку: в самом деле, невозможно больше!
Следующим был номер, состоящий почти из одних восьмерок.
— Да, — ответил низкий мужской голос, и тут только Петр заметил, что напротив номера нет ни фамилии, ни даже инициалов.