Страница 11 из 46
Почему именно в окно?
Выход один, другого нет. У дверей неотступно дежурил
наш офицер. Она вошла в туалет и стала переодеваться...
28
Кто-нибудь видел это?
Да. Уборщица. Она же и рассказала об окне. Оконная ра->
ма в туалете была с зимы заклеена, уборщица хотела снять
бумагу и вымыть окно. Но решила не мешать Инге и вышла;
когда же через час она вновь вошла в туалет, то окно оказалось
распахнутым настежь.
Высота окна?
Бельэтаж. Кстати, под окном на земле следы туристских
ботинок.
Стало быть, так. Немедленно пусть Куккер берет людей —
и к дому Саан. Если она не вернется, необходимо проникнуть
в квартиру и оставить засаду. Кто-то туда должен прийти. Вам
Куккер говорил о том, что Ингу видели с Юхансеном?
Да.
Конечно, зацепка слабая, но все-таки зацепка. Теперь вто
рое — этот Пыдер. Я связался с коллегами из уезда, и они
ночью сообщат все, что о нем известно, кроме того, организу
ют наблюдение за его домом. Видимо, вам придется выехать в
уезд.
Соснин встал из-за стола, подошел к карте,,отодвинул .шторку и долго молча смотрел на заштрихованные зеленью квадраты.
— Лес, — усмехнулся подполковник, — глупая жизнь. Вы
знаете, Эвальд, вообще-то я урйанист. Город люблю болезнен
но. Особенно зелень в нем, Какое-то ощущение острой нежности
появляется, когда в Замоскворечье смотришь на домишки, уто
пающие в тополиной листве. Или идешь в центре — жара, ас
фальт плавится, и вдруг лужайка, трава, чуть пожухлая, кус
тарник стоит, зеленеет среди раскаленного камня. Посмотришь
и начинаешь верить в необыкновенную силу живого.
Эвальд за все время знакомства никогда не видел Соснина таким. Лицо подполковника словно разгладилось, исчезли резкие полоски морщин у рта, и оно стало мягче, добрее, светлым каким-то стало это лицо, светлым и молодым. И Эвальд на секунду поймал себя на мысли, что в общем-то они все еще очень молодые, и он, и Соснин, и Куккер, и даже человек, из-за которого они не спят сегодня, — капитан Юхансен. Но молодости своей они так и не увидят. Их рано состарила ответственность и оружие, которое они взяли в руки.
А Соснин замолчал, и в комнате повисла тишина. И оба думали о чем-то своем, милом сердцу, и мысли уносились за стены этого кабинета, и были они .наивны и просты.
12
— Ждем до двенадцати, — сказал Эвальд Куккеру.
Сегодня почему-то на улице зажгли фонари. Их было немного. Всего три. Фонари в этой части города не зажигали с сорок первого года. Они загорались медленно. Казалось, что электроток с трудом пробивает ржавое переплетение проводов, со скрежетом проламывается сквозь застарелые части патронов. Сквозь
29
грязь и пыль, налипшую на разбитые стекла, Эвальд увидел, как натужно засветилась тонкая спираль света, постепенно становясь все ярче и ярче, и, наконец, фонарь загорелся мутновато-желтым светом.
Н-да. — усмехнулся Куккер, — иллюминация. Но нам она
вряд ли повредит.
Как сказать, — Эвальд смотрел на кованый, когда-то, ви
димо, красивый фонарь, который раскачивал ветер, и только
сейчас услышал натужный скрип ржавых фонарных петель.
До этого он не обращал на него внимания. Скрип был одним из
компонентов ветреной ночи, с ее темнотой, с непонятными зву
ками. Теперь фонарь вырвался из нее, стал жить самостоятель
но, приобретая 'постепенно индивидуальные качества.
Сколько же будет тянуться эта ночь? И что даст она ему и его товарищам? Вернется ли Инга? Вряд ли. Придет ли к ней Крест? Возможно. Кто предупредил Ингу? Неужели Калле? Не верится. Нет. Он слишком заботится о своих мышцах. Для него ноги значительно важнее Инги. Нет, такой человек, как он, не захочет получить пулевую дырку в мускулистую, натренированную грудь. Он слишком любит себя. Пережив три режима, он остался нейтральным, равнодушным к тому, что происходит за стенами спортзала. Профессионал. Спорт ради спорта. Ничего, жизнь еще ударит его. Потому что нет спорта ради спорта, так же, как нет искусства ради искусства. У человека должна быть нравственная позиция. Только тогда он может стать хорошим спортсменом, художником, даже сыщиком. Потому что только в борьбе обретается высшая красота духовности. А без нее человек мертв.
— Товарищ капитан, — услышал он сдавленный голос Кук-
кера, — что это, товарищ капитан?
Эвальд взглянул на окна квартиры Саан и почувствовал противную слабость в коленях. По стеклам мазнул тонкий луч карманного фонаря.
Куккер, — выдохнул Эвальд, — где ваши люди? Вы что,
не окружили дою.
Люди стоят везде. Я...
Сейчас не время выяснять — быстро в квартиру.
Эвальд выдернул пистолет, передернул затвор. Щелчок показался ему грохотом. Он выругался сквозь зубы длинно и замысловато, так ругался сержант Скрябин, служивший вместе с ним в особом отделе.
Вокруг послышались осторожные шаги: оперативники незаметно пробирались к дому.
Усильте посты с той стороны, — тихо приказал Эвальд.—
Неизвестно где здесь лаз. И открывайте дверь.
Лестница, товарищ капитан, — прошептал кто-то за его
спиной.
Что?
Лестница, можно поставить к окну.
Только тихо.
— Есть.
Двое оперативников осторожно принесли лестницу и присло-
30
нили ее как раз у окна второго этажа. Свет фонарика все так же продолжал шарить по комнате.
Открывайте дверь, Куккер, берите двоих ~ и в квартиру,
одного человека оставьте мне.
Товарищ капитан, лучше я, — тихо сказал Куккер.
Потом, выполняйте. — Эвальд поставил ногу на перекла
дину.
Шаг!
Все хорошо. Не скрипит. Тихо. Ты уж, пожалуйста, не скрипи. Подожди немного, лестница. Совсем немного подожди. Еще шаг!
Молодец. Правильно. Сырая. После дождя, видно. Ах, как хорошо, что дождь-то прошел. А я ругал его.
И еще шаг!
Ладонь вспотела. Ручка пистолета ходит. Вот так грудью к ступенькам. Пистолет в левую руку. Ладонь вытри. А теперь пистолет возьми. Хорошо.
И еще один шаг.
Теперь голова на уровне окна. Теперь он уже мишень. Значит, думать нечего. Фуражку поглубже. Пусть козырек лицо защитит. А вдруг рама открыта? Есть же бог на земле.
Рама поддалась тихо.
Ну еще немного. Еще. Скрип резанул по нервам.
Рывок.
Выстрел. Посыпалось разбитое стекло.
Поздно: он уже на полу.
Выстрел.
С грохотом падает дверь в комнату.
А из темноты по даери. Трах! Трах! Трах!
Вскрикнул кто-то. Коротко и страшно, прощаясь с жизнью.
И снова. Трах! Трах!
Ударили по лицу щепки.