Страница 28 из 47
Пора, — сказал Энно.
Подождем, куда спешить.
С такими горами шутки плохи.
Успеем.
— Мы вряд ли дождемся извержения. — Энно пристально
посмотрел на меня. — Они бывают здесь не чаще, чем раз в не
сколько лет. «Вот он как заговорил! А тогда, — подумал я, —
когда Валентина... все они тоже были рассудительны и так же
вот осторожны?»
— Энно... — сказал я и почувствовал, что не смогу продол
жать.
Прошла минута-другая. На мое плечо легла его рука. Мы начали спускаться, обходя дымящиеся трещины, каменные глыбы, спотыкаясь в тумане.
К вечеру прояснилось, выглянуло солнце, открылся вид на
72
чоре и бухту, где нас ждало каноэ. В закатном свете мы различали полосы морских течений, бегущих вдоль берега. Мы добрались до сухого русла, вошли в лес. Стемнело. Над головами горели звезды, а за спиной у нас' высилась темная гора.
• * •
Стоило мне увидеть красавицу «Гондвану» на рейде — и я опять вспомнил прогулки на «Дельфаие». И Валентину. _В моей памяти она была все такой же — с наивно-пленительными губами, неотбеленным льном волос, серыми глазами, которые могли так широко раскрываться, что за ними угадывался неповторимый, просторный мир. А если она смеялась, то глаза темнели, странно сужались и светились голубоватым огнем. Я замечал его, даже когда она опускала ресницы.
Представлялось мне, что волосы ее спутаны, как осенняя листва на сильном ветру. В ней было так много от упругости земли, от весенних холмов и первых проталин с подснежниками, что я подумал: не подыскать другого, лучшего, сравнения. Олицетворение одной из стихий: сила и слабость в светлых глазах-озерах... и руки, как березы.
Налетел шквал, приклонил две сосны с бронзово-желтой, шершавой ко^ой. Ветви касались песка; иглы так внятно шуршали, что в ушах стоял немолчней шум. Или это волны шумели, набегая на берег?
Следы на песке. Брошены белые туфли с бантами... Коричневые соцветия бровей с оттенками спелого тмина, ржи, сухого хмеля; влажные полоски ресниц, и тонкая, как стрела, моршина на лбу с каплей морской воды, с рассыпанными, как мука, кристалликами соли у переносицы...
АИРА
В долгом сне к ней приходили радостные минуты: она снопа была Аирой. Губы ее готовы были приоткрыться, чтобы произнести заветные слова: мраку — уйти, электрическим призракам — сгинуть, сердцу — оттаять. То были мимолетные проявления жизни, странная мечта.
Но ни слова не было сказано, и ни одной песни не спею. И земной корабль, повинуясь изначальной воле, скользил в пустоте.
У пылающего зеленым пламенем солнца он попал в огненный вихрь — и великан протуберанец едва не втянул его в пучину раскаленного, океана. Звезда готова была слизнуть его с небосвода своим жарким языком. Но, расправив крылья-паруса, корабль оттолкнулся от сверкающего шара. И снова просторы, И звездная пыль. Странная метаморфоза — далекая пылинка превращалась в очередную планету — спутник зеленого солнца, где звездоплавание прерывалось. Из трюмов выбегала ватага механических зверей, искавших тепло в недрах, кристаллы в пещерах, воду среди каменистых пустынь. Свою добычу они поспешно несли в механических лапах, как будто их кто-то ждал на борту. В расщелинах они искали следы жизни. Но открылся ли им новый мир как целое, могли ли задержать их внимание яркий окоем, ветры, запахи, свечение неба? Вряд ли.
73
И вот — последняя планета зеленой звезды. Начало полета к Земле. Долгая, очень долгая ночь
Потом пришел конец путешествию Она открыла глаза, дивясь случаю: почему именно ей на долю выпало это? .
Было сумрачно Тихо. Вм тлг поняла она смысл происшедшего — ведь к этому она готовилась когда-то. Готовилась без всякой надежды. Но этот, один-единственный путь в будущее — через легенду, через сказочное превращение стал былью.
Она пришла в мир вольного ветра и чистых просторных рек.
Прежде всего надо было понять: так ли уж она отличалась от тех, кто был здесь, на этой планете... Нет, никому — ни ей, ни им — не надо было бессмертия, бессмысленного счастья даром, ненужного, недостижимого дара прорицания. Она всматривалась з то, что ее окружало, что входило в ее жизнь. Но чем дальше, тем объемней становились ощущения — и вот открылось само ее сердце. В первый раз случилось такое: летним вечером на всхолмленном поле ржи ее вдруг застало одиночество, и вернулась память. Зазвучали забытые голоса она увидела лица... услышала жгучий ветер, узнала прошлое. Стало страшно, и кровь застыла в жилах, и она остановилась, не в силах сделать больше ни шага Лица... Голоса были как настоящие.
Она пришла в себя около полуночи. Поле серебрилось под луной. Перед ней лежали пологие холмы. На горизонте светились огни. Высокое темное небо было усеяно звездами Пахло сеном, цветами. Она едва добралась до эля С тех пор она узнала, что такое страх.
Бежали дни. Она старалась привыкнуть к реальности, изучить ее. Одна за другой открывались перед ней дали. С высокого озерного берега она увидела однажды сверкающие гребни волн на закате, акварельно-зеленые острова, тревожное движение желтых облаков, косые лучи садившегося солнца Дул чистый сильный ровный ветер. Она стояла, держась за черную ольху, смотрела, как уходило солнце, и не могла надышаться. Каждый день она просыпалась так, как будто заново рождалась, как будто у нее вырастали крылья. Одно крыло — любовь. Другое — свобода. Подолгу бродила она у лесных ручьев, где росли калужни: цы, стрелолист, незнакомые белые цветы, и думала о будущем. Теперь все это должно стать ее домом. Воспоминания невыносимы. Об ушедшем могут поведать стены, боль, слезы. Слова не в силах передать отчаяние. И потому — забыть, забыть... стать как все. Она рассказала людям, что могла, что помнила. У них — ее письмо или память о нем. Помощь ее теперь никому не нужна. Но жить с мыслью о прошлом нельзя, это выше ее сил.
И если травы не скошены, если ногам не колко — еще и еще раз пробежать по лугу босиком, потом прилечь на поваленной сосне над оврагом и смотреть на солнце и гладить руками теплую тонкую кору:., и разыскивать родники грибы, узнавать травы, собирать ягоды в ладонь. А к вечеру склоняться над омутом в заповедной роще, чтобы увидеть себя в иодяном зеркале. Руки смуглы от солнца, губы от ягод красны. Ты ли это Аира? Чьи это волосы, тяжелые, как волны, клонят стройную шею к воде?
Не твои ли пальцы до боли сжали виски?.. Там все еще твое лицо, и в глазах — твоя боль, а на левой руке — твой браслет. Пусть подует ветер, закроет зеркало!
74
Она будет другой, ее жизнь. Что же было раньше НА САМОМ ДЕЛЕ? Вместо иссохшей земли — мохнатые берега синих озер. Розовые и ясные вечера. Весной деревья по пояс в «оде — половодье. Ивы, осины, вербы... Она придумывала, день за днем сочиняла истории своей жизни. Старушка, что повстречалась ей однажды у околицы, помогла ей. Рассказала о таких давних временах, что она как будто воочию увидела и широкие береговые луга, и серебристо-серые избы, и темные вечерние реки. Девушки, похожие на нее, мыли волосы дождевой водой, косы заплетали. Одна подняла голову: .лицо круглое, лоб чистый, высокий, губы малиновые.
— Нет, что вы! Плясать-то и в другой раз можно. А нам с
вами поговорить любопытно.
Голос негромкий, прозрачный, как у нее самой. «Пусть будет мне сестрой», — подумала Аира. И поверила. И опять голоса:
— Разливалась мати вешняя вода!
И этому поверила Аира. Узнала про бело-розовую повилику. От призору, от глазу дурного. Про тайну плакун-травы. Увидела красивую темно-зеленую ветку и поверила. И была еще вязель-трава, та самая, что привораживает. Сестра остановила: