Страница 28 из 41
— Это вы внушили себе, дитя мое, — сказала Ковалова. — Я не верю, что Дора Фридеман была мертва, когда господин Маффи вышел из дома по вашей просьбе.
Эвелин вспылила:
— Что вы хотите этим сказать?
Голос Коваловой упал до шепота.
— Я видела еще одного человека. Он меня не заметил, так как я стояла за деревом, пересек улицу и вошел в сад Фридеманов. Господин Маффи стоял у забора и разговаривал с ним.
Эвелин в упор смотрела на Ковалову и чувствовала, как ее лицо горит от возбуждения.
— Вы утверждаете, что… что…
— Ничего не утверждаю. Господин Маффи вернулся к вам, а тот, другой человек, исчез за виллой.
Эвелин с облегчением вздохнула.
— Если это так… — пробормотала она.
— Он что-нибудь рассказывал вам об этой встрече? — спросила Ковалова.
— Нет, но…
— Почему?
— По-видимому, не счел это достаточно важным.
Ковалова растянулась на оттоманке.
— Вы давали свои показания в полиции. Вы не спросили там, говорил ли он что-нибудь об этом?
— Полиция сама спрашивает и никаких справок не дает.
— Не притворяйтесь, — сказала Ковалова. — Господин Маффи утаил эту встречу. Не хочет ли он кого-то покрыть?
— Он сам служит в криминальной полиции!
— Тем хуже, — констатировала Ковалова. — Возможно, он видел убийцу, повесившего Фридемана. Возможно, он даже знаком с планом убийцы. Вы полагаете, что он пришел к вам ради вас самой? А не остался ли он у вас, чтобы непосредственно проконтролировать исполнение задуманного преступления?
— Вы с ума сошли! — вскрикнула Эвелин. — Он же спал!
— Спит человек или нет, на этот счет можно заблуждаться, — сказала Ковалова.
— Тогда почему вы не сообщили о своих наблюдениях полиции? — спросила Эвелин сдавленным голосом.
— Полиции? Я должна пойти в полицию, которая сама в этом замешана?
На какое-то время обе умолкли.
— Что вы намерены делать? — с большим трудом спросила девушка.
— Правда даст о себе знать, — таинственно произнесла Ковалова — Но поскольку вашей вины здесь нет, то я и хотела вам посоветовать: уезжайте куда-нибудь, где вас не смогут найти в ближайшее время. Мне кажется, вам угрожает опасность…
У Эвелин кружилась голова, когда она шла домой. Неужели Эдгар замешан в деле Фридемана? Должно быть, его принудили и шантажировали. Как же ему помочь?
В возбужденном состоянии она прошла мимо дверей своего дома. А когда вернулась назад, то увидела идущую навстречу Карин Фридеман. Карин выглядела спокойной. Посещение семьи Шельбаума сказалось на ней благотворно, и теперь она смотрела на мир не так уж безутешно.
— Привет, — сказала она. — Почему не здороваешься?
— Я просто задумалась, — ответила Эвелин с жалкой улыбкой. Внезапно слезы хлынули из ее глаз, и она побежала к дому.
«Этим надо немедленно заняться», — сказал себе обер-комиссар Шельбаум, получив депешу. Он подошел к телефону и вызвал машину. Набрав другой номер, он убедился, что его поездка не будет напрасной.
Когда вернулся в комнату, Карин Фридеман прощалась с его женой.
— У меня оказались дела в ваших краях, Карин, — сказал он. — Если вы собираетесь домой, я готов подвезти вас на машине.
— Мне действительно надо уже уходить, — сказала Карин. — Со вчерашнего обеда я не была дома. Благодарю вас за гостеприимство.
Она прижалась к щеке фрау Шельбаум.
— Вы были так добры ко мне.
— Приходите еще, — растроганно сказала Софи.
— Что вы теперь думаете делать? — спросил обер-комиссар.
— Подыщу работу, — твердо произнесла Карин. — Сегодня после обеда разошлю письма.
Обер-комиссар озабоченно посмотрел на нее, но ничего не сказал. Когда машина остановилась вблизи виллы Фридемана, Шельбаум подал девушке руку на прощание.
— Желаю счастья, — сказал он серьезно. — Не забывайте, что мы всегда с вами.
Затем он сказал шоферу отвезти его на противоположный берег Старого Дуная.
Фазольд сжигал в саду старые листья. Он нехотя оставил железные грабли и тупо посмотрел на обер-комиссара. Шельбаум обошел костер и подошел к художнику.
— Понравится ли дым соседям? — спросил он.
— До сих пор никто не жаловался, — хмуро произнес Фазольд. — Вы из-за этого позвонили мне?
Обер-комиссару показалось, будто Фазольд за агрессивностью стремился скрыть тревогу.
— У вас странные представления о задачах криминальной полиции, — ответил он укоризненно. — Не могли бы мы где то расположиться и спокойно побеседовать?
Художник указал на скамеечку возле дома. Сам он не сел. Вынув из одного кармана своих поношенных вельветовых брюк табакерку, из другого — трубку, он начал набивать ее табаком.
— Что вы хотите от меня? — спросил он.
— Дальнейших сведений о господине Фридемане, — ответил Шельбаум.
Трубка, казалось, трудно раскуривалась. Фазольд сделал две сильные затяжки, прежде чем ответил.
— Я сказал вам все.
— Возможно, и нет, — осторожно заметил Шельбаум. — Не могло быть так, что господин Фридеман вовсе не Фридеман, а Зандрак или Зондрак? Господин Фридеман под этим именем делал интересные пометки в блокноте.
— В одном блокноте?
— Или в нескольких, — ответил Шельбаум. — Вы не видели у него ничего подобного?
— Нет, никогда, — сказал Фазольд. — Вы не ошибаетесь?
— Думаю, едва ли. Отдельные листочки из этого блокнота или этих блокнотов находятся у нас. Один листок был послан старшему прокурору, один — господину Ланцендорфу, два — фрау Коваловой, один — мне. Если так пойдет и дальше, то мы вскоре соберем весь блокнот. Как вы думаете, кто заинтересован в том, чтобы посылать эти листочки?
Художник вынул носовой платок, вытер им лоб и вместо него сунул в карман трубку. Торопливо исправив ошибку, он ответил:
— Блокнот или еще что-то может быть и фальшивкой.
— Почему?
— Фридеман всегда был Фридеманом и никогда Зандраком или Зондраком, — сказал Фазольд. — Я знал его.
— Не совсем, — сказал обер-комиссар. — Иначе вы бы знали, что он убил фрейлейн Лоренци и пенсионера Лебермозера.
Шельбаум пристально посмотрел на Фазольда.
— Имеется обоснованное подозрение, — продолжал он, — что Фридеман не был заключенным концлагеря. На его руке мы обнаружили шрам. Можно предполагать, что там удалена татуировка, которую носили эсэсовцы. Сегодня я получил листочек из этого загадочного блокнота. На нем отмечена дружеская встреча с бывшими офицерами СС. Говорит вам такое знакомство о чем-нибудь?
Художник, по-видимому, был страшно возбужден.
— Вы оказались жертвой фальсификации, — возразил он. — Я познакомился с Вальтером Фридеманом в 1942 году. В октябре 1943 года он пошел за меня в карцер. Когда нас выгнали на поверку, я потерял кепку. Он сунул мне свою и получил за это десять суток карцера. Он же взял на себя вину, когда я опрокинул банку с типографской краской.
— С типографской краской? — переспросил Шельбаум.
Фазольд насторожился.
— Да, мы проводили опыты с новым способом фототипии.
Шельбаум молчал. Деталей, ставших ему известными, было достаточно для того, чтобы рассеять все свои сомнения. Тем не менее он не мог освободиться от чувства, что Фазольд не только тогда, но и сейчас не понимает смысла жертвы, приносившейся ради него.
Художник вынул помятое письмо из нагрудного кармана застиранной фланелевой рубашки.
— Его я получил вчера утром, — сказал он. — Оно написано Гансом Рингельблюмом, бывшим вместе с нами в заключении и живущим теперь в США. Он знал Фридемана и через меня передает ему привет.
Шельбаум прочел письмо.
— Господин Рингельблюм переписывался также и с Фридеманом? — спросил он.
— Я не знаю. — ответил Фазольд.
Обер-комиссар задумался. Ему вспомнился ключ, найденный в кармане покойника. Он достал его.
— Вы не знаете назначения этого ключика? — спросил он.
Художник долго смотрел на ключ. Затем отрицательно пока чал головой.
— Ни малейшего представления.