Страница 8 из 46
Императрица поднялась со стула и подошла к клетке с райскими птичками. Наблюдая за ними, она продолжала:
— Несмотря на удачно проведенную вами операцию, слухи о насильственной смерти Саши не утихают. Вы и представить себе не можете, как это для меня ужасно! Однажды я уже пережила нечто подобное… Это сущий кошмар! Вы врач, вы поймете… Ночи пугают меня привидениями. Бедный Александр! Он тоже страдал мнительностью. Раз в хлебе ему попался кусочек камушка, так он возомнил чуть ли не заговор. Доктор, меня не покидает предчувствие, что не все так благополучно, как вы говорите. Пока это лишь предчувствие… — Мария Федоровна грозным взглядом смерила Мэквилла с ног до головы. Но уже в следующий миг она поняла, что любые угрозы бессмысленны, ибо оба они одинаково зависимы от воли случая.
— Будет об этом, Гарольд! Несмотря ни на что, я доверяю вам совершенно.
— Ваше величество, неужели вы могли усомниться в моей преданности? — вслед за изменившимся настроением старухи Мэквилл также начал приходить в себя.
— Мой друг, вы молоды, а я уже почти у черты… Жизнь так устроена, что правда и ложь одинаково справедливы, если каждая из них идет своим путем. Вечность примирит их.
Мэквилл был не прочь поговорить об отвлеченном:
— Ваше величество, вы правы: применительно к политике это так. Законы же геометрии предполагают, что две параллельные прямые все равно когда-нибудь пересекутся.
— Доктор, я согласна, но и в теоремах бывают свои исключения. Гарольд, у нашей тайны появился свидетель. Он прибыл в Петербург и шантажирует императора. Не знаю, чего он хочет: славы, денег, чинов… Анцимирисов! Вы слышали эту фамилию?
Мэквиллу снова стало плохо. Если бы императрица знала, чем вызван его страх, — она либо упала бы в обморок, либо — хуже того — скончалась бы от сердечного припадка.
Доктор с трудом взял себя в руки.
— Ровным счетом ничего, ваше величество.
— Немудрено. Этого человека занесло в столицу из самой что ни на есть Тмутаракани. Нынче он в крепости. Думаю, вы еще сыграете в его судьбе свою роль… Не впадайте в отчаяние! Все, что будет в моих силах, я сделаю непременно. А покуда скажу Вилламову, что в умении успокаивать нервы вы превзошли всех известных мне докторов и потому достойны нового чина.
— Благодарю, ваше величество! — прочувствованно сказал Мэквилл и с присущим ему достоинством откланялся.
В очередной раз доктор убедился, что царскую милость легче заслужить одним нечестным поступком, нежели годами упорнейшего труда.
Санкт-Петербург, 4 ноября 1826 г.
Поостыв, Дибич начал жалеть, что исповедовался перед Марией Федоровной о пропаже серебряного сосуда, а затем — о странном возвращении его на место. С одной стороны, Дибич действовал верно, зная, что императрица все еще имела немалое влияние на Николая и могла при случае замолвить слово. Однако в тактическом плане генерал поступил несколько опрометчиво. Ведь «дела есаула» как такового пока еще не было. Неизвестно, куда выведет его расследование Прозорова. И не встанут ли в противоречие друг к другу, после его завершения, интересы императора и его матери?
В то время как Дибич озадачивал себя этими вопросами, полковник Прозоров готовился к разговору с Анцимирисовым. Он заканчивал чтение копий допросов, проведенных в крепости «штатным» следователем есаула генерал-адъютантом Левашевым. Прочитав в последний раз бумаги от начала до конца, Прозоров остановил взгляд на факсимиле Анцимирисова, сделанном по старославянски.
Отложив папку в сторону, полковник прочел пояснительную записку Левашева, адресованную императору: «Донос есаула основан на многочисленных фактах и заслуживает особого внимания».
«Стало быть, казак прав!» — Полковник мысленно унесся в далекий Таганрог, куда, судя по всему, ему придется в скором времени совершить путешествие.
Когда пушка в крепости пробила полдень, караульный ввел в комнату для допросов арестанта…
Увидев незнакомого ему офицера, Анцимирисов удивился. Между чем полковник коротко представился и перешел к делу:
— Я разделяю мнение генерала Левашева, что в Петербург вас привели действительно серьезные обстоятельства. Но вот что странно. Вы утверждаете, что ваши доносы «для лучшего чтения» переписывались неким печатником Библейского общества. Но ваша записка из Вологды отлична от той, что передали вы через егеря Иванова.
— Я человек военный и привык отвечать на то, о чем спрашивают.
— Ага! Значит, подпись под «вологодским» письмом сделана вами лично?
— Мной.
— Но почему по-старославянски? Разве за сорок с лишним лет жизни вы не выработали свою манеру подписывать документы?
— Это не относится к существу, — уклончиво ответил есаул.
— Как знать! — усомнился Прозоров, не настаивая, однако, на своем. — Яков Семенович, вы домогаетесь суда, который бы назначил лично император. Зачем? Вам мало генерал-адъютанта? Ведь следователь столь высокого ранга действует по указу государя!
— Господин полковник, мне ли не знать следователей! В шестнадцатом году я жаловался покойному императору на беспорядки в Черноморском войске — докладывал, как атаманы разграбили казну… Было следствие, но часть от трех миллионов ушла на утушение моих жалоб.
— Вы полагаете, что следователей подкупили?
— Конечно!
— То есть атаман Матвеев окружил себя врагами отечества?
— Это ясно, как божий день! — воскликнул есаул вдохновенно. — Возможно, что атаман «слеп», но полковник Табунец, майоры Журавлев и Дубонос — эти виновны несомненно. Они потакали чиновным старшинам урезывать у рядовых казаков наиплодороднейшие земли. Я знаю об этом не по наслышке, потому как сам — сотенный есаул, сиречь погоняла и держиморда в курене. Порядки известные, господин полковник… Простые казаки не чета знатным. «Панство» жалует земли друг другу в потомственное владение безнадзорно. Барабаш — Бурсаку. Григорий Лях — Порохне. Сумич — Перекрест-Самарскому. Все одним миром мазаны! Даже его превосходительство генерал Власов, приятель уважаемого генерала Ермолова, с ними заодно. А вспомните, господин полковник, горские подвиги! Тысячи казаков были награждены государем Александром Павловичем серебряными медалями. Где те медали? Атаманами Котляревским и Бурсаком переплавлены в посуду и припрятаны по домам.
Прозоров понимал: есаул рассказывает о застарелых болячках. Атаманы Донского и Черноморского казачеств почти неподконтрольны верховной власти, хотя из Петербурга на юг направлялись командирами выдающиеся военачальники.
— Ну что ж, есаул, добро, если так! Но веры вашим словам немного, коли они не будут подтверждены свидетелями.
— Я уже говорил о своих условиях… Можно ли запросто подставлять людей, как подставил я себя!
Полковник был согласен с доводами арестанта. Но не в его силах было что-либо изменить. Прозоров знал: участь есаула решена едва ли не с той минуты, как в руках Николая оказалось его письмо, присланное из Вологды. И вряд ли миссия полковника повлияет на дальнейшую судьбу казака.
— Догадываетесь ли вы, Яков Семенович, зачем я здесь?
Есаул понимающе хмыкнул.
— Тайна государевой смерти многого стоит.
— Вы правы, Анцимирисов. Но не спекулируете ли вы сей тайной, чтобы обратить внимание его величества на беспорядки в Черномории?
Лицо есаула приняло странное выражение. Прозорову показалось, что в данный момент Анцимирисову было наплевать на дела в казачестве и даже на трагедию в Таганроге. В глазах у есаула было нечто более сокровенное, чем все тайны царского двора вместе взятые.
Заметив пристальный взгляд полковника, Анцимирисов ударил себя в грудь кулаком.
— Клянусь жизнью, я говорю правду!
— Не спешите, есаул. Есть вещи поважнее самой жизни! В самом деле, разве безумные проделки вовсе без причин? В порыве отчаяния человек может забыть все на свете. Ему выход нужен, расслабление… И вот случай избавиться от давления начальства, недругов и завистников, ростовщиков, болезней, плохой погоды. Один поступок порой меняет враз всю жизнь.