Страница 30 из 50
«Циркачи» переглянулись. Теперь их лица почему-то приняли смущенное выражение, и предводитель, снова повернувшись к публике, вдруг решительно замахал руками:
– Нет-нет, что вы, не надо нам никакой платы! Мы выступили просто так! Из любви к великому цирковому искусству! Чтобы навык не потерять, вот!
Крестьяне уставились на артистов широко распахнутыми глазами. Отказ от денег удивил их едва ли не сильнее, чем все трюки на лошадях и на канате и способность «женщины-змеи» изгибаться в любом направлении. Но артисты уже торопливо запрягали своих лошадей и отвязывали от деревьев канат.
– Спасибо вам, почтеннейшая публика! – прокричал «главный», запрыгивая в телегу. – Счастливо оставаться! Удачного покоса!!
Его коллеги тоже забрались в повозку, один из них натянул вожжи, и вся компания, не давая крестьянам опомниться, быстро уехала, оставив после себя только облако дорожной пыли. Те некоторое время смотрели им вслед, а потом, вздохнув и рассовав обратно по карманам свои медяки, зашагали обратно в поле.
А компания артистов в это время неслась по дороге, заливаясь веселым хохотом.
– Ну, ты, Коля, даешь! Они ведь тебе поверили! Они решили, что мы действительно бродячий цирк! – давясь от смеха, хлопал предводителя по спине один из них.
– А с чего бы им думать иначе? Мы что – плохо на конях скачем и на канате пляшем? – фыркал другой. – Да не хуже, чем стихи сочиняем!
– Смотря какие стихи… – посмеивался глава артистов. – Взять некоторые – так пляшем мы даже лучше!
Мужчины и девушка-наездница снова расхохотались. А их спутница в балетном платье, как и раньше, выразила свои эмоции сдержанной улыбкой. Предводитель артистов встретился с ней взглядом и, став серьезным, настороженно спросил:
– Аня, ну а ты довольна? Тебе понравилось? По-моему, твое выступление было лучшим, они все с таким восторгом на тебя смотрели! Я даже ревновать собирался!
– Опять ревновать? – притворно закатила глаза молодая женщина. – Господи, ты неисправим!
– Это потому, что ты – прекрасна! – не сдавался Николай. – Да, я это много раз уже говорил и все равно буду говорить! Ты удивительная! И тебе действительно надо не стихи писать, а идти в балерины, в танцовщицы, с такой-то гибкостью!
– Да ладно тебе, не обижай жену, стихи у нее тоже чудесные! – наперебой заспорили его друзья. – Жаль, что ты, Аня, сегодня не прочитала стихотворение про змею!
Молодая женщина вежливо улыбнулась своим заступникам, но не сказала ни слова. Вскоре ее спутники уже с воодушевлением болтали о других вещах: о том, кому еще можно было бы показать их «цирковые выступления» и какие новые трюки они могли бы включить в программу. А «женщина-змея» по-прежнему молчала, задумчиво глядя назад, на остающиеся у них за спиной поля и пышные деревья. Только взгляд у нее при этом был таким отрешенным, словно видела она вовсе не знакомый деревенский пейзаж, а что-то иное.
Так и было на самом деле. Анна видела оставшееся в прошлом свадебное путешествие, Париж и художника Модильяни. Первого в ее жизни человека, который не только не был против того, чтобы она писала, наоборот, всеми силами убеждал ее не бросать это занятие. Единственного человека, который любил ее стихи, хотя и не понимал языка, на котором они были написаны…
Анна прикрыла глаза и в последний раз заставила себя во всех подробностях вспомнить Париж со всеми его узкими улочками, старинными домами и уютными кофейнями. Вспомнила мастерскую Амедео и все сделанные его рукой рисунки, на которых он изобразил ее, вспомнила ревность Николая и его бесконечные требования уехать домой, в Россию, вспомнила свои колебания и принятое в конце концов решение остаться с мужем. А потом открыла глаза и стала смотреть вперед – на пыльную дорогу, в конце которой ее ждал их с Николаем дом и долгая жизнь без поэзии.
Ее лицо оставалось спокойным и даже как будто радостным. Только глаза были слишком влажными и блестели чересчур ярко, но спутники Анны, занятые придумыванием новых развлечений, не видели этого.
Глава XVI Россия, Санкт-Петербург, 1911 г.
Слишком сладко земное питье,
Слишком плотны любовные сети.
Пусть когда-нибудь имя мое
Прочитают в учебнике дети…
А. Ахматова
За окном лил вечный петербургский дождь и летали мокрые желтые листья. На улице было холодно, мокро и неуютно, там с каждой минутой росли глубокие лужи, и с каждым порывом ветра покрывалась рябью черная вода в Фонтанке. Одним словом, в полном разгаре обычная для столицы осень. И хотя собравшиеся в комнате несколько молодых мужчин и женщин давно привыкли к такой погоде и даже научились не слишком грустить в такое время, всем им было очень приятно думать о том, что ливень и ветер бушуют за прочной каменной стеной, а сами они сидят в теплой и уютной комнате. А когда хозяин квартиры Сергей Городецкий задвинул шторы, окончательно отгородившись от внешнего мира, и зажег расставленные на столе и каминной полке свечи, чувство уюта особенно усилилось.
– Ну, рассаживайтесь! – широким жестом указал гостям на диван и кресла хозяин.
Те переглянулись, взглядами спрашивая друг у друга, кто какое место хочет занять. Николай Гумилев предложил жене Анне занять одну из половинок дивана, но она молча покачала головой и, присев на краешек кресла, стоявшего напротив, положила перед собой на стол стопку бумаги. Вид у нее при этом был крайне серьезный. Секретарю только что созданного литературного общества полагалось каждую минуту быть наготове, чтобы записывать все важные высказывания присутствующих. А делать это, сидя с мужем в обнимку на диване, было бы весьма неудобно.
Николай чуть заметно улыбнулся и, решив поддержать игру, придал своему лицу такое же сосредоточенное выражение и придвинул поближе к Анне чернильницу и одну из свечей. Глаза молодой женщины потеплели, и Гумилеву вдруг тоже стало радостно. Их маленькое собрание в темной комнате при свечах выглядело таким таинственным и романтичным, было так похоже на заседание каких-нибудь заговорщиков прошлого! «И ведь в каком-то смысле так оно и есть! – неожиданно понял Николай. – У нас тут тоже заговор, тоже создается тайное общество. Заговор против старой поэзии, который свергнет все ее ограничения и даст одаренным людям настоящую свободу!»
– Не стесняйтесь, садитесь, мы же здесь все свои! – с легким нетерпением в голосе подгонял хозяин остальных приглашенных. Рядом с Гумилевым на диван опустился Александр Блок. Он тоже слегка улыбался, поглядывая то на сосредоточенную Анну, то на нетерпеливо потирающего руки Городецкого, и Николай мог поклясться, что ему их тщательно подготовленное собрание кажется детской игрой. Захватывающей, интересной, но игрой, цель которой всего лишь в том, чтобы потешить их самолюбие, дать иллюзию того, что их деятельность важна. «Что ж, пусть думает так, – усмехнулся про себя Гумилев. – Время покажет, кто из нас прав».
Должно быть, в его взгляде тоже ясно промелькнула эта мысль, и Блок, догадавшись, о чем подумал его сосед, незаметно улыбнулся, на этом их безмолвный обмен насмешками окончился. Все остальные гости Городецкого заняли свои места. Плюхнулся на диван с другой стороны от Блока Осип Мандельштам. Он поглядывал на собратьев по перу с интересом, но без особого нетерпения. Должно быть, его мысли больше занимала начавшаяся недавно учеба в университете, куда он так стремился поступить, а не предстоящее обсуждение современной поэзии. Насколько Гумилев успел узнать Осипа за то недолгое время, что они были знакомы, этот человек с легкостью мог думать о нескольких разных вещах одновременно.
Елизавета Кузьмина-Караваева выбрала себе место напротив Блока, но при этом старательно смотрела в сторону, словно боясь даже случайно встретиться с ним глазами. Неужели их давняя ссора все еще давала о себе знать? Гумилев бросил на Елизавету любопытный взгляд, но сразу же заставил себя отвести его. Личные дела друзей-литераторов его не касались, главное, что все они заинтересовались их с Сергеем идеей и пришли на собрание. И жаль, что не смог приехать супруг Елизаветы: грамотный юрист был бы им очень полезен. Ну, да, может, его еще удастся зазвать на следующее заседание!