Корона клинков

— Везёт тебе, парень, — со сладким вздохом заметил Бур, — счастливчик, можно сказать. Я вот в былые времена знавал одного фавна. Знатный домушник был, ас из асов. Мог озолотеть, жить не хуже патриция.

— И что? — Торки заинтересовала судьба талантливого по части воровства собрата.

— Шибко жаден оказался, стал крысятничать, то бишь, утаивал заработанное. Пришлось зарезать. И нечего смотреть на меня такими глазами, юноша, — это уже относилось к Аэцию, — у нас в преступном мире дисциплина не хуже чем в армии должна быть. Пришлось, хоть и жаль парня было до слёз. Талант погубил. Так что, коли тебя, Дурында, хозяин твой прогонит, приходи. Ремеслу лично обучу, по высшему разряду.

— Нет, — одновременно воскликнули Осокорь и Ясень, опередив фавна.

— Если его услуги станут господину без надобности, я его в своё ведомство пристрою, — заявил Осокорь, — так что вы, господин Пасечник, нашего парня воровской романтикой не соблазняйте. Иначе власти могут ведь перестать закрывать глаза на вашу деятельность в Рие.

— Я тоже в долгу не останусь, — пообещал Брэк.

— Ладно, ладно, — поднял руки Бур Пасечник, — я ж просто предложил, так сказать, для поддержания разговора. — И чтобы окончательно свернуть опасную тему, предложил: — пойдёмте, господин легат, подберём вам что-нибудь подходящее случаю.

Как только они скрылись за дверью, Аэций нахмурился и тихо сказал:

— Получается, этот Бур — преступник, и не рядовой, но при всём этом он кажется мне хорошим человеком. Как такое может быть?

— Бывает, — проговорил Ясень, — поверь, мне доводилось встречать людей, которые не брали чужого и не поднимали руку на ближнего своего, но при этом оказывались мерзавцами и подлецами. А бывало, что воры и убийцы проявляли благородство и самоотверженность.

Разговор прервало появление самого объекта недавнего обсуждения.

— Оцените наши старания, — предложил Бур, пропуская вперёд Осокоря.

Надо сказать, им было чем гордиться. Даже родная мать с одного взгляда не признала бы в вошедшем легата Первого Безымянного легиона. В комнату, подволакивая ногу, вошёл пожилой матрос. Вся его внешность, от неряшливых седоватых волос, схваченных косынкой, до растоптанных башмаков имела налёт той особой безрадостной бедности, в которую впадают через пьянство. Сходство усиливали багровый нос и побитая маленькая шарманка, болтавшаяся на плече.

Ясень только руками развёл.

— Здорово! — воскликнул Торки, — нищие — это мой конёк. Сейчас я сооружу такого попрошайку под пару матросу, вы закачаетесь.

— Э, нет, — возразил Осокорь, — здесь второй нищий не подойдёт.

— Что верно, то верно, — поддакнул со знанием дела Бур, — попрошайки, даже дети, парами не ходят, больно подозрительно. Тут необходимо что-то особенное придумать.

— Ослом не буду ни за что! — категорично заявил фавн, — если только собакой.

— Собака твоего размера вызовет в Рие куда больше переполоха, чем двое нищих матросов, — отклонил предложение Брэк, — а что если попробовать обезьяну? Шарманщик с обезьяной — вполне обычное дело.

Торки насуплено зыркнул на хозяина. Обезьяна казалась ему даже унизительней осла.

— Помнишь в минувшем году мы видели такую в труппе бродячих циркачей? — голос Брэка был как всегда спокоен, и Торки сразу вспомнил огромную лохматую образину с выразительными клыками.

— Ага, вы ещё тогда сказали, что такие обезьяны живут в Кумее. Ну, что с вами делать? Пойду перекинусь.

Он встал, почему то размял пальцы и со словами: «я быстро» скрылся за дверью.

— Давненько я не видал фокусов фавна, — пробормотал гном.

Перевоплощение Торки как всегда было на высоте. Перед восхищёнными зрителями стояла здоровенная лохматая обезьяна с унылым коричневым лицом. Клочковатая рыжая шерсть её оказалась отчаянно грязна, а кое-где свалялась омерзительными колтунами. На голове обезьяны криво сидела видавшая виды матросская шапочка. Ещё одной деталью туалета были ветхие парусиновые штаны, с волочащимися по земле штанинами.

— То, что надо, — похвалил Осокорь.

В ответ обезьяна сначала издала печальный утробный вой, а затем довольным голосом Торки сказала:

— Мне бы для полноты картины курительную трубку, да побольше.

Трубка в доме Бура Пасечника, естественно, нашлась, и в сумерках матрос в обезьяной отправились в город.

— В случае чего, — предупредил перед уходом Осокорь, — уводи мальчишку. Эльф вас прикроет.

Бур сначала удивлённо вскинул кустистые брови, но почему-то посмотрев на Аэция, согласно кивнул:

— Не беспокойтесь, я ж — гном. У меня тут подземный ход по заветам предков, не единожды выручал. А после последнего случая я кое-какие новшества придумал, — он поскрёб бороду с довольным видом, — ежели чужие полезут, мало им не будет.

Столица встретила Осокоря и Торки той особой тревожащей тишиной, какая бывает в преддверии серьёзных событий. Легат отметил про себя, что патрулей с момента его отъезда стало больше, хотя никто из них не цеплялся к нищему матросу. А вот на обезьяну глазели не без любопытства. До Облачного холма, где жил военный комендант Рии Гораций Ладун, они добрались без приключений. Виллу коменданта срывал от посторонних глаз высокий забор, сплошь увитый декоративным виноградом. Его несъедобные грозди обильно алели среди только начавшей желтеть листвы.

Слуга у ворот неспешно подливал масло в уличные фонари, чтобы зажечь их от длинной лучины. Стемнело. Городская стража дважды промаршировала по мостовой, не удостоив вниманием Осокоря наигрывавшего на расстоенной шарманке унылую мелодию.

— Где нелёгкая носит вашего приятеля? — негромко поинтересовался Торки, когда поблизости не было прохожих. Он недавно скорчил страшную рожу мальчишке, который выгуливал черырёх разнопородных псов и долго ошивался возле них, разглядывая курящую обезьяну.

— В десять у Горация вечерняя поверка, он слушает доклады, а потом едет домой. В четверг он до полуночи играет в покер в офицерском клубе.

— Хорошо, что сегодня вторник, — заметил фавн, — надеюсь, нам не придётся торчать тут до утра, по случаю раннего приезда вашего знакомого домой.

Очень скоро послышался стук копыт, и на дороге показались четверо всадников, которые сопровождали пятого. Когда вся кавалькада приблизилась к воротам, Осокорь что было мочи закрутил ручку шарманки и сопроводил визгливую мелодию драматическим речитативом:

— Не оставьте без внимания нужды страждущих, пострадавших единственно через свою беззаветную преданность и не жалевших живота своего ради блага империи и её граждан!

— Позвольте, экселенц, мне примерно наказать наглого попрошайку, — воскликнул молодой офицер на горячем соловом жеребце, нервно перебиравшем ногами.

— Кто вообще пустил его в приличный квартал! — возмутился второй, — вы только взгляните на его грязную скотину!

Торки издал фирменный жалобный вой, но на всякий случай показал молодым офицерам солидные жёлтые клыки.

— Возможно, хозяина этого шикарного особняка заинтересует история бедолаги, проливавшего кровь на фронтах последней войны? — спросил Осокорь уже своим обычным голосом и вышел в желтоватый кругляш света от фонаря, чтобы Ладун мог лучше разглядеть его.

— Да он и не думает успокаиваться! — первый офицер вытащил из-за голенища хлыст.

— Господа, — проговорил военный комендант Рии спокойным усталым голосом, — благодарю вас за верную службу. До завтрашнего утра все свободны. Доброй ночи, господа.

Офицеры поклонились, поворотили коней и поскакали по улице, плавно спускавшейся к подножию Облачного холма. Невидимый слуга уже вовсю гремел запорами ворот, встречая господина.

— Я с любопытством и вниманием выслушаю историю твоего возвращения, — спешиваясь и бросая поводья слуге, проговорил комендант. — Проходи.

— Узнал, — довольно усмехнулся Осокорь.

— Узнал, конечно, хоть и не сразу. Ещё немного и моя столичная гвардия наставила бы тебе синяков и шишек. Я рад, что ты спасся, легат. Пойдём в дом, я сильно голоден, только вот зверюгу твою надо куда-нибудь определить.