Корона клинков

Картограф, прищурившись, оценил стопу листов, лежащих перед, ним и сказал:

— Дня за три-четыре управлюсь.

— Трёх дней дать не могу, — Осокорь прошёлся перед столом, — максимум, два. Но приложите все старания, чтобы уложиться за сутки, а лучше всего к завтрашнему утру. Хотя бы вчерне.

Картограф заверил, что сделает всё возможное. Осокорь вздохнул, остро понимая, что драгоценное время буквально ускользает, давая преимущество Ясеню, и отправился назад, в порт. По дороге он подумал, что надо дать приказ вооружить патрули сетями.

В кабинете его ждал Аврий Юн, он уже успел набросать план расстановки постов и количество людей. Осокорь посмотрел его записи и удивлённо спросил:

— Почему так мало людей?

— Остальные уже разобраны, экселенц.

— Разобраны? Да кто, вороны их расклюй, может распоряжаться в вашем легионе?

Легат Юн заглянул в одну из своих бумаг, чтобы быть предельно точным:

— Одну манипулу забрал господин комендант порта Мироний. Господин прокуратор оставил при себе две: для личной безопасности и для охраны виллы. Третья манипула поступила в распоряжение господина Петрокла, кстати, он отозвал также всех ночных сторожей.

Осокорь грубо выругался.

— Значит так, легат Юн, всей этой трусливой шушере оставьте человек пятьдесят-шестьдесят, этого за глаза хватит для охраны их драгоценных шкур. И не слушайте никаких возражений. Что кого не устроит — посылайте ко мне. Я сам наставлю недовольных на путь истинный. — Он потёр затылок. — А теперь давайте ещё разок всё тщательно перепроверим, не упустили ли мы чего важного в суматохе. Город надобно перекрыть так, чтобы у Ясеня не было возможности улизнуть. Пока патрулируйте улицы, охраняйте стены, ворота, порт. А завтра будет готов план, и мы начнём прочёсывание кварталов. И пускай Петрокл через своих осведомителей сообщит, что я лично из своего кармана заплачу десять золотых тому, кто сообщит достоверные сведения о нашей троице. Достоверные! — легат многозначительно поднял палец. — Тех, кто попытается обманом заполучить деньги, я казню. Лично. Что тут обычно делали с преступниками? Кажется, распинали?

— В Сциллии раньше сажали на кол, — поправил Аврий Юн.

— Вот и отлично, обманщиков посадим на кол, национальные традиции нужно чтить. Если Ясеню со товарищи не удалось улизнуть из города сразу, в чем я сомневаюсь, они в ловушке. Куда он мог уйти с мальчишкой с ног до головы заляпанным кровью. Вот и получается, при правильном подходе и достаточном количестве людей поимка преступников — всего лишь вопрос времени. Им нужно где-то спать и что-то есть. Словом, они либо попытаются уйти из Осэны, либо не сегодня, завтра голод кого-то из них выгонит из норы. А взяв одного, возьмём всех. Правильно я рассуждаю, легат Юн?

— Так точно, экселенц!

Осокорь рассуждал совершенно правильно, он только не учёл, что в компании разыскиваемых был фавн, а это означало, он мог превратиться в кого угодно, хоть в самого прокуратора Осэны. Однако Торки не был представлен прокуратору, да и неудобств подобное превращение принесло бы куда больше, чем пользы, поэтому он предпочёл привычный, неприметный облик старичка-паломника. Прохожие скользили по нему равнодушными взглядами, патрули также не проявляли ни малейшего интереса к тщедушному старикану, деловито семенящему куда-то в старомодных остроносых туфлях без задников.

Тем временем шустрый старичок с благочестиво сцепленными на животе руками прошвырнулся по рынку, нахально стянув из-под носа продавца сладостями миндальное пирожное. Продавец вместе с небольшой толпой слушал какого-то возбуждённого кривого нищего, который, тыча клюкой в приколоченный к стене пергамент, божился, будто сам видел в лесу на поляне ночью призрачное эльфийское воинство. И будто бы перед этим самым воинством, состоящим (по словам калеки) из полуразложившихся покойников в сверкающих доспехах, прохаживался сам Ясень. Тогда, ночью нищий оратор ещё не знал, что то был Ясень. Но теперь, когда добрые люди прочитали ему описание, он сразу понял, кого повстречал ночью. Калека поправил грязную тряпицу, закрывавшую ему правый глаз, воздел руки к небу и заголосил:

— Видел, видел, как вас сейчас вижу, видел Ясеня на поляне. Доспех на ём чёрный, в глазах огонь неугасимый демонический горит. Худо, братцы, ой, худо! Беда на Осэну движется. Потому как Ясень поднял мертвецкое войско и клялся всеми своими склизкими богами не оставить камня на камне от города, людей всех убить, а их тёплую кровь забрать себе.

— На что ж ему столько крови? — с сомнением спросил башмачник, прямо в фартуке выбежавший из своей будочки, где чинил и чистил прохожим обувь.

— Кровь, кровь, — завыл нищий и завертелся на месте, как ужаленный, — знамо дело, на что Ясеню человеческая кровушка сгодится, — он замер, закатив единственный глаз, будто предчувствуя озарение. — В крови жертв тех безвинных он своих солдат искупает, и они плоть вновь обретут.

— Это Ясень тебе лично поведал, — не выдержал Торки, — когда ты его в лесу видел, или из покойничков кто проговорился? Не слушайте его, люди добрые, врёт он всё. Да и повязка у него на глазу фальшивая.

Люди загудели. Кто-то выражал сомнения по поводу мертвецов с мечами, некоторым не верилось в намерение разрушить город.

— Куда им, — со знанием дела заявил торговец рыбой, — мертвецы там они или нет, а голыми руками им город не взять. Тут осадные машины надобны…

— Да они колдовством пойдут, — округлил глаза мальчишка чистильщика обуви, — как станут молниями швыряться, от стен одно каменное крошево останется.

И тут зоркие глаза Торки усмотрели две вполне примечательные вещи: первой оказался парнишка с выпирающими передними зубами, какие бывают, если в детстве долго сосут палец. Он шнырял среди толпы и ловко срезал кошельки заточенной монеткой. Второй, куда более важной вещью был патруль, усиленный арбалетчиками в металлических нагрудниках, появившийся из-за угла и теперь вполне целеустремлённо направляющийся к месту событий.

Благоразумный и весьма наблюдательный старичок быстро отошёл в сторону от кликушествующего нищего и его напарника и остановился возле лавки горшечника, который выставил свой товар прямо на улице. Торки сделал вид, что разглядывает большое блюдо, а сам с интересом наблюдал, как солдаты древками копей прогнали толпу, как скрутили нищего.

— Видел, говоришь, Ясеня? — с нажимом спросил старший в группе, — вот в комендатуре и расскажешь, где, когда и при каких обстоятельствах это произошло.

— Пустите меня, я припадочный! — взвыл нищий и забился в тщетной попытке вырваться. Он закатил единственный глаз, оскалил зубы и попытался пустить пену изо рта. Но на блюстителей порядка это не произвело ни малейшего впечатления. Нищему несколько раз двинули по роже и по рёбрам. Тот утих, обмяк, и его уволокли прочь.

Старичок, оставив в покое блюдо, семенящей походкой приблизился к объявлению и внимательно прочитал его. Объявление столь заинтересовало аккуратного паломника, что, улучив момент, он отодрал пергамент от стены и с завидным проворством спрятал его в широком рукаве халата.

Из всего увиденного Торки больше всего поразил патруль, особенно арбалетчики и свёрнутая сеть, которую держал наготове один из солдат. Ловить Ясеня собирались на полном серьёзе. После этого старичок поправил грязноватую башню чалмы на лысой голове и резво затрусил к Сухим воротам. Видя отрешённый взгляд и выражение особой просветлённой благостности на морщинистом личике, любой и каждый сразу понимал: старикан не просто слоняется по городу, а совершает хадж, то есть паломничество по святым местам.

Однако удержать соответствующее выражение на лице оказалось куда как не просто, в городе то тут, то там раздавались истошные женские визги, крики и брань. Любопытство Торки буквально тащило его вперёд, поближе к источнику этих самых визгов. Причиной неожиданно возникших безобразий и шумной неразберихи явились легионеры, немилосердно потевшие в раскалившихся на полуденном солнце шлемах и латах. Они выполняли досмотр населения города-порта Осэны с похвальной ретивостью и пристрастием. Всякий, кто хоть чем-то вызывал интерес или сомнение, мгновенно выдёргивался из толпы. С этого момента он прекращал своё существование в качестве безликой человеческой единицы, он становился подозреваемым. У подозреваемого отбирались для обыска все вещи, а деньги (если таковые имелись), конфисковались. Затем солдаты дотошно допрашивали несчастного, заставляя по многу раз отвечать на одни и те же, не очень заковыристые вопросы, задаваемые в различном порядке в надежде, что подозреваемый сам себя разоблачит.