Страница 41 из 49
— Хорошо, — слабо выдохнула Она, и Он, ошалевший от нежданного счастья, помчался переоформлять билет.
И вот его радость рядом, дышит в плечо! И хотя они трое суток подряд пьют шампанское, прекрасные вина и коньяки, хотя их тела не успевают остыть от любовного жара, дыхание ее по-прежнему чисто и невинно, будто дыхание ребенка, а кожа пахнет цветником — так думал он, потому что за свою хлопотную жизнь из сотен имен цветов узнал, к сожалению, только два-три. Так думал он, засыпая и вздыхая от покоя и неги, разлитых в каждой клеточке тела.
А корабль их плыл, стуча в трюмах огромными машинами, сияя огнями всех одиннадцати жилых палуб. По-прежнему гремела и томно вздыхала музыка в его кафе и ресторанах, кружились или уходили друг в друга пары, мужчины курили и играли в бридж, пили, обсуждали мировые проблемы и женские прелести — часть земного мира двигалась от одного материка к другому.
Потом было утро. Они заказали завтрак в каюту, и Она пила шампанское и много смеялась. А еще Она баловалась в то утро и, когда ели десерт, стала губами отбирать у него ягоды с мороженого (он даже не запомнил — какие), и чем это кончилось, даже самый недогадливый или пуритански настроенный читатель уже, конечно, догадался.
Они наслаждались роскошью этого плавучего дворца, побывали во всех его барах и ресторанах, где кутили около двух тысяч человек, и Он показывал ей миллионеров и бедняков-эмигрантов, но старался ни с кем особенно не заводить знакомств, ибо они прежде всего наслаждались друг другом.
Оказалось, что его маленькая фея прекрасно танцует. Он с радостью узнал, что она сладкоежка и боится темноты. Кажется, на второй день он пересчитал родинки на ее теле, каждую поцеловал и сказал, что, будь он астрологом, угадывал бы будущее не по расположению звезд, а по ее родинкам. Еще в один из вечером его возлюбленная в разговоре процитировала чьи-то стихи. Они понравились ему. Он спросил, чьи это строки, и Она стала читать ему сонеты Шекспира, и это было так прекрасно, что Он слушал, затаив дыхание, хотя никогда раньше стихами не интересовался. А еще… Впрочем, это безнадежное занятие — описывать чужое счастье. Будь оно большое или малое, его все равно надо пережить самому.
В тот вечер они ужинали в «Кафе Паризьен» и вернулись в каюту рано.
Он подхватил ее на руки на пороге каюты, закружил, затем опустил на кровать, стал нетерпеливо расстегивать туфельки.
— Я засыпаю, отпусти меня, милый, — сказала Она спустя какое-то время и тотчас уснула, будто провалилась — усталая от любви, хмеля, от ими придуманного и осуществленного праздника, который длился уже то ли четвертые, то ли пятые сутки.
На ней не было ничего, кроме крестика, и Он выцеловал ее всю, душистую и теплую, осторожно прикасаясь губами ко всем уголкам ее тела и в душе удивляясь этим своим поцелуям: ни одной женщины за всю свою жизнь от ТАК не целовал. Напоследок он поцеловал крестик на ее груди и потушил ночную лампу.
Он лег на спину и представил звезды, которые видел на палубе — колючие, крохотные, озябшие — ведь к вечеру так похолодало.
Губы его все еще помнили крестик. То ли по контрасту — металл и тело, — то ли потому, что здесь, на корабле, впервые осуществилось его несколько странное признание в любви, которое он за эти дни повторил — не мысленно, а в постели! — десятки раз, и каждый раз испытывал такое острое блаженство, которое и в сравнение не шло с тем, нарисованным воображением.
Оно было таким большим, всеобъемлющим, что впитало сейчас и их праздник тел, и беспредельность свободы и нежности, и этот крестик, и далекие зябкие звезды, перемешало все, размыло в предсонной неге, и из этого марева пришла вдруг мысль о Боге. Тихая, спокойная, вовсе не соответствующая тем бурным страстям, которыми он жил последние дни, даже не мысль, а молитва, самодельная и наивная, как вздох, как последнее видение уходящего в сон человека.
«Если ты есть… Там, среди звезд… Если ты в самом деле всемогущий… Сделай так… Сделай так, чтобы ЭТО длилось вечно! Ну, не вечно, я понимаю… Всю жизнь. Всю нашу жизнь. Я не хочу возвращаться домой, в контору. Я не хочу терять ее, Боже. Не хочу ловчить, обманывать, выкраивать пару часов для встреч в гостинице. Я не хочу прежней жизни, Господи! Ни конторы своей, ни города. Дай нам все новое, Боже, продли этот праздник. Если ты всемогущий, разбей, пожалуйста, этот корабль о коралловые рифы и дай нам кусочек рая! Нет, нет, не твоего, я его и даром не хочу. Пусть это будет необитаемый остров. Я все сделаю своими руками, Господи, я умею и люблю работать. Я сложу нашу жизнь на острове по кирпичику, как это делают мастера-каменщики. Мы нарожаем кучу детей. Я позабочусь, чтобы моя любимая денно и нощно носила мое очередное дитя, Боже. Тут твоей помощи не требуется. Ты только разбей, пожалуйста, этот корабль. Ты только продли…»
И только он успел додумать последние слова молитвы, как свершилось чудо.
Он на секунду куда-то то ли нырнул, то ли провалился, а очнулся уже по пояс в воде с возлюбленной на руках. Вот он — остров. Жаркое солнце, пальмы, яркая зелень. «Спасибо тебе, Господи! Я никогда не верил в тебя, точнее, не задумывался над твоим существованием, а ты, оказывается, есть, такой щедрый, великодушный». Как стучит сердце! Остается только разбудить мою новую жену, показать ей рай, который ты нам подарил, и возблагодарить тебя, всемогущий.
Стучали в дверь каюты.
Он щелкнул замком, еще покачиваясь в ласковых водах сна и досадуя, что это был всего лишь сон.
В коридоре стоял морской офицер.
— Мы терпим бедствие, — сказал он. — Обязательно наденьте спасательные жилеты, на себя и на даму, и поднимайтесь на палубу, к шлюпкам. Прошу поторопиться.
— Вы послали сигнал SOS? — обалдело спросил Он, все еще не расставаясь со сном-мечтой и все еще не веря в реальность происходящего.
— Разумеется, — ответил офицер. — Радист передает его беспрерывно. Обязательно наденьте также теплую одежду. Извините, мне нужно разбудить остальных пассажиров.
Он ушел, не закрыв двери.
Наш герой доковылял до постели, стал тормошить возлюбленную.
— Перестань. Дай мне поспать, — слабо отбивалась Она, очевидно, считая, что Он снова домогается любви.
— Да очнись ты! — заорал он. — Мы тонем!
Он потратил добрых полчаса, чтобы поднять ее и заставить одеться, одеться самому и надеть желтые спасательные жилеты.
— Ты все придумал, скажи?! — жалобно повторяла Она, не находя нужных вещей. — Милый, скажи, что ты пошутил. Ты же шутишь, да? Этот корабль не может утонуть — об этом писали все газеты. Зачем ты так шутишь? Я устала. Я хочу спать. Ты же слышишь: все спокойно. Никто никуда не бежит, гудок не воет.
В ее словах был резон, и на какой-то миг, Он сам поверил, что это розыгрыш, выходка глупого или пьяного офицера. Но что-то подсказывало ему не слушать взбалмошную девчонку, а торопиться, торопиться изо всех сил.
Не обращая внимания на протесты и лепет возлюбленной, Он буквально силой вытащил ее в коридор, увидел других людей растерянных, недоумевающих — и понял: правда, они в самом деле терпят бедствие.
На шлюпочной палубе толпились сотни людей, стоял возбужденный гомон. Его возлюбленная наконец поверила в происходящее и тихо заплакала.
Эти слезы вмиг вернули ему способность соображать и действовать. Взглядом делового человека Он мгновенно определил: если сюда хлынут обезумевшие пассажиры из третьего класса, тех шести шлюпок, которые еще оставались не спущенными на воду, конечно же, не хватит.
Он двинулся к ближайшей, на ходу успокаивая свою девочку, уговаривая ее не плакать.
— Перестань. Ничего страшного не будет. Ну, поплаваем немного в шлюпке. Пара пустяков. К нам уже спешат на помощь.
Их остановил офицер.
— Только женщины и дети. Пока — только женщины и дети.
Она заплакала еще сильней, повисла у него на шее:
— Я никуда без тебя не пойду!
— Успокойся, милая, — увещевал Он ее и тихонько подталкивал к проходу, образованному моряками. — Иди! Быстро! Я буду рядом с тобой — вот увидишь.