Страница 28 из 39
- Вся история? - угрюмо спросил я.
- Зачем вся? Пока ее под дерево вели, да от нервного страха… Начала баба рожать.
Моя интуиция, если только это интуиция… Разрасталась, как раковая опухоль. Зачем волосатый гном завел ненужный разговор? К чему? В жизни есть такие события, которые лучше забыть.
- А дальше? - спросил майор, не хотевший забыть.
- Моя супружница с другими бабами подстреленную перенесли в нашу избу, где та и скончалась. А успела!
- Что успела?
- Родить на свет мальчонку. Правда, при содействии повитухи.
Теперь и майор деда не торопил. Мы ждали еще чего-то, еще более жуткого. Я глянул на Ольшанина: надо ли психически больному человеку выслушивать подобные откровения? Он был спокоен и безучастен. Мне приходилось соприкасаться с людьми, скажем так, с ненормативной психикой. И все они были интересными личностями. Я даже начал думать, что эти люди живут не нашими законами, и еще неизвестно, чьи законы лучше. Свою историю Никифор закончил обыденным тоном:
- Мальчонку-то моя супружница до года выходила. Козьим молоком да овсяным отваром. А потом и сама приказала долго жить. Война, надорвалась на огородах. Ну, а я мальчонку определил в Дом малютки. Короче, в детдом, где он и остался на дальнейшее проживание.
- Никифор! - почти взорвался я. - К чему эта история? Безадресная, без лиц, без фамилий… Девица, застрелившая роженицу, кто она?
- Мать ее в душу! Лийка!
- Лийка… Это?..
- Она, теперешняя Амалия Карловна.
В наступившей тишине воздух потяжелел. Это пары жигулевского пива. Подсознанием я чувствовал, что дальше спрашивать не нужно. И просто нельзя… Зачем спрашивать, если догадка оборачивалась явью. Но глазенки деда бегали, готовые вырваться из своих зарослей. Спросил я как можно спокойнее:
- Никифор, а что с ребенком?
- Вырос и вернулся туда, где произошел.
- И где… он?
- Вон сидит, как таковой.
Сидит? Мой взгляд едва не проскочил мимо, отыскивая, на кого кивнул дед. Вместо Ольшанина сидел человек с до того красным лицом, что оно, похоже, было способно опалить бакенбарды… Ни глаз, ни носа, ни рта - кровавый шматок мяса. Ни спрашивать, ни слушать я не мог, раздираемый злобой на деда. Разве можно так, сразу, в лоб?
Майор спрашивать мог:
- Никифор, ну а после войны?
- Разруха да голодуха. Поумирали все или погибли. Не до следствий.
- А вы-то трое?
- Нам она платила, чтобы молчали в кулачок. Ольшанину Нюрку уже не вернуть.
- Ну и чем кончилось?
- Все пошло вперекосяк. Лийка в денежном пособии нам отказала. Мы на дыбы: мол, заявим куда надо. Ну, она и прибегла к волчьей отраве. Сперва одного, потом второго. Моя очередь подошла. Я поскорее сочинил подметное письмо в прокуратуру…
Стуки… Две пули сквозь грудную кость… Уже доказано, что младенец в утробе матери все слышит и впитывает. Разговоры, музыку… Якобы с восьми месяцев уже запоминает слова. А уж стук пуль сквозь грудную кость…
- Где ее могила? - произнес голос, мне незнакомый и вроде бы механический.
- Нет, Митя, у нее могилы. Лийка кричала, что собаке собачья смерть. А собак не хоронят.
- Я выйду, подышу, - сказал Ольшанин и скрылся за дверью.
Мы остались втроем! Не говорили и не смотрели друг на друга. Тишина, словно двухпудовка, повисла. Первым очнулся Никифор:
- А ведь Лийка сейчас у себя в домике.
Мы с Петром вскочили, отшвырнули стулья и бросились к машине…
37
Спешить - народ смешить. Бензин на нуле. Майор достал две канистры и заправился. Тут позвонили из ГУВД, и какой-то начальник начал донимать его расспросами. В последний момент затарахтел мотоцикл и возник участковый, тот, который был на эксгумации и расследованием интересовался. Мы его взяли с собой…
Подъехали солидно: впереди мотоциклист, за ним наш автомобиль. Скромный домик с петушком на крыше… А ведь его хозяйка наверняка имеет миллионы, которые мне предстояло отыскать.
Мы поднялись на крыльцо. Майор постучал. Тишина в доме, тишина в цветах и травах. Петр стукнул настойчивее - костяшками пальцев. Никакого отклика. Неужели хозяйка смылась?
- Дверь-то не заперта, - удивился майор.
Мы вошли. Никого, и тихо. Сколько написано в научных статьях и в детективах про отпечатки пальцев, следы обуви, потеки крови… Но никто не обратил внимания на тишину - на криминальную тишину.
Амалия Карловна сидела за столом. По-домашнему, в халате, положив голову на скрещенные руки, упертые в столешницу. Вазочка с вареньем, чашка… Видимо, она пила чай - в криминальной тишине.
Я взял ее руку, душистую, еще теплую, не живую. Пульса не было.
- Она же умерла, - тихо удивился лейтенант.
- Убита, - поправил я.
- Крови-то нет…
- Отравлена.
- Но как? - теперь удивился Петр.
Скатерка была мокрой. Мокрым оказался и ворот ее халата. Все пуговицы оторваны с мясом. Глаза выпучены. Рот приоткрыт не то и улыбке, не то в оскале. Ноги под столом скрючены.
Рядом с сахарницей лежала фляжка, казавшаяся посторонней в этом доме. Крышечка не навинчена и болтается на шнурке. Я нагнулся и понюхал открытое горлышко.
Запах сладковато-томный, с горчинкой… Я сильнее втянул этот запах, но отпрянул, догадавшись, что он хочет обволочь мое сознание чем-то сладковато-томным.
- Петр, он силой заставил ее выпить этот смертельный настой.
- Значит, убийство, - правильно решил участковый.
- Что будем делать? - спросил майор, прекрасно зная, что.
- Я позвоню, вызову доктора и криминалиста, а ты дом опечатай…
Разгоняя кур и собак, мы понеслись по деревенской улице. Опять механизированной колонной: мотоцикл впереди, автомобиль сзади. И я поймал себя на неприемлемом для следователя желании - оттянуть арест Ольшанина. Потому что история деда Никифора в моем сознании еще не улеглась и просто не уместилась. Что скажу Ольшанину, о чем спрошу?.. Как разговаривать с человеком, которому через двадцать с лишним лет слышится расстрел матери? Но он убийца убийцы своей матери…
Мы приехали. Ольшанин, видимо, нас ждал с рюкзаком на плече у распахнутой калитки. Его лицо… Никакого прилива крови. Как обычно, бледное и спокойное. И уж совсем я оторопел - Ольшанин улыбался.
- Чему? - вырвалось у меня.
- В голове не стучит.
- Вот как… совсем?
- Ни разу, тишина, как в лесу.
- Потому что отомстил за мать?
- Нет, я отомстил только за двух отравленных.
- А за мать?
- За нее человеческой кары не существует. Пусть Бог…
Майор гладил собаку. Участковый стоял у мотоцикла, извлекая из сумки наручники. Откуда-то сверху, с небес, пал на землю непонятный звук: что-то среднее между журавлиным курлыканьем и органом.
- Лебеди, - любовно сказал Ольшанин.
Я поднял взгляд. Две громадные белые птицы, сказочно распластавшись в полнеба, плыли неспешно и невысоко. Царские птицы. Я думал, что их уже нет в природе, а вот увидел, впервые…
Я опустил голову - Ольшанина рядом не было. Тут же, где-то в стороне, уже в лесу, затрещал валежник. Живой торпедой пронеслась собака. Петр оказался рядом со мной, но стоял, будто не понимая, что произошло. Участковый тоже оказался рядом уже со вскинутым пистолетом. Майор его руку перехватил:
- Кусты, не попадешь!
- Уйдет, товарищ майор!
- А вдруг там грибники, - вмешался я.
- Тогда догоню, - участковый рванулся.
Майор его вновь удержал:
- Лейтенант, куда он денется?
- Там болото, не пройдет, - добавил я.
- Выскочит на трассу, сядет на попутку…
- Лейтенант, ну что ты психуешь? - добродушно спросил майор. - Парень дал деру. Не впервой от нас бегают.
- Товарищ майор, он убийца! Будет нераскрытое преступление. На область повесят «глухарь».
- Лейтенант, «глухарем» больше, «глухарем» меньше, - успокоил я.
- Нас трое, могли бы его пути перекрыть, - не отступал участковый.