Страница 21 из 48
Еще не отпустило его напряжение, еще он был как бы в полусне, как вдруг сквозь уходящие, расступающиеся полотна тумана увидел его — человека из засады. Вот он щурит свирепые рыжие глазки… сейчас натянет тетиву лука… Шагнул вперед…
— А-а-а-а! — закричал Ур во всю мочь, забившись в угол и беспамятно шаря рукой по смятому одеялу в поисках пращи.
— Что с вами, Уриэль? — услышал он голос вошедшего. — Вы не узнаете меня?
Оцепенело смотрел Ур на его желтые глаза под черными треугольничками бровей. Сон уходил…
— Я Себастиан. — Человек в легком кремовом костюме под ступил улыбаясь. — Ваш знакомый Гуго Себастиан из Базеля. Теперь узнали?
Ур отлепился мокрой спиной от стены, опустился на койку.
— Как вы меня напугали, Уриэль, — продолжал тот, участливо глядя на Ура желтыми своими глазами. — Боже, что они с вами сделали! Я вам искренне сочувствую, бедный мой друг…
— Откуда вы взялись? — чуть слышно спросил Ур, вытирая уголкам простыни мокрый лоб.
— Это так просто, — улыбнулся Себастиан. — Я узнал из газет, что вы попали в беду, и помчался в Одерон. Помогать друг другу — разве не в этом состоит истинно человеческое на значение?
Услышав знакомый проповеднический тон, Ур окончательно успокоился. Только голова очень болела. Этот окаянный электрический свет, не гаснущий ни днем, ни ночью…
Себастиан сел на стул. Его загорелое красивое лицо выражало печаль и сочувствие.
— Если не трудно, налейте мне стакан воды, — сказал Ур.
— О, конечно! — Себастиан схватил со стола графин. Покачивая головой, он смотрел, как Ур осушил два стакана кряду. — Когда я прочел о вас в газетах, — продолжал он, — я сразу понял, что должен ехать вам на помощь. Я здесь третий день. К счастью, Прувэ оказался столь же покладистым, сколь и влиятельным человеком, он и устроил мне это свидание. Я рассказал о своем знакомстве с вами, и можете мне поверить, что изобразил вас в наилучшем свете. Более того: думаю, что мне удалось склонить Прувэ пренебречь газетной шумихой, склонить к милосердию к вам. — Себастиан придвинулся на стуле ближе к койке Ура. Наклонясь вперед, сказал, понизив голос: — Я очень хотел бы, чтобы вы поверили в мое искреннее расположение к вам.
— Верю, — сказал Ур. Этот швейцарец был ему симпатичен.
— Вот и прекрасно! — Себастиан придвинулся еще ближе. — Уриэль, вы помните наш разговор там, на черноморском пляже?
— Помню. Что-то такое о втором пришествии…
— Если можно, говорите потише — не нужно, чтобы нас услышали. Да, о втором пришествии… Цивилизация, создававшаяся тысячелетиями, идет к гибели, Уриэль. То, что не смогли сделать чума и война, теперь быстро делает потребление. Слишком много соблазнов. Всепоглощающая жажда денег, успеха и наслаждений развратила мир. Душа забыта, торжествует тело…
— Я помню, Себастиан, вы говорили что-то в этом роде. Вы ждете спасителя, за которым пойдут миллионы, и все такое.
— Да, Уриэль, — торжественно сказал Себастиан, выпрямившись на стуле. — И мы дождались. Спаситель явился.
— Вот как? — без особого интереса спросил Ур. — И где же он?.
— Он здесь. В этой жалкой камере, которая завтра раздвинется и вместит в себя весь мир.
Приподняв голову с подушки, Ур воззрился на швейцарца.
— Я понял это еще там, когда увидел впервые вас в цирке, — горячо шептал Себастиан. — Ни одному смертному недоступно то, что делали вы. Необычайность ваших способностей…
— Вы с ума сошли, Себастиан. Что за чушь вы несете?
— Я понимаю ваше нежелание до поры открыто о себе заявить. Печальный опыт прошлого заставляет быть осторожным. О, как убедить вас, что мне вы можете смело довериться? Я ваш друг, ваш верный последователь до конца…
Себастиан вдруг ополз со стула. Стоя на коленях, молитвенно воздев руки, он смотрел своими желтыми глазами на Ура — глазами преданной собаки.
— Прекратите! — Ур сел на койке, больно кольнуло в ребрах. — Сейчас же встаньте, ну!
Себастиан легко поднялся, отряхнул колени.
— Простите мой невольный порыв, Уриэль…
— Что все это значит? Вы что же — всерьез считаете меня Иисусом Христом?
— Дело не в имени. — Себастиан опять сел на стул, лицо у него было строгим, печальным. — Я говорил уже вам, если помните, что неоадвентизм не имеет ничего общего со средневековой схоластикой. Мы понимаем, что высший разум, управляющий мирозданием, не нуждается в мифах. Но — массы, Уриэль! Для масс чрезвычайно важна традиция, имя для них имеет первостепенное значение. Второе пришествие Христа всколыхнет планету. Вы возглавите движение, равного которому не знала история человечества, — могучее очистительное движение, которое сметет всяческую скверну и утвердит в качестве единственного и непреложного закона христианскую мораль. Изменится само лицо мира. Завидная, великая миссия!
— Как вы представляете себе это движение? — спросил Ур. — Крестовый поход на танках? Заповеди Христовы, начертанные на корпусах бомб?
— Понимаю, Уриэль… вы меня испытываете… — Себастиан встал, смиренно наклонив седоватую голову. — Но поскольку вопрос задан… Разумеется, движение не осквернит себя насилием. Единственным оружием нашим будет ваше имя, ваше слово, ваши страдания… Я предвижу, как эта одеронская камера станет местом паломничества… Господствующие церкви склонятся перед вами! Исчезнут злоучения, уступив место единственному правильному — учению неоадвентистов, и сам папа будет вынужден уступить святой престол достойному… И над всем этим, над царством божьим на Земле, будет ваше имя, Уриэль!
Ур засмеялся. Страшновато, гулко прозвучал в тюремной камере его отрывистый смех.
— Я готов выдержать любое испытание, Уриэль. Вы вольны сами назначить день и час, когда пожелаете объявиться. Но осмелюсь напомнить: нет смысла тянуть. Все-таки сейчас не библейские времена, ни к чему затяжное мученичество… Вас продержат тут долго. Прувэ, насколько я знаю, не намерен торопиться. Прошу вас подумать. Одно ваше слово — и я начинаю действовать, и в тот же день вы на свободе.
— Уходите, Себастиан.
— Ухожу. Еще раз прошу все обдумать. Доверьтесь мне, Уриэль. Завтра, если разрешите, я приду снова.
Он подошел к двери и постучал. Дверь отворилась. Себастиан с поклоном вышел.
Некоторое время Ур сидел неподвижно. Болела голова, хотелось пить. И опять возникло неясное ощущение беды, случившейся не с ним, но с близким человеком. Уж не с матерью ли произошло что-то?.. Пока не поздно, надо уходить.
На очередной вечерний допрос комиссар, Прувэ вызвал Ура к себе в кабинет.
— Должен вас проинформировать, мсье, — начал он, — что все студенты, за исключением нескольких зачинщиков, выпущены. У нас не было бы особых оснований задерживать вас дольше, чем студентов, если бы не необходимость выяснить вашу личность. Между тем интерес к вашей личности большой. Газеты — ладно, им бы только пошуметь. Но вот обрывает у меня телефон доктор Русто. Завтра приедут из Парижа ученые, целая группа, они жаждут познакомиться с вами. И потом этот Себастиан… — Прувэ хитро прищурился. — Понимаю, как было приятно вам встретить тут старого знакомого, не так ли?
Он вел допрос со вкусом. В кои-то веки в сонном Одероне, ничем, кроме старинного кардинальского дворца и университета, не примечательном, произошло нечто из ряда вон выходящее. Это ничего, что парень упирается. Было бы даже жаль, если бы он сразу «раскололся». Кем бы он ни был — пришельцем или разведчиком, — он вытащит имя Прувэ из провинциальной безвестности…
— Итак, мсье, повторяю все те же вопросы: кто вы и откуда? С какой целью прибыли в Санта-Монику?
— Запишите, — сказал Ур, помолчав немного, и Прувэ с готовностью схватил ручку. — Пишите: я прибыл для того, чтобы попить оранжад.
— Изволите шутить? — Прувэ бросил ручку и откинулся на спинку кресла.
— Я не шучу. Если бы я захотел шутить, Прувэ, разговор у нас был бы совсем другой. Я хочу оранжад.
— Мало ли чего вы хотите… — Комиссар посмотрел на Ура, и ему стало не по себе. Жесткий взгляд, каменное лицо… Прувэ хлебнул из стакана неразбавленного виски. — Содовой налить вам? — спросил он.