Страница 22 из 48
На последнем этапе допросов инженер не пожалел даже соратников, еще остававшихся на свободе. Когда «мертвых душ» не осталось, Штейнингер отдал живых. Выдал членов подпольной кадетской организации барона Штромберга, князя Андронникова, князя Оболенского, генерала Алексеева и других участников подпольного заговора.
«…Москва нам должна за три месяца…» — упрямо выплывала фраза из прочитанного письма. Если финансирование шло из Москвы, значит, там центр руководства подпольной кадетской организации, там костяк и основные ресурсы, материальные и людские.
В кадетском заговоре Штейнингер был, несомненно, одной из руководящих фигур. Протоколы допросов князя Оболенского и барона Штромберга показывали, что остальные члены руководства «Национального центра» не отличались ни умом, ни смелостью. Штромберг при первом же допросе вывалил чекистам не только то, что знал о работе подпольного центра, — но и сообщил, что его сосед по лестничной площадке, частный поверенный Софроницкий, скупает валюту на черном рынке, а бывший торговец Абросимов припрятал в подвале два мешка крупы и три пуда сахара…
Штейнингер трезво оценивал личные качества «соратников» и не сообщал князьям и баронам ничего такого, что могло бы раскрыть связи с кадетами Москвы.
Ниточка к подпольной «Добровольческой, армии» все-таки обнаружилась.
В конце июля в селе Вахрушево Слободского уезда Вятской губернии милиционер Прохоров обратил внимание на молодого городского облика мужчину с увесистым баулом, одетого в нарочито рваную поддевку со сборками на спине. Растоптанные сапоги на нем были тоже не вятской работы, с ремешками и вырезами на голенищах. Такие сапоги шили на Урале, а там стоял Колчак.
Документы у прохожего на имя Николая Карасенкова оказались в полном порядке. Но когда милиционер пригласил его пройти в сельсовет, Карасенков проворно сунул руку за пазуху. Прохоров, приготовившийся к неожиданностям, опустил на голову Карасенкова пудовый кулачище и тем привел его в полную покорность. Это оказалось нелишним, потому что из-под поддевки у странного прохожего были извлечены два револьвера и солидный запас патронов. Отыскался также финский нож и несколько пачек папирос, которые во всем Слободском уезде нельзя было найти ни за какие коврижки.
Но главное оказалось в домотканом бауле. Когда в сельсовете содержимое его высыпали на стол, вместе с караваем хлеба, куском сала и полотенцем вывалились пачки керенок в крупных купюрах.
При допросе в уездной милиции Карасенков показал, что миллион рублей он везет в Москву по поручению киевского купца Гершмана, что за провоз ему обещано десять тысяч рублей. Для чего купцу потребовалось везти такие деньги через Вахрушево в Киев, он не имеет ни малейшего представления.
Задержанного доставили в Вятскую Чека. Там он признался, что в действительности является Николаем Павловичем Крашенинниковым, сыном помещика Орловской губернии, и служит в разведывательном отделении колчаковского главного штаба. В начале июля начальник приказал ему тайно перейти фронт и доставить в Москву миллион рублей.
— Меня будет встречать каждый четный день на Николаевском вокзале человек в косоворотке и с зонтиком под мышкой. Он должен назвать сумму денег и номер части, в которой я служу.
Чекисты сделали вид, что поверили Крашенниникову, хотя его слова о встрече на вокзале явно отдавали сочинительством. Вряд ли по наивному паролю могли устраивать передачу привезенного с такими трудами миллиона рублей. Да и вокзал, находящийся под особым контролем чекистов, мало подходил для подобных передач.
На последующих допросах Крашенинников стал устраивать истерики и требовать, чтобы его немедленно расстреляли.
У вятских чекистов и в этом случае достало ума и выдержки. Они решили дать возможность Крашенинникову прийти в себя. Из отдельной камеры перевели в общую, где сидели спекулянты, валютчики, дезертиры и прочая рядовая нечисть.
На допросы Крашенинникова больше не вызывали. Сказали, что следствие по его делу закончено, что материал, как положено, передадут в трибунал и он будет рассмотрен обычным порядком.
Выдержка следователей оправдалась. Когда Крашенинникова перевезли в Москву, он попытался передать из тюрьмы несколько записок.
В одной из них он просил подготовить для него документы на случай возможного побега и сообщить, арестован ли некий «ННЩ».
Когда Крашенинникову были предъявлены записки, которые он пытался пересылать из тюрьмы, колчаковский эмиссар не стал дальше запираться. Сказал, что в Москву от Колчака предполагается направить 25 миллионов рублей, что «ННЩ» — это Николай Николаевич Щепкин, возглавляющий московский подпольный «центр».
Потом в деле появилось два заявления.
На личный прием к Дзержинскому пришел врач одной из военных школ и сообщил, что состоит в подпольной вооруженной организации, готовящей восстание в Москве.
Молоденькая учительница сообщила чекистам о подозрительных сборищах у директора семьдесят шестой показательной школы Алферова.
Вячеслав Рудольфович снял пенсне и потер уставшие глаза. Протоколы были написаны неразборчивыми почерками, плохим карандашом. Чтобы прочесть их, приходилось основательно напрягаться, разбирать каракули, неровные, загибающиеся к краям страниц строки.
Прав Феликс Эдмундович, что подбор кадров в ВЧК должен быть предметом особой заботы. Храбрости, беззаветной преданности у нынешних чекистов хоть отбавляй. А вот умения вести следственную работу, вдумчиво анализировать материалы, угадывать иногда по третьестепенным деталям и штрихам важность дела — этого явно недостает. Мало опыта, мало грамотности, не хватает и умения оформлять документы. Протоколы допросов пишут как кто на душу положит.
«…у арестованного найдено много разных бумаг…» Какие бумаги? Что в них написано?
В комнату вошли двое. Одного из вошедших Менжинский уже знал — начальник оперативного отдела ВЧК Артузов.
У Вячеслава Рудольфовича всегда было чутье на людей. Встретившись с Артузовым в кабинете Дзержинского, он сразу ощутил симпатию к тридцатилетнему, собранному в словах и жестах человеку с пышными волосами, круто вздыбленными над широким лицом. У Артура Христиановича была аккуратная, коротко подстриженная бородка и привычка время от времени пощипывать ее. Привычки Артузов стеснялся, но отделаться от нее не мог. Еще Вячеславу Рудольфовичу почему-то подумалось, что Артузов любит детей. Эта интуитивная догадка сделала знакомство еще более расположенным.
— Помощника вам привел, — сказал Артур Христианович.
Рослый крутоплечий человек со светлыми мягкими волосами и просторным разлетом широких бровей на обветренном лице отрекомендовался:
— Нифонтов, комиссар по особым поручениям.
— Простите, ваше имя-отчество?
— Павел Иванович.
— Вот и отлично. Официальности, признаться, меня иной раз смущают.
— Я чувствую, вы поладите, — сказал Артузов. — Павел Иванович уже занимался делом «Национального центра». Хотя, наверное, вы уже и сами познакомились.
— Продолжаю… Вопросы здесь сложные, а я имею обыкновение со всеми подробностями разбираться. Предпочитаю, так сказать, добыть ключ, чем взламывать двери… В самом запутанном деле непременно отыщется какой-нибудь знаменитый пустячок, который поможет вытащить нужный кончик.
— Кончики в нашей работе очень требуются, — улыбнулся Артузов. — Не буду вам мешать. Да и времени, признаться, нет.
— Вы садитесь, Павел Иванович. В ногах, говорят, правды нет.
— Главная фигура в деле — Щепкин…
— А вот с этим, прошу покорнейше, не будем спешить. Я сначала все прочитаю, а потом мы конкретными мыслями с вами обменяемся. Вы давно в ВЧК, Павел Иванович?
— Уже полгода… Я с севера родом, Вячеслав Рудольфович, коренной архангелогородец, на лесозаводе там работал. Был у нас такой лесопромышленник Ауров. Потом англичане стали хозяйничать. Наш комитет на лесозаводе арестовали. Меня хотели отправить на остров Мудьюг, в тюрьму… Страшное место. Товарищи помогли бежать. Воевал в отряде Павлина Виноградова на Двине. Там чекистской работой стал заниматься, а потом уже сюда направили.