Страница 50 из 67
Мы же, гордясь своими самолетами (безусловно, лучшими по аэродинамическим качествам), подобных аналогов не имели. Но ведь как бы быстро ты ни летел, ракета, которой тебя сбивают, быстрее…
Сегодня многие данные рассекречены, и опубликованы сведения о том, каким был наш флот, — большим и грозным. Наши атомные подводные лодки бороздили моря и океаны, но американцы, как выяснилось, контролировали (т. е. обладали инфраструктурой слежения за всем, что плавает) примерно 80 процентов акватории Мирового океана, а на нашу долю приходилось только 15. Кроме того, советские подлодки были гораздо более шумными, чем американские, а значит, представляли собой плавучие мишени, которые почти со стопроцентной вероятностью уничтожались бы противником. Наши атомные подлодки годились лишь как средство нанесения первого удара, что имеет значение только при глобальной войне. Безудержная кража технологий, когда мы покупали «бесшумные» двигатели через Швецию и Японию, не шла впрок. За время, необходимое для оснащения ими советского флота, американцы уходили далеко вперед.
Отставание СССР зримо проявилось летом 1982 года на юге Ливана и в долине Бекаа, где фактически столкнулись две технологии — западная и советская. В воздушных боях соотношение потерь оказалось ошеломляющим: два подбитых израильских самолета против сорока уничтоженных МИГ-25, находившихся на вооружении сирийцев. Конечно, сыграла роль и подготовка пилотов, но такое удручающее соотношение… Помимо этого, израильтянам удалось уничтожить несколько десятков противоракетных установок и целый корпус из 400 сирийских танков советского производства.
После смерти Брежнева осенью 1982 года Андропов принял в очередной раз решение «догнать Запад», но попытки «закрутить гайки», сопровождавшиеся ловлей прогульщиков и спекулянтов, результатов не дали. Уже Андропов понимал, что какие-то реформы необходимы. Парадоксально, но андроповский «Закон о трудовых коллективах» на Западе был воспринят как позитивный сдвиг в сторону реформ и производственного самоуправления. Хотя никакого расширения свобод не произошло — на практике закон вводил лишь «круговую поруку» и коллективную ответственность.
Старые ресурсы истощались, были небходимы новые. Нашей извечной «палочкой-выручалочкой» — природными запасами — компенсировать технологическое отставание становилось все труднее. Освоенные месторождения были истощены варварской добычей, приходилось уходить все дальше на Север и Северо-Восток. В год добывалось 600 млн. тонн нефти. Никогда в истории ни одна страна не ставила подобный рекорд, да и не стремилась к нему. СССР продавал 170–180 млн. тонн, что позволяло обеспечивать население мясом, маслом, сахаром. Но после пика в конце 70-х последовал резкий, все нарастающий спад. (Для сравнения: в 1994 году добыто примерно 300 млн. тонн, продано же 100 млн. тонн нефтепродуктов.)
Исчерпанность экстенсивного пути развития, недостаточность людских ресурсов, критическое отставание в новейшей технике и технологии, развал сельского хозяйства, падение реализации сырьевых запасов и полное отсутствие резервов — все это, вкупе с «идеологической усталостью» общества, привело к тому, что партия взяла курс сначала на «ускорение», затем на «обновление» и наконец на полную «перестройку».
Выл ли возможен иной путь, по которому двинулось бы общество? Согласны: рассуждать о вариантивности истории, когда она уже свершилась, дело достаточно спекулятивное, поскольку автора нельзя схватить за руку: мол, вы предсказывали, а вот оно как получилось!.. Но искушение чересчур велико, потому что наша история, как ни покажется это странным сейчас, не должна была двигаться в этом направлении. Ведь даже крупнейшие западные аналитики и политологи «не покушались на основы», предсказывая лишь медленную агонию СССР; столь же безрадостен был и прогноз наших диссидентов, за исключением, пожалуй, А. И. Солженицына, задиристо обещавшего еще вернуться на Родину.
Итак, с одной стороны, исчезающая малая вероятность реформ, тем более — радикальных, с другой — колоссальная идеологическая, политическая, социальная инерция Великой Державы. Попробуем представить, что ожидало бы нас, если бы победил второй, наиболее вероятный сценарий.
Как водится в нашем отечестве, начнем с вопроса о лидере. Расставим на условной шахматной доске реальные фигуры. Вместо реформатора Горбачева с его полунеподготовленной командой к власти приходит Романов (через год-два это мог быть другой персонаж, но с его психологией) со своими вполне искушенными в политических баталиях приближенными.
Новый политический лидер, человек, в отличие от Черненко, вполне функциональный, сталкивается со всеми проблемами, которые мы перечислили выше. Их невозможно обойти, они на виду. Их надо решать. Но поступаться ради их решения идеологией, режимом, работающими социально-политическими структурами новый лидер, естественно, не намерен. Где же выход?
А он ведь здесь, на поверхности, под руками! Он дважды опробован за годы советской власти — и не подводил. Это перевод экономики на военные рельсы. Тем более, что треть экономики страны уже катит по этому пути.
Не забудем: основной составляющей политического пасьянса середины 80-х был Афганистан. Буквально сразу вслед за вводом в эту страну советских войск даже в Москве стал ощущаться недостаток лекарств. Оказалось, что, несмотря на все стратегические запасы и моральную готовность к войне, ресурсов явно не хватало. Для чисто военной победы в Афганистане — подавить сопротивление, уничтожить противника и контролировать территорию — требовалось примерно 500 тысяч человек. А их в лучшие годы было всего 120–127 тысяч. Почему? Конечно, дело было не в том, что кто-то жалел послать из нашей необъятной армии еще каких-нибудь 400 тысяч солдат. Если направить в Афганистан группировку нужной численности, они бы умерли с голоду. Такой экспедиционный корпус невозможно было обеспечить необходимым: железных дорог нет, в центральные районы, по короткому маршруту, ведет только одна магистральная дорога через перевал Саланг, а путь через Туркмению слишком долог.
Единственная магистраль в период военных действий была забита автомобилями. В конце концов уже в ноябре 1982 года это привело к трагедии. Тогда произошла автомобильная катастрофа, занесенная в книгу рекордов Гиннесса как самая крупная в истории. В туннеле через Саланг (по западным данным, потому что наши до сих пор не опубликованы) минимальная цифра погибших— 1100 человек, максимальная—2700. Поток автомобилей, в основном бензовозов, шел непрерывный, туннель — очень длинный, протяженностью 2,7 км, машина на выезде заглохла, колонна встала, двигатели работают. Началась паника, стрельба. Один из бензовозов взорвался. Дым и продукты сгорания моментально заполнили туннель, и огромное количество людей задохнулось…
Реально снабжать нашу армию можно было только по воздуху, но на «воздушный мост» сил не было. В Афганистане не хватало элементарных вещей: воды, медикаментов, нормальных продуктов питания — одна свиная тушенка, которая вызывает жажду. Максимум, который мы могли содержать, — 130 тысяч солдат. Великая страна не могла обеспечить собственную экспедиционную армию. Победы в подобных условиях быть не могло. И стояла альтернатива: либо уходить отсюда, что Михаил Горбачев в нашей реальной истории и сделал, либо двигаться дальше. Стоять на месте — гибельно.
Уходить? Но для тогдашней идеологии и политики это полная потеря лица. Полная потеря влияния в регионе. И самое главное: потеря Молоха, который требовался ВПК для того, чтобы сжигать бесконечно производимые танки, самолеты, вертолеты…
Мало кто знает, что, несмотря на гневные предостережения Америки, высшее политическое руководство — как бы в плане предположения — рассматривало идею о возможности разгрома баз моджахедов на территории Пакистана. Действительно, это в корне изменило бы ситуацию. Проигранная, по сути, война обернулась бы победой. ВПК и занятые в нем людские ресурсы и мощности оправдали бы свое существование. Экономика, пусть и подстегнутая столь шоковым методом, набрала бы обороты. Вопрос стоял лишь в том, что делать дальше, когда полстраны прямо или косвенно работало бы на нужды военного производства.