Страница 49 из 67
— И насколько же? — без особого интереса спросил я. Зоммер пожал плечами.
— Откуда я знаю? Я уйду, и, соответственно, магический источник ослабнет. Разумеется, вы сможете творить какие-то чудеса, но, как я понимаю, довольно-таки ограниченного масштаба. Ну, пройти по воде, еще что-нибудь…
Он снова звонко чихнул. Его белый летний костюм чуть светился на фоне обрыва. Пух волос окаймлял нежную детскую лысинку.
Прожужжало над головой какое-то насекомое.
— Ладно, — бросил я. — Неважно. Вы мне лучше ответьте вот на такой вопрос: разумеется, физическое бессмертие теперь отменяется. Ну а все-таки, что случится потом? Я воскресну? Или, может быть, смерть является окончательной? Чем я лично располагаю в Царстве Земном, как мне быть и на что мне теперь надеяться?
Зоммер немного подумал.
— Каждый раз одна и та же история, — ответил он. — Для того чтобы хоть что-то понять, приходится вочеловечиваться. А вочеловеченность, в свою очередь, приводит к мученическому финалу. В лучшем случае — к отторжению, к одиночеству среди людей. И такая судьба, по-видимому, неизбежна. Я не знаю, по правде, что вам сказать. Вы, наверное, можете стать основоположником новой религии. Стать пророком, ведущим фанатичные толпы на штурм, и, быть может, воздвигнуть в итоге еще одну земную Империю. Например, империю Братства и Справедливости… — Зоммер скривился.
— К сожалению, это все уже было. А с другой стороны, вы можете и просто угаснуть. И никто никогда не узнает о вас. Только странные слухи, только некие путаные легенды. Между прочим, такой исход гораздо правдоподобнее. Но и в том и в другом варианте то, что вы на своем языке называете нетленной душой и что, в сущности, представляет собой прикосновение Бога, неизбежно вольется в космическую пустоту, став и частью, и целым, и Богом и Человеком одновременно. В этом смысле вы, конечно, бессмертны. Впрочем, как и все остальные.
Он махнул, отгоняя от себя что-то зудящее.
— Так, наверное, в этом и заключается наше предназначение? — спросил я. — Чтобы стать и Человеком и Богом одновременно? Чтобы отдать свою душу вечности. То есть, Богу, как мы ее называем…
— Может быть, — сказал Зоммер, оглядываясь.
— Только надо учесть, что вечность к этому равнодушна. И не следует неизбежность считать выбором осмысленного пути. Вы, наверное, понимаете, что выбора как такового не существует. — Он потрогал мизинцем, по-видимому, вспухший укус и добавил, непроизвольно передернув плечами. — Собственно, мне пора. Сыро, холодно, комары совсем одолели… Звучно шлепнул себя по шее раскрытой ладонью.
— Прощайте, — произнес я.
Зоммер на меня даже не посмотрел. Он зевнул, опять непроизвольно поежился, и вдруг тело его начало стремительно истончаться: провалились глаза и щеки, сморщились дряблые уши. Что-то хрупнуло, наверное, отслоившись в скелете, соскочил, будто тряпка, излишне свободный пиджак, съехала клетчатая рубашка — высохшая тощая мумия, скаля зубы, опрокинулась с валуна, и ее подхватили, спружинив, густые заросли иван-чая. Чернели дыры в области носа, а на край желтой кости, очерчивающей глазной провал, осторожно уселась ночная серая стрекоза и задергала пленками крыльев, по-видимому, приспособливаясь.
Шумный протяжный вздох прокатился над луговыми просторами. Задрожал в реке месяц, и бурно вырвались из ивняка какие-то птицы.
Даже комары отлетели.
Я зачем-то потрогал коричневую спеклость его предплечья, и оно развалилось, как будто источенное тысячелетиями. А качнувшийся череп осел глубже в заросли.
И все стихло.
Тогда я поднялся и неторопливо побрел по песчаному берегу. Сонно струилась вода, чуть морщинила гладь высовывающаяся лапа коряги, доносилось издалека рычание мощных двигателей — это выдвигалась из района монастыря танковая колонна.
Меня это, впрочем, не волновало.
Впереди была ночь, и я знал, что она укроет меня от преследования.
Времени было достаточно.
Потому что над лесом, чернеющим в отдалении, затмевая все остальное, как над новым Вифлеемом, загорелась утренняя живая звезда…
Владимир Губарев,
Сергей Харламов
…И В ДАЛЕКОМ СИНГАПУРЕ СВОЙ ЗАКОНЧИЛИ ПОХОД
Рефлексирующий герой рассказа А. Столярова, достигший колоссального могущества и ставший уже как бы внеисторической фигурой, тем не менее не может отказать себе в маленьком удовольствии и сообщает своей девушке о близком будущем великой державы.
Редакция журнала также не смогла упустить дарованный предыдущим произведением шанс поразмышлять о несостоявшемся будущем. (Перестройка», о которую сломано столько копий политиков и перьев журналистов, оставила нам массу вопросов и загадок.
И, может быть, самым интересным из них является следующий: а была ли альтернатива?
С 1985 года минуло десять лет, многое видится сегодня совсем иначе, и возникает соблазн выстроить нашу историю без «перестройки».
Отсчетная точка нашей версии — начало 1985 года. Смерть Черненко, ставшего символом дряхлости Советской империи, завершала, как шутили в те времена, «эпоху пышных похорон». Настоятельно стоял вопрос: куда стране идти дальше. Максимум два-три года можно было заниматься псевдореформами «научного характера» — наподобие затеянной при Черненко реформы народного образования, когда все народонаселение должно было высказывать свои предложения поданному вопросу. Однако видимость оживления общественной жизни даже самым стойким «борцам» напоминала выдыхающийся карнавал.
Коротко обозначим известные болезни, которыми страдало общество. Уже к концу 70-х годов экономика СССР вошла в штопор стагнации. Экстенсивные пути развития, еще «работавшие» в шестидесятые годы и первой половине семидесятых к этому времени явно исчерпали себя. Пределы, как ни парадоксально, ставил и недостаток людских ресурсов. По числу занятых женщин государство находилось на первом месте в мире: из 130 млн. трудоспособного населения официально не работал только миллион домохозяек (на самом деле это число было значительно меньше, поскольку в него входили и женщины в декретном отпуске). А экономика требовала все новых и новых рабочих рук—700 тысяч человек ежегодно.
Особенно болезненным было отставание СССР в научно-технической сфере. Скажем, в докладной записке аналитического центра КГБ высшему партийному руководству говорилось, что в области компьютеризации мы отстали от ведущих западных держав на 8 — 10 лет. Оценки западных экспертов увеличивали этот разрыв до поколения — 12–15 лет.
Потребность в технологическом прорыве диктовалась прежде всего логикой противостояния, гонкой вооружений. Уже в 1976–1981 гг. стало очевидным, что СССР, несмотря на действительно мощный научный потенциал, не смог перейти к созданию нового поколения оружия массового уничтожения — задача, успешно разрешенная блоком НАТО в то же время. Вооружение получило компьютерное обеспечение, были созданы обычные виды техники с высокой степенью точности и новые виды взрывчатых веществ, фактически равные по разрушительному воздействию тактическому ядерному оружию, но без шокирующих общественное мнение последствий в виде радиационного заражения. Глобальная система связи позволила передавать информацию на любые расстояния и перерабатывать ее быстрее противника.
На Западе осознали, что современное воздушное сражение — это взаимодействие космической разведки и систем наведения; противника не обязательно видеть собственными глазами. Если в годы второй мировой войны больше всего ценились скорость, маневренность и огневая мощь, то ныне все это стала перевешивать «невидимость». Новая доктрина привела к созданию F-117A «Стэлс». Скорость — значительно меньше, чем у сверхзвукового стратегического бомбардировщика. Но «Стэлс» нес крылатые ракеты, которые только-то и нужно было доставить в определенную точку. Самолет был способен летать на крайне малых высотах, а видимость его в инфракрасных и радиолокационных диапазонах на несколько порядков, то есть не менее чем в тысячу раз, оказалась ниже обычной.