Сладкий папочка

Неудивительно, что мои успехи в школе не впечатляли. По предметам, которые всегда давались мне легко – по английскому, истории и обществознанию, – я по-прежнему успевала. Но по математике мое положение было просто аховым. Каждый день я скатывалась все дальше и дальше вниз. Очередной пробел в знаниях накладывался на следующий, каждый урок становился труднее предыдущего, и в конце концов дошло до того, что я начала приходить на уроки математики с нервными спазмами в желудке и частотой пульса чихуахуа. Итоговая контрольная в середине полугодия являлась решающей: получив на ней плохую отметку, я была обречена пребывать с клеймом отстающей все оставшееся полугодие.

За день до контрольной я чувствовала себя полной развалиной. Мое беспокойство передалось Каррингтон, которая плакала, когда я брала ее на руки, и вопила, когда я клала ее в кроватку. Так совпало, что в тот день маму пригласили поужинать друзья с работы, и это означало, что часов до восьми-девяти ее дома не будет. Я собиралась попросить мисс Марву посидеть с Каррингтон лишних пару часов, но та, когда я пришла к ней за ребенком, встретила меня с прижатым к голове пузырем со льдом. Она сказала, что у нее началась мигрень, и как только я забрала у нее Каррингтон, сразу же собралась, приняв таблетку, лечь в постель.

Мне не было спасения. Даже если б у меня и нашлось время позаниматься, толку от этого вышло бы мало. В состоянии безысходности и в невыносимом отчаянии я прижимала Каррингтон к груди, а та не переставая орала мне в ухо. Хотелось во что бы то ни стало заставить ее замолчать. Так и тянуло заткнуть ей рот рукой, сделать все равно что, лишь бы этот крик прекратился.

– А ну перестань, – выкрикнула я в бешенстве, ощущая, как у меня самой щиплет глаза от слез. – Перестань плакать сейчас же.

Почувствовав прозвучавшую в моем голосе злость, Каррингтон закатилась с новой силой, захлебываясь от плача. Любой, услышав в этот момент с улицы ее крик, определенно решил бы, что тут происходит смертоубийство.

В дверь постучали. Ничего не видя перед собой, я потащилась к двери, моля Бога, чтобы это оказалась мама, у которой не состоялся ужин и она вернулась домой. С извивающимся ребенком на руках я открыла дверь и сквозь туман слез увидела на пороге высокую фигуру Харди Кейтса. Господи! Я не могла решить, был ли он тем, кого я больше всего хотела видеть, или, напротив, тем, кого я хотела видеть в последнюю очередь.

– Либерти... – Он вошел, озадаченно глядя на меня. – Что происходит? С ребенком все в порядке? Тебя кто-то обидел?

Я помотала головой и собралась было заговорить, но вместо этого вдруг заревела так же горько и безудержно, как Каррингтон. У меня из рук взяли ребенка, и я вздохнула с облегчением. Харди прижал девочку к своему плечу, и она мгновенно успокоилась.

– А я думаю, дай зайду узнаю, как ты тут, – сказал он.

– О, у меня все просто замечательно, – отозвалась я, вытирая рукавом глаза, из которых градом катились слезы.

Харди свободной рукой привлек меня к себе.

– Ну-ка, – пробормотал он в мои волосы, – расскажи мне, в чем дело, детка.

Я, рыдая, залепетала о математике, о грудных детях и о том, что недосыпаю, а ладонь Харди медленно двигалась по моей спине. Две воющие женщины в руках, казалось, не смутили его, и он прижимал нас обеих к себе до тех пор, пока в трейлере все не стихло.

– У меня в заднем кармане носовой платок, – сказал он, скользнув губами по моей мокрой щеке.

Я запустила пальцы в карман Харди и, коснувшись его крепкого зада, покраснела. Затем поднесла платок к носу и резко высморкалась. А Каррингтон громко рыгнула. Я удрученно покачала головой, слишком усталая, чтобы стыдиться из-за того, что мы с сестрой своим видом способны внушить отвращение, причиняем другим беспокойство и совершенно себя распустили.

Харди издал смешок. Слегка наклонив мою голову назад, он заглянул в мои покрасневшие глаза.

– Ну и видок у тебя, – откровенно сказал он. – Ты болеешь или просто устала?

– Устала, – прохрипела я. Он пригладил мои волосы.

– Иди полежи, – сказал он.

Предложение звучало так заманчиво и так невероятно, что мне пришлось стиснуть зубы, чтобы сдержать новый поток рыданий.

– Я не могу... ребенок... контрольная по математике.

– Иди приляг, – мягко повторил Харди. – Я разбужу тебя через час.

– Но...

– Не спорь. – Он тихонько подтолкнул меня по направлению к спальне. – Иди, иди.

Переложив свою ответственность на другого, я ощутила ни с чем не сравнимое облегчение. Я обессиленно, как будто пробираясь по зыбучим пескам, побрела в спальню и свалилась на кровать. Мое истерзанное сознание настойчиво повторяло, что не следовало обременять своими заботами Харди. По крайней мере нужно было объяснить, как готовить молочную смесь, где лежат подгузники и влажные салфетки. Но я заснула, едва моя голова коснулась подушки.

Казалось, прошло не более пяти минут, когда я почувствовала руку Харди на своем плече. Со стоном повернувшись, я посмотрела на него затуманенными глазами. Каждая клеточка моего тела протестовала против необходимости просыпаться.

– Час прошел, – прошептал Харди.

Он наклонился надо мной. Спокойный и свежий, он был полон жизненных сил, которые казались неисчерпаемыми, и я подумала, что было бы неплохо, если б он немного ими со мной поделился.

– Я помогу тебе, – сказал он. – Я хорошо секу по математике.

– Не утруждайся. Мне уже ничем не поможешь, – ответила я угрюмо, словно наказанный ребенок.

– Неправда, – возразил он. – Когда я с тобой позанимаюсь, ты усвоишь все, что тебе требуется.

Тут до меня дошло, что в доме тихо – уж слишком тихо, – и я подняла голову.

– А где ребенок?

– Она с Ханной и моей матерью. Они с ней посидят пару часов.

– Они... они... но этого нельзя! – Одной мысли о том, что моя беспокойная сестра находится на попечении миссис Джуди Кейтс, по прозвищу Пожалеешь розгу – испортишь дитя, хватило бы, чтобы спровоцировать у меня сердечный приступ. Я села на кровати.

– Да ладно тебе, – сказал Харди. – Я отнес им с Каррингтон пакет подгузников и две бутылочки молочной смеси. С ней все будет в порядке. – Он широко улыбнулся, глядя мне в лицо. – Либерти, не волнуйся. Она не умрет, побыв день с моей матерью.

Стыдно признаться, но, чтобы заставить меня встать с постели, Харди потребовались уговоры и даже угрозы. Ему, без сомнения, думала я, куда привычнее уговаривать девчонок ложиться в постель, чем вставать с нее. Пошатываясь, я добралась до стола и шлепнулась на стул. Передо мной лежали аккуратная стопка учебников, миллиметровки и три недавно отточенных карандаша. Харди зашел в кухоньку и вернулся оттуда с чашкой сладкого кофе, щедро сдобренного сливками. Моя мама была заядлой кофеманкой, но я его не выносила.

– Я не пью кофе, – проворчала я.

– Сегодня будешь, – сказал Харди. – Пей.

Сочетание кофеина, тишины и беспощадного терпения Харди сотворило чудо. Харди методично и последовательно проходил со мной тему за темой, подробно объясняя все нюансы, пока я наконец не начинала их понимать, и снова и снова отвечал на одни и те же вопросы. За один день я усвоила больше, чем за многие недели уроков математики. Постепенно хаос информации, не укладывавшейся в моей голове, стал проясняться.

Во время занятий Харди устроил перерыв, чтобы сделать пару звонков. Первый – заказ большой пиццы пепперони с доставкой в течение сорока пяти минут. Второй же оказался более любопытным. Я склонилась над учебником и листом миллиметровки, притворяясь поглощенной построением логарифма, пока Харди, расхаживая по большой комнате, тихо говорил по телефону.

– ...сегодня вечером не получится. Нет, точно. – Он сделал паузу, слушая голос в трубке. – Нет, не могу объяснить, – сказал он. – Это важно... придется поверить мне на слово... – Затем, должно быть, последовали какие-то выражения недовольства, потому что Харди пробормотал что-то, что звучало как утешение, пару раз проскользнуло слово «зайка».