Страница 12 из 43
«Идиот. За безопасность родственника отвечаете головой. Вильке».
«Десятого ваш связной арестован моих глазах у цирка В-1».
«Возможна ли немедленная отправка родственника с «Флорой» через линию фронта? Вильке».
«Несколько раз обнаруживал за собой наблюдение. Начинаю опасаться. В-1».
«Немедленно отправляйте родственника. Второй флакон выносите сами. Вильке».
Моисеев закрыл папку.
— И, зная это, все же Веца упустили?
Лавров был усталым и мрачным.
— Пока он добирался до фронта, брать его не хотели. Возможно, было наблюдение, и арест Веца мог натолкнуть Вильке на мысль: почему Гаджи прошел, а этого арестовали?.. Потом Вец как в воду канул. Даже не знаю, кто из моих ребят виноват. Молодые, а он матерый. План у него, видимо, был простой: ночью перебраться через «ничью» землю. В роте, куда Вец явился, показалось подозрительным его направление — бланк был старого образца: то ли не мог достать другого, то ли не знал о замене. Тут нагородил комроты. Нет чтобы в особый отдел позвонить, решил утра ждать. Ну, а Веца в землянку, под стражу. Ночью он по нужде попросился и побежал. Солдат крикнул: «Стой». Потом выстрелил. На сем — точка.
В зеркалах отражалась фигура Гаджи. Перед ним хлопотал портной. Вильке курил трубку, присев на край тумбочки.
— Я выйду на несколько минут, укорочу рукава.
Вильке подождал, пока, пропустив портного, успокоилась тяжелая бархатная занавеска.
— Конечно, жаль, что тебя пришлось извлекать из Баку. Ты мне там нужен. И тебе там лучше: дом, к жене и сыну можно поехать… Но я должен был спасать тебя. От разоблачения, от ареста. К счастью, ты ничем не скомпрометирован в России. Перед тобой — перспектива.
— Вы знаете, полковник, как ценю я вашу заботу.
Вильке отмахнулся — к чему признания. И продолжал:
— У тебя много хороших, необходимых в нашем деле качеств. Знаний маловато. Я пошлю тебя учиться. В свою Сорбонну. Ты это заслужил. Учись хорошо. Так, чтобы когда-нибудь учить других.
Часы в углу кабинета Моисеева били одиннадцать, когда вошел Лавров.
— Чем похвастаешь? — спросил генерал.
— В одиннадцать должны быть материалы.
Тут же открылась дверь. Вошел капитан Свиридов — в руках у него была пачка крупноформатных влажных фотографий.
Один за другим ложились на стол снимки.
Гаджи целился прямо в объектив аппарата. Стучал ключом походной рации. Чистил пистолет. Отдыхал после марш-броска: лицо было покрыто крупными каплями пота.
— А они неплохо учат, — сказал Моисеев.
Новый снимок лег на стол: Гаджи в комбинезоне занес ногу, чтобы войти в самолет.
— Судя по всему, готовятся отправить на Восток. Двенадцатый сообщает, что Вильке перемещает свой центр в так называемую нейтральную зону. Данные проверены, — Львов стоял у стены, заложив назад руки. — Двенадцатому удалось обрести великолепные связи и, как результат, — возможность встреч с Гаджи.
— В перемещение центра стоит верить. Это логично.
В Германии держать негде, — сказал Моисеев. — Сколько вчера сделали танки Конева?
— Шестьдесят, — ответил Лавров. — Я вот чего боюсь, Сергей Александрович, не потеряют ли они интереса к Гаджи?
— Не должны. Он нужен не только из-за объекта. У него связи Веца.
— Но они же есть у Тихого, а может, и у дублера.
— В дублера я теперь не верю. Дублер один — Гаджи. А Тихому надо препятствовать. Закрыть возможности контактов. Попугивать, что мы рядом. Наконец, можно отправить его в какую-нибудь командировку, на полгода, скажем.
— Может, просто арестовать?
— Ни-ни… Пусть пока походит… Конечно, Гаджи им нужен не там — здесь. А нам не здесь — там. Вот и поработаем: кто кого. Восток кажется правдоподобным и потому, что у них практически остался один путь для переброски агентов — южная граница. Подумайте, Львов, как обеспечить Гаджи связями на Востоке.
«В случае отправки восток связь через хозяина машины, на зеркальце которой — чертик. Такой же чертик сзади, под стеклом. Машину ищите у кафе «Алмаз». Пароль: «Я ненавижу музыку». Отзыв: «Бах — это бог».
Это был огромный восточный базар. С кипящим пловом и жарящимся на углях шашлыком, с помидорами и клубникой, с черешней, огурцами, отрезами шелка, гадалками, предсказателями, точильщиками, мастерами склейки фарфора, торговцами гашишем, виноградной водкой, вином, ножами с инкрустированными ручками и всей прочей, ослепительно яркой мишурой восточного рынка. С обязательной чайханой, где на коврах восседали старцы, а у перевязи стройными ногами перебирали скакуны. С ишаками, издающими душераздирающие вопли, и с уныло жующими верблюдами.
Гаджи дошел до конного ряда и здесь принялся выбирать жеребца.
— Сколько? — спросил он.
— По тысяче за каждые десять лет? — рассмеялся Гаджи.
— Что говоришь? Ему семь.
— Тогда семьсот, — Гаджи явно развлекался. Торговля занимала его, доставляла радость тем, что можно было повалять дурака.
— Тысячу.
— Я сказал, семьсот.
— Как хочешь.
Автобус шел в горы. Гаджи ехал в маленькую таверну, к женщине, встреча с которой должна была определить его дальнейшие планы. Почему-то Гаджи улыбался.
Может, потому что через сомнения, страдания, горечь он, наконец, постигал уверенность в своих силах.
Горы со всех сторон окружали его. Прямо над вершиной одной из них висело закрытое тучами солнце. Тучи были рваными, и солнце то исчезало, то появлялось вновь. Казалось, оно лукаво подмигивает Гаджи.
В старой таверне играл оркестр. Потом на эстраде появилась красавица певица. Она появилась в тот момент, когда в таверну вошел Гаджи. Вряд ли, освещенная лучом прожектора, она могла увидеть его. Но он сразу понял, что это и есть связная Вильке. Сообщенные приметы были предельно точны.
Гаджи сел в угол, попросил вина и овечьего сыра. И пока певица пела о любви и разлуке, виновниками которой были горы, отрезавшие невесту и жениха друг от друга, он разглядывал девушку, думая над тем, как пойдет их первый разговор и какой тон надо взять с первой минуты знакомства.
Зульфия — так звали певицу — пела, легко двигаясь по эстраде. Гаджи смотрел на ее красивую фигуру. Он решил играть перед Зульфией роль циника, сердцееда, покорителя женских сердец.
Зульфия заметила Гаджи и улыбнулась ему. Но улыбка ее вовсе не говорила о том, что она поняла, кто пришел, — так она улыбалась каждому новому посетителю. И все же Гаджи был уверен, что сейчас, закончив песню, она подойдет к нему. Он решил помочь ей и, когда официант пробегал мимо, крикнул:
— Еще один бокал!
Зульфия поняла и приняла приглашение. Спустившись с эстрады, она пошла прямо к Гаджи. Она шла, улыбаясь, всем своим видом показывая, как желанна и радостна ей эта встреча. И это было действительно так, потому что ей приглянулся этот стройный черноволосый парень. И меньше всего она думала в тот момент о Вильке, и его задании, и о том, что она должна ждать посланца.
Гаджи поднялся, приглашая ее сесть.
— Давно в наших краях? — спросила Зульфия.
— Пять минут, как вошел сюда, — он пристально посмотрел на Зульфию и в задумчивости сказал:
— Какое фиолетовое небо!
— Как глаза Дульцинеи, — ответила певица. Ей стало не по себе от того, что парень, приглянувшийся ей, оказался как раз тем человеком, которого она должна была ждать.
— …и ваши, — продолжал Гаджи.
Она улыбнулась деланной улыбкой.
— Вы поэт. А я думала, только…
Она еще не знала, как отнесется Гаджи к слову «шпион» — с гордостью или рассердится, — а потому оборвала себя на полуфразе и начала другую:
— …Впрочем, изголодались по женскому обществу. Там не баловали такой роскошью?
— Нет. Но и я не стремился.