Страница 23 из 49
Ботаник продолжал между тем, не моргая, смотреть прямо в глаза своему собеседнику.
— Странно, — пробормотал он, наконец, словно бы удостоверившись в чем-то. — Очень странно! Оплодотворенная самка богомола… Какое же, спрашивается, у нас число на дворе? С этими посадками все на свете забудешь! Нет, нет, почему же, вполне доступно все. Наука, — он загнул один палец, — раз! Рябь здорового юмора — два.
Смешной случай, и… Ах да, современность! Вот только, как понимать: смешно, не смешно? Вот вы меня все — «профессор», «профессор», а я совсем не… Смешно? Да нет, нет, отчего же — можно… Только, если нет возражений — перейдемте лучше вон туда, на солнышко… Познабливает меня в тени: рябь старой малярии, знаете… Вы как? Не будете возражать, если я сначала с ним?
Мне уже было интересно поглядеть, как коса будет находить на камень. Директор сада встал и неторопливо, но быстро пошел по дорожке туда, где туркменское осеннее солнце все еще щедро лилось на начинающих уже желтеть собранных со всех концов республики зеленых питомцев сада, где из маленького, неправдоподобно открытого всем ветрам бассейна торчал колышек с табличкой «Викториа Региа», а вдоль песчаных дорожек поднимался то трехметровый дарьинский тростник, то траурная арча — здешний азиатский можжевельник…
Человек в кожанке рванулся было за директором, но вдруг задержался и взял меня за локоть:
— Так мне и надо! — шепнул он мне, как авгур авгуру. — За три дня провожу беседу с седьмым высокоученым туловищем! Минус пятнадцать часов в бюджете! Примите совет друга: всегда рассчитывайте только на собственную голову, бакалавр!
Мы остановились на небольшой лужайке. Директор смотрел оттуда на рощицу темно-зеленых деревцев — хвойных деревцев, поднимавшихся прямо перед ним в безнадежно ясное среднеазиатское небо. Он склонял голову то вправо, то влево, как художник, замысливший перенести этот вид на холст. Лицо его теперь совершенно утратило сонное выражение буддийской нирваны. В глазах — их тяжеловатые веки все-таки еще никак не могли разомкнуться окончательно — светилось и ласковое умиление и гордость. Так примерно удовлетворенные отцы поглядывают в присутствии посторонних на детей, в свое время доставлявших им уйму треволнений, но теперь образумившихся и начавших процветать: «Да, вот видите, каковы архаровцы!»
— Ну как? Красота? — спросил он, наконец, не дождавшись от нас самопроизвольного выражения чувств.
Что было делать? Оба мы выразили, как могли, молчаливое согласие с этим не слишком определенным утверждением. Сценарист на всякий случай даже отстегнул клапан на футляре своей «экзакты»: если «красота» — потратить кадр не жалко… Вот только где она?
— Гм… — усомнился он в следующий миг. — Вы на эти елочки показываете? «На севере диком стоит одиноко на голой вершине сосна»? Очень мило: но где же тогда у вас прекрасная пальма?
— Вот скамейка! — вдруг каким-то неожиданно сердитым тоном указал ему на грубо сколоченную лавку на краю дорожки директор. — Садитесь-ка вы, елочка! Лермонтова вспомнили? У него что? У него — как у Гейне: «Фихтенбаум» — а какая — неизвестно. Пинус сильвестрис, самая обычная северянка, сосна лесная? Хотя ручаться не стану: может быть, пинус цембра — кедровая сосна, поди установи! Поэзия! А тут… Это только лесоводы, — в голосе его внезапно зазвенели нотки раздражения, — это у лесоводов все сосны разделяются на два рода: сосна сбежистая да сосна муклая [3] или там кондовая и мяндовая [4]. «Это что за дерево?» — «А это, милый мальчик, сосна корабельная!» Лесовод так он лесовод и есть. А ведь на самом-то деле сосна — это целый мир. Будь я писателем, я бы про сосну такую книгу написал — библию! Лесоводы — они и тут появились — меня с толку сбивают: «Оборот рубки, оборот рубки…» А!
В его голосе зазвучало такое неподдельное огорчение, что не знаю — как сценаристу, а мне стало досадно на этих лесоводов, таких грубых и неосведомленных людей…
Однако директор успокоился так же быстро, как разволновался…
— Ну, шут с ними! — отпустил он лесоводам грехи, с удовольствием садясь на солнышке на лавку и по-прежнему не отрывая глаз от милого соснячка по ту сторону луговинки. Перечеркивая тяжко синеющий за ними Копет-Даг, желтоствольные деревца поднимали метров на шесть-семь над травой свои темно-зеленые пушистые мутовки… В них было что-то одновременно и совершенно знакомое, привычное северному глазу и несколько отличное, странное по очертаниям, особенно в самых вершинках. — Ладно! Здесь-то у нас не пинус сильвестрис, это, полагаю, даже и вы видите; недаром вы их елочками обозвали, значит, что-то такое заметили… У них молодая хвоя — вон на тех маленьких — действительно смахивает на еловую, как у всех третичных, реликтовых… Да и многое не так. Хвоя на зрелых экземплярах жесткая. Пупочек на щитке шишки вдавленный… Да нет, как тут спутаешь, что вы мне говорите?!
Мы ничего не говорили. Ясно было: директорский запал относится не к нам, а к каким-то иным, надоевшим ему оппонентам, к лесоводам, может быть. Но вступил он с нами в заочный спор с такой горячностью, что киносценарист, расстегнув свою канадку, достал сперва пухлую записную книжку в кожаной обложечке, потом сногсшибательную, на три цвета, шариковую ручку. Раскрыв блокнотик на колене, он приготовился было записывать. Только вид его продолжал оставаться скептическим и недоверчивым…
Директор с любопытством поглядел на эти приготовления: «Так ты что, всерьез, оказывается?»
— Ну что ж? — сказал он, придя к какому-то выводу. — Вам известно, что у нас в Туркмении своей сосны нет. И не было. Никогда! (Нам это вовсе не было известно, но оспаривать такое утверждение было бы по меньшей мере бестактным.) А между тем она нам нужна до зарезу… Ну как это зачем, помилуйте! Вот тянут через всю республику канал. Канал у нас не река на севере, не просто струя воды. Канал — струя жизни. Возле него поля, селения. На нем «города, точно гроздь виноградин». Разве они не захотят красоты? Парков, скверов, вечнозеленых деревьев. А у нас, не считая тую, что в запасе? Одна арча… Ну, друзья мои: сегодня арча, завтра арча, тут арча, там арча… И вид у нее такой… кипарисный. Над вечным покоем сажать! А тут разве покой? Тут жизнь будет прибоем бить: одно рушится, другое — растет. Нам другое нужно: могучие стволы, раскидистые кроны, мускулистые руки-сучья… Словом, о чем шум? Задание: дать Туркмении сосну. Вот ваша научная проблема, товарищ киноспец. Записывайте аккуратно; а то потом «елочки» скажете…
Представитель мира кино и глазом не моргнул. В его книжке появилась первая бисерная строчка. Директор сада откинулся к спинке скамьи и, видимо, надолго закинул лицо к небу…
— Ну вот, — проговорил он. — Казалось бы, просто. Нет в Туркмении сосен — привезти! В Подмосковье или у них вон на Карельском от них продыху нет; сердечникам эти районы, говорят, даже противопоказаны… Явился, набрал вагон шишек — и сюда. Выращивай! ан как бы не так: кондовые они или мяндовые — уговорите их расти у нас! Не желает она тут расти, и могу объяснить почему. Во- первых — северянке, ей не привычен наш климат, как каждому из вас. Но нашего зимнего минимума она не испугается: тридцать градусов не видала она?! Жара летом? Притерпелась бы как-нибудь… Главная беда не климат — известка. Знаете, какая здесь почва? Хотите, я вам сейчас на этой луговинке из центнера земли тринадцать килограммов чистой извести добуду? Да двойное количество углекислой еще останется… Хотите? А теперь фузариоз. Вы знаете, что такое фузариум?
— Да, знаю, — сказала канадка тоном бабелевского героя. — В Греции все знают! Это то же, что розариум, только наоборот. Остальное выкладывайте вы!
— Фузариум — грибок! — сказал директор. — Он переедает шишки сосен. О нем нельзя забывать ни на минуту. А хрущ? Да его тут мириады! Но главное — известь. На таких почвах экспериментировать с вашей северной сосной — дело гиблое….
3
М у к л о е, сбежистое дерево — термины лесоводства, означающие деревья со стволами, постепенно или резко убывающими в толщине от комля к вершине. (Прим, автора.)
4
Кондовая сосна — горная, с мелкослойной твердой древесиной; мяндовая — растущая на низменных местах; древесина ее
рыхла, подвержена гниению. К ботанической классификации сосен эти определения касательства не имеют, будучи чисто хозяйственными. (Прим. автора.)