Страница 15 из 34
Дни шли, а я всё ещё находился в госпитале. Здоровому человеку надоедают бесконечные больничные процедуры.
— Поскорее бы отсюда выйти, — сказал я как-то врачу-психологу на его вопросы о самочувствии.
— Трудно? Тяжело? — переспросил врач, испытующе глядя мне в переносицу.
— Не то чтобы трудно, — отвечаю, — но мне, здоровому человеку, лежать в палате и ничего не делать просто нудно. Сказали бы сразу: годен или нет.
— Вот вы о чём, — понимающе улыбнулся врач.
Переставляя на столе приборы и инструменты, отсвечивающие холодным металлическим блеском, он разговорился, стал разъяснять, почему необходим строгий отбор тех, кто намеревается отправиться в космос.
— Ведь мы идём неизведанными путями, и малейший просчёт будет непоправим! — говорил врач. — Надо точно выяснить, как переносятся различные нагрузки. Это задача со многими неизвестными. Ясно одно: человек, который полетит на космическом корабле, должен быть абсолютно здоровым. Так что помиритесь с процедурами…
Надо так надо. В который раз покорно беру из маленьких рук медсестры градусник, зажимаю его под мышкой и углубляюсь в чтение романа о жизни воинов-десантников. Через десять минут медсестра забирает градусник у меня и встревоженно покачивает головой.
— Что такое?
— Тридцать семь и шесть. С такой температурой нужен постельный режим, — отвечает она.
— Да, постельный режим! Испытания прекратить! — безапелляционно заявил терапевт.
Пришлось покориться, сгонять температуру, бороться с насморком. Всё это очень тревожило: вдруг отчислят, как уже отчислены многие кандидаты? А тут ещё анализ показал повышенное РОЭ — следствие простуды. Терпеливо лечусь, глотаю какие-то горькие лекарства.
Прошло несколько дней. И мне выдали документы, приказали возвращаться в полк, продолжать службу. А как же с космосом?
— Решение будет принято позднее, — малоутешительно отвечают мне. — Поезжайте в часть, приступайте к полётам.
Снова родной полк, нетерпеливые вопросы догадливых, любопытных друзей. Что ответить им? «Никак», — большего сказать не могу. Опять полёты на «МИГе», тренажи, разборы полётов, всё возрастающая тревога за здоровье жены, готовящейся стать матерью и поэтому подверженной частой смене настроений.
Ещё один вызов в Москву. На этот раз услышал долгожданное: зачислен. Один из членов комиссии сказал, что за мою кандидатуру особенно ратовал доктор Евгений Алексеевич — человек, с которым мы не раз толковали по душам.
Вернулся в свой авиагородок.
— К новоселью всё готово! — радостно встретила меня жена, по-хозяйски расположившись в новой комнате и своим присутствием как бы всё осветив вокруг.
Жизнь наша только начиналась, и надо было её ломать.
— Не будет новоселья. Уезжаем отсюда, — сказал я, оглядываясь вокруг. В комнате было уютно, и этот домашний уют, созданный любимыми руками, чувствовался во всём.
— Значит, да? Зачислили?
— Зачислили!
И вот я прощаюсь с полком, с командирами, с друзьями. И радостно и грустно. Радостно от сознания того, что предстоит большая и интересная работа по овладению новой профессией. Грустно оттого, что приходится расставаться с интересной службой, с товарищами по полку, по комсомольской организации. Спасибо вам, мои старшие товарищи, командиры, всегда уверенный в своих подчинённых Николай Степанович Подосинов; строгий, не дающий спуску за малейшие ошибки и одинаково заботящийся о каждом лётчике Степан Илларионович Шулятников; мастера высшего пилотажа, которых мы считали виртуозами, Николай Васильевич Поташев, Николай Евграфович Степченков и Алексей Данилович Никулин! У вас была бездна познаний, и от каждого из вас почерпнул я немало опыта, знаний и навыков. Никогда до этого не задавался я мыслью о том, каких трудов стоило вам сделать из меня лётчика. До свидания, друзья по училищу и по полку Коля Юренков, Лёва Григорьев. Высокого вам неба!
…Впрочем, довольно воспоминаний. Не ради этого нахожусь я в сурдокамере. Пора за работу. На листе бумаги — длинный перечень заданий, которые надо выполнить. Ведь пребывание в полнейшем одиночестве нужно не только мне, это не только тренировка будущего космонавта в условиях абсолютной тишины, но и медицинский эксперимент.
Тихо, очень тихо, пожалуй, даже это слово не подходит для точного определения обстановки, окружающей меня. Полнейшее безмолвие. Ни стука, ни шороха, ни всплеска, ни вздоха. К такой абсолютной тишине надо привыкнуть, освоиться в ней, суметь сохранить, как говорят врачи, нервно-психическую устойчивость.
Оглядываю своё временное жильё с его немногочисленной обстановкой. Рядом со столом небольшое кресло. Специальный пульт, рядом с ним — телеустановка. Под руками всё, что нужно для «дальнего рейса»: пища, вода, предметы быта, книги для чтения, тетрадь для записей. Так будет или примерно так там, в космосе. Одиночество и тишина да стремительное движение в безбрежных просторах Вселенной.
Делаю записи в служебном журнале, выполняю ряд заданий. Всё идет, словно в реальном полёте. Знаю, что вахту надо нести безукоризненно точно, и не столько потому, что за мной наблюдает объектив телекамеры, сколько ради того, чтобы привыкнуть к размеренному ритму жизни в подобных условиях.
Настаёт время приёма пищи. Беру приготовленные тубы и не спеша выдавливаю их содержимое, глотаю. Довольно вкусно, а по утверждению врачей, очень питательно. Натуральная отбивная, шипящая на горячей сковородке, конечно, вкуснее, но не будем спорить с врачами. Им виднее.
Ужин окончен. Делаю несколько записей в журнале, маленькую физическую разминку на нескольких квадратных метрах камеры и отбываю ко сну. Спокойной ночи, друзья и родные! Очередную ночь я начинаю в безмолвии и одиночестве. Это моя работа, и я выполняю её, как солдат.
Не солнечный луч и не будильник разбудил меня утром. Организм отдохнул, и приказ, отданный самому себе, точно в назначенное время прервал сон. Начался новый рабочий день. Приступаю к очередным делам, стараюсь ничего не спутать, выполнить все задания аккуратно, не упустить мелочей. А когда они все выполнены, можно и почитать. Беру томик Пушкина и повторяю строфы из «Евгения Онегина» — произведения, которое задался целью выучить наизусть.
Вспоминаю начало первой главы, и в памяти невольно встают картины Ленинграда. В любое время года он по-своему хорош и привлекателен. Может быть, меня захватывают, властно подчиняя себе без остатка, воспоминания о прошлом. Пожалуй, нет. Скорее это критическая переоценка ценностей, желание проанализировать себя, свой характер, поступки, отношение к окружающему, к своему долгу. У писателя-коммуниста Николая Островского есть изумительно сформулированное кредо жизни каждого советского человека. Речь идёт о том, чтобы, прожив жизнь, умирая, человек мог сказать, что все его силы отданы самому прекрасному на свете — борьбе за освобождение человечества.
Наивысшая цель! И высказана она человеком, перед несгибаемым мужеством которого я преклоняюсь с того дня, когда впервые познакомился с его бессмертным творчеством. Жизнь Николая Островского, его борьба, пламенные строки его книги — замечательнейший образец для нашей молодёжи. Но только почему же, «умирая, мог сказать»? Ведь и при жизни неплохо оглянуться, оценить свои дела, свой путь. Куда идёшь, успеваешь ли за стремительным движением нашей жизни, видишь ли её светлые горизонты или плетёшься едва-едва по обочине, а может, и свернул на какую-нибудь тропку, поросшую буйным чертополохом да бурьяном?
По-моему, особенно в молодые годы каждому человеку стоило бы поставить такой вопрос и ответить на него. Пусть на ходу, не сбавляя темпа жизни, но всё же посмотреть на себя со стороны строгим критическим взглядом, как принято говорить у нас в авиации, «сделать разбор полётов». В сурдокамере мне представилась такая возможность. Поэтому, наверное, так и захватили меня воспоминания. Их много, отбираю наиболее важное, осмысливаю его, делаю выводы.