Искусство путешествовать

Задолго до своей так и не состоявшейся поездки в Англию герцог Эссент хотел побывать в еще одной стране — в Голландии. Он представлял себе эти места такими, какими они представали на картинах Тенирса и Яна Стена, Рембрандта и Остаде. Он ожидал увидеть патриархальную простоту и безудержное, даже мятежное веселье. Его воображение рисовало маленькие мощеные дворики, окруженные кирпичными стенами, и бледных девушек, разливающих молоко по кружкам. И вот наш герой отправился в путешествие. Он побывал в Харлеме и Амстердаме — и остался весьма и весьма разочарован. Нет, великие живописцы не обманули его — были в этой стране и простота, и веселье, встречались и очаровательные дворики и служанки, разливающие молоко. Но эти жемчужины просто терялись в густой мешанине самых обыкновенных картин и образов (обыкновенных ресторанов, каких-то учреждений, одинаковых домов и безликих полей), которые никому из голландских художников и в голову не пришло запечатлевать на холсте. Таким образом, впечатления от поездки в реальную страну оказались странным образом менее яркими и выразительными, по сравнению, например, с прогулкой по голландским галереям Лувра, в которых ознакомиться и даже постичь квинтэссенцию подлинной красоты Голландии можно буквально за несколько часов.

В конце концов, герцог Эссент осознал парадоксальность своего восприятия, когда понял, что в гораздо большей степени чувствует себя в Голландии — то есть гораздо более тесно входит в контакт с теми элементами голландской культуры, которые приводили его в такое восхищение, — когда наслаждается созерцанием излюбленных голландских сцен, типажей и пейзажей в музейном зале, чем когда путешествует по столь горячо любимой им стране в сопровождении двух слуг и с шестнадцатью местами багажа.

В то утро я проснулся рано. Набросив гостиничный халат, я сразу же вышел на веранду. Восходящее солнце подсвечивало бледное серо-голубое небо. После ночного шуршания и стрекотания все живое, включая, кажется, и ветер, словно погрузилось в глубокий сон. Было тихо, как в библиотеке. Прямо от окон гостиницы, отделенный от нее лишь шеренгой кокосовых пальм, начинался пляж, полого спускавшийся к морю. Я перелез через невысокие перила веранды и пошел по песку. Природа была на редкость миролюбива и благостна. Казалось, словно, создавая этот залив и этот пляж в форме подковы, она как будто извинялась за свою суровость, проявленную в других уголках света, и решила продемонстрировать именно здесь всю свою роскошь и щедрость. Деревья дарили тень и приятный напиток, морское дно было устлано ковром из ракушек, мягкий песок цвета выцветшей на солнце пшеницы мягко продавливался под ногами, а воздух — даже в тени — обволакивал меня плотным махровым покрывалом тропической жары, такой непохожей на хрупкое тепло Северной Европы, которое в любую секунду, даже в разгар лета, словно готово без боя отступить перед куда более свойственным ее широтам прохладе и сырости.

Буквально у самой линии прибоя я наткнулся на шезлонг. Сев в него, я прислушался: у самых моих ног негромко плескались набегающие волны — словно какое-то огромное, но при этом добродушное животное осторожно лакало воду из большущей миски. Первые проснувшиеся птицы замелькали в воздухе, весело перепархивая с дерева на дерево. Вдруг я осознал, что передо мной открылся тот самый вид, который запечатлен на обложке рекламного буклета: пляж изящной дугой протянулся вдоль всей кромки бухты, прямо за ним поднимались к небу зеленые холмы, а первый ряд кокосовых пальм — одна меньше, другая больше — склонился в сторону бирюзового моря. Ощущение было такое, словно пальмы пытались обмануть друг друга и изогнуться так, чтобы поймать листьями как можно больше солнца.

Якоб Исаакс ван Рёйсдаль. Вид Алкмаара, ок. 1670–1675 гг.

Тем не менее это описание лишь в малой степени и далеко не точно отражает то, что происходило внутри меня в то утро: мое внимание отвлекали от созерцания этой красоты самые разные мысли, заботы и переживания. Так, например, я лишь наскоро отметил про себя появление в верхушках пальм первых проснувшихся птиц, но куда больше занимало меня при этом охрипшее после долгого перелета горло, досада по поводу того, что я не успел предупредить одного из коллег о своем отъезде, пульсирующая от перемены давления кровь в висках и становившаяся все более острой потребность посетить, наконец, уборную. В те минуты я уже сделал для себя одно открытие, которому не придал должного значения: не желая того, я привез с собой на остров самого себя.

Как же, оказывается, легко забыть себя, когда разглядываешь живописные картинки или читаешь хорошо составленное описание того или иного места! Дома, разглядывая рекламные фотографии Барбадоса, я совершенно забыл, что мои глаза неразрывно связаны как с телом, так и с разумом, которым придется путешествовать вместе со мной, куда бы я ни собрался. Между тем, взяв с собой в путешествие разум и тело, человек рискует воспринять то место, куда так стремились попасть его глаза, совсем иначе, не так, как он того ожидал. Дома я имел полную возможность сосредоточиваться на фотографиях номера в гостинице, на изображениях пляжа или неба и не обращать внимания на то сложное, полное противоречий существо, для которого все эти наблюдения, равно как и сама возможная поездка, являются не чем иным, как всего-навсего маленьким этапом на пути к выполнению куда более значимой и сложной задачи — проживанию собственной жизни.

Мои разум и тело немедленно дали о себе знать, заставив сделать поправки на их восприятие и оценку того места, где я оказался. Так, например, тело всячески жаловалось на то, что ему не удалось выспаться. Ему было жарко, ему докучали мухи, и, кроме того, оно испытывало определенные трудности с перевариванием пищи из гостиничного ресторана. Разум же тем временем приступил к вздыбленному тревогой и беспокойством подробнейшему рассмотрению таких вопросов, как накатывавшаяся отпускная скука, беспричинная печаль и мое весьма шаткое материальное положение.

Судя по всему, вместо ожидаемого нами в предвкушении путешествия долгого состояния безмятежности и практически безмятежного счастья мы — а в первую очередь наш разум — оказываемся способны испытывать это чувство в течение весьма короткого промежутка времени. Благостное восприятие окружающего мира, накладывающиеся друг на друга приятные воспоминания о прошлом и не менее приятные мечты о будущем, отсутствие тревог и опасений — все это продолжается не более десяти минут кряду. Затем на нашем внутреннем горизонте обязательно появляются мрачные тучи тревоги и всякого рода переживаний — точь-в-точь, как на западное побережье Ирландии накатывают один за другим атмосферные фронты, несущие холод и дожди. Былые победы и достижения уже не кажутся нам достаточно убедительными, будущее предстает в виде сплошных проблем и трудностей, а роскошный пейзаж, раскинувшийся перед нами, вдруг словно становится невидимым, как и все, что окружает нас в эту минуту.

Неожиданно для себя я обнаружил неразрывное единство между тем унылым меланхоликом, каким я был дома, и человеком, каким я предстал на этом тропическом острове. Это единство выглядело особенно и странным по сравнению с разницей в погодных условиях и в окружавших меня здесь и дома пейзажах, в самом воздухе, который здесь, на Барбадосе, был словно соткан из других, по-настоящему живительных газов и напоен совершенно иными — сладостными и пряными — ароматами.

Пляж на острове Барбадос

Чуть позже утром того же дня мы с М. взяли по шезлонгу и сели в тени пальм прямо у веранды нашего домика. Над заливом сиротливо проплывало одинокое облачко. М. надела наушники и приступила к составлению комментария к очередному изданию «Самоубийства» Эмиля Дюркгейма. Я ничего не делал и просто разглядывал окружавшее меня пространство. Со стороны могло показаться, что я нахожусь там, где находится мое тело, полулежавшее в откинутом шезлонге. Тем не менее то самое «я» — обладающая разумом и сознанием часть меня — на самом деле покинуло физическую оболочку, с тем чтобы не на шутку обеспокоиться собственным будущим, а именно попереживать по поводу того, будут ли включены завтраки в стоимость номера. Два часа спустя, сидя за угловым столиком в гостиничном ресторане со здоровенной порцией папайи перед собой (завтрак и местные налоги включены), то самое «я», которое покинуло тело, покоившееся в шезлонге, вновь сменило дислокацию, на этот раз даже покинув гостеприимный тропический остров, чтобы не на шутку попереживать за судьбу одного весьма рискованного проекта, намеченного на следующий год.