Страница 24 из 49
Если попытаться раскрутить ту цепочку вопросов, которая привела к тому, что на гребне гряды, ведущей к вершине вулкана Чимборасо, Гумбольдта больше всего волновали редкие, случайно залетевшие на такую высоту мухи, то выяснится, что эта цепочка уходит далеко в прошлое — в глубокое детство ученого. Еще в шесть лет Александр Гумбольдт вдруг задался вопросом: «Почему в окружающем мире все так по-разному устроено?» Подобные мысли стали приходить будущему ученому в голову после того, как он, житель Берлина, съездил к родственникам на юг Германии. Окружающие с пониманием отнеслись к проблемам, над которыми ломал голову смышленый мальчик, и, услышав в очередной раз вопрос вроде: «А почему деревья, которых так много в Баварии, не растут в Берлине, и наоборот?», не ограничились краткими объяснениями, а снабдили Александра целой библиотекой книг о природе и микроскопом, а также наняли ему учителей и гувернеров, разбиравшихся в ботанике. В семье его называли не иначе, как «нашим маленьким химиком», а в гостиной по распоряжению матери мальчика были повешены выполненные им учебные рисунки различных растений. К моменту отплытия к берегам Южной Америки у Александра Гумбольдта уже сложилось собственное научное мировоззрение, и он был готов к тому, чтобы сформулировать в своих работах те законы, согласно которым климат и географическое положение формируют флору и фауну тех или иных территорий. Любопытство, проявившееся в семилетнем мальчике, не угасло во вполне сформировавшемся ученом, лишь вопросы, занимавшие его взрослого, были лучше систематизированы и касались весьма частных аспектов ботаники как научной дисциплины. Его, например, интересовало, «влияет ли на рост папоротников их расположение на северных склонах складок местности», или же «на какой предельной высоте выживет росток пальмы».
География тропических растений из физического описания региона Анд и близлежащих территорий, 1799–1803 гг.
Разбив базовый лагерь у подножия Чимборасо, Гумбольдт вымыл ноги, позволил себе краткую сиесту и практически сразу же начал писать «Essai sur la geographie des plants»[7] — статью, в которой он подробно рассмотрел распространение тех или иных форм растительного покрова в зависимости от высоты местности над уровнем моря и преобладающих температур. Он утверждал, что существуют шесть высотных зон. От уровня моря до высоты примерно 3000 футов отмечается произрастание пальм и бананов. До высоты 4900 футов преобладают различные папоротники, а выше, вплоть до 9200 футов — дубы. Затем идет зона, в которой наблюдаются условия, наиболее благоприятные для произрастания вечнозеленых кустарников (Wintera, Escalloniceae), граничащая в верхней части с зоной альпийских лугов, разделенной Гумбольдтом на два пояса: между 10 150 футами и 12 600 футами преобладает альпийское разнотравье, а от 12 600 футов и выше, до 14 200 футов, оно уступает место дерну и лишайникам. Гумбольдт увлеченно сообщает будущим читателям, что выше 16 600 футов над уровнем моря мухи практически не встречаются.
Энтузиазм Гумбольдта относительно высокогорных мух лишь подтверждает, что главное для путешественника и исследователя — это правильно поставить вопрос, обращенный к окружающей реальности, к миру в целом. Правильно сформулированное в вопросе отношение к тем или иным явлениям как раз и определяет разницу между раздражением, которое вроде бы должны вызывать надоедливые насекомые, и внезапно охватывающим человека непреодолимым желанием спуститься с горы и немедленно начать писать «Essai sur la geographie des plants».[8]
К величайшему сожалению для обычного путешественника, большая часть из того, что встречается ему на пути, не помечена этикеткой с указанием правильного вопроса, который следует задать для того, чтобы именно этот объект или явление вызвали у путника тот интерес, которого они в полной мере заслуживают. Если же подобная этикетка или вывеска присутствуют, то тем хуже: скорее всего, они наведут приезжего на ложный след, а то и вовсе оттолкнут от интересного места или памятника истории. Так получилось и со мной: ни одна из множества этикеток, которые должны были привлечь мое внимание к мадридской церкви Сан-Франсиско-Эль-Гранде, стоящей в торце загруженного транспортом проспекта Каррера де Сан-Франсиско, не добилась результата и не смогла заинтересовать меня этим сооружением.
«Стены и потолки церкви расписаны в XIX веке, за исключением фресок, украшающих своды приделов-часовен, посвященных святым Антонию И Бернадино. Эта роспись датируется восемнадцатым веком. В капелле Сан-Бернадино, первом приделе на северной стороне здания храма, находится известная фреска, изображающая святого Бернадино Сиеннского, читающего проповедь Королю Арагона. Настенная роспись была выполнена в 1781 году молодым Гойей. Скамьи и стулья ХVI века, находящиеся в ризнице и трапезной, что были привезены из Эль-Паулара картезианского монастыря, находящегося неподалеку от Сеговии».
Церковь Сан-Франсиско-Эль-Гранде.
Эта информация никоим образом не могла всколыхнуть или хотя бы зацепить мое любопытство. Она для меня была нема, как та самая муха на гумбольдтовском вулкане. Если бы путешественнику захотелось самому как-то заинтересоваться всеми этими «стенами и сводами… украшенными фресками ХIХ века» (вместо того, чтобы покорно позволять кому-то тащить себя к этим шедеврам), ему как минимум пришлось бы найти способ связать все факты тоскливые и занудные, как гумбольдтовская муха — с одним из глобальных, серьезных вопросов, ответы на которые человек ищет всю жизнь и, следовательно, с искренним любопытством относится ко всему, что так или иначе имеет отношение к поискам.
Для Гумбольдта такой вопрос звучал следующим образом: «Почему в природе наблюдается региональная вариативность?» Человек, оказавшийся перед церковью Сан-Франсиско-Эль-Гранде, в подобной ситуации, наверное, должен был задаться вопросом:
«Почему люди считают, что нужно строить церкви?» или даже «Почему мы верим в Бога?». Начав размышлять над этими чересчур общо и даже несколько наивно сформулированными проблемами, можно протянуть целую цепочку вопросов, вскоре сфокусировав любопытство на уже более конкретных темах, например: «Почему церкви, построенные в разных странах, не похожи друг на друга?», «Каковы основные стили и направления церковной архитектуры?» или «Какие архитекторы стали наиболее известными и что помогло им преуспеть в своем мастерстве?». Только выстроив для себя подобную цепочку вопросов, только проследив всю эволюцию развития любопытства, путешественник может не со скукой и унынием, а с неподдельным интересом прочитать статью в путеводителе или выслушать лекцию, предложенную ему у подножия стены неоклассического фасада, возведенного по проекту Сабатини.
Опасность, подстерегающая путешественника, заключается в том, что достопримечательности попадаются нам на глаза не тогда, когда нужно, — в момент, когда мы еще не готовы настроить на них свое любопытство, когда новая информация оказывается такой же бесполезной, беспорядочной и быстро теряемой, как пригоршня бусин, не надетых на нитку.
Риск только усугубляется географическими факторами: дело в том, что во многих городах исторические памятники расположены буквально в двух шагах друг от друга, но при этом они слишком разнообразны и не похожи один на другой, чтобы можно было по достоинству оценить их без специальной подготовки. Оказавшись в известном месте, побывать в котором еще раз нам, скорее всего, уже не удастся, мы чувствуем себя просто обязанными с восторгом и восхищением пробежаться по местным достопримечательностям, составляя маршрут по принципу географической близости одного памятника к другому и совершенно не учитывая, что далеко не каждый человек способен воспринять и тем более переварить такую мешанину исторических фактов, архитектурных стилей и эстетических концепций. Ведь нам предлагают, например, проявить любопытство в отношении готической архитектуры, и мы даже не догадываемся, что буквально на соседней улице нас уже ждут не дождутся выкопанные из-под земли сокровища этрусков, также требующие к себе внимания и должного интереса.
7
Эссе по географии растений (фр.).
8
«Эссе о географии растений» (фр.).