Страница 21 из 32
Уже возвращаясь от Игоря Николаевича домой, я вдруг подумал: вот ведь странно, отношения у меня дома вполне хорошие, но то, что я говорил, а главное — мог бы сказать Игорю Николаевичу, поделиться, что ли, я вряд ли бы сказал и Люле, и папане, и деду, хотя Игорь Николаевич абсолютно чужой мне человек. А может, дело именно в этом и заключается, что чужой? Я еще раз вспомнил его и снова пожалел: что-то с ним, по-моему, происходило невеселое.
25
Честно скажу: иногда сердце мое буквально сжималось, когда я думал о Светлане. Сжималось как-то особенно и не только потому, что я все не звонил ей и очень хотел ее видеть. Было такое впечатление… не знаю, как сказать… Ну, будто она наполняет весь белый свет. А ведь если вдуматься: один раз я видел ее (вернее, два) на киноленте, два раза — на рыбалке, один раз — у нее дома. Все. Больше мы не виделись и не говорили. Но дело не в том, что я постоянно думал о ней, а в том, что она непостижимым образом вошла в мою жизнь и в каком-то другом смысле — постоянно присутствовала, незримая. Взять хотя бы мое зряшное ожидание ее возле цирка. Перехваченную к ней записку и драку из-за нее. Именно из-за нее, из-за Светланы, а не буквально из-за записки: будь записка какая-нибудь другая, не к Свете, я бы вовсе не обязательно полез на этого гада Лисогорского, хотя он и сподличал. Мои несчастные тройки, педсовет — все это было из-за нее. И вся история с рассказом в газете — тоже из-за нее. И на этом дело не кончилось. Я ее не видел, с ней не говорил — но в моей жизни она продолжала присутствовать и не только в том смысле, что я о ней думал. И опять меня ждало событие, о котором я даже и подозревать не мог, но опять связанное с ней.
Я не стал, раз уж пообещал, подводить Евгению Максимовну и отправился на занятие драмкружка, который вела Инна Люциановна, литераторша старшеклассников. Лишь бы точно не было этого гада Лисогорского, думал я. Но его действительно не было. Более того, умница Инна Люциановна сказала, что его пьесу (ну, ту, дурацкую, с химической таблеткой; и точно — пьеса оказалась его) мы ставить, пожалуй, не будем.
— Конечно, это очень даже славно, что пьеса именно нашего ученика, — сказала Инна Люциановна, — она даже веселая, пожалуй. Но, к сожалению, поверхностная. А на подмостках театра, ребята, должны царить глубокие и сильные чувства. Давайте поставим пьесу из рыцарских времен. Вы не против?
Конечно, все заорали, что двумя руками «за».
Тогда она отлично прочла нам всю пьесу (только не помню, чью), и мы стали распределять роли, точнее — они: я-то просто сидел и помалкивал.
Мне выделили, по-моему, замечательную роль, никаких забот, какого-то стражника. Я был новеньким в кружке, и это было справедливо. Вроде бы на протяжении пьесы я говорил всего три раза. «О, мой король!» — говорил я. И еще: «Да, мой король!» и «Нет, мой король» — и все. Очень даже славно.
Сложности возникли из-за роли героини, потому что их в пьесе, как ни крути, получалось две. Во-первых, красавица, дико коварная королева, молодая и хитрая. И ее падчерица, родная дочурка короля, тоже молодая красивая, но не коварная, а добрая, почти святая. Конечно, в кружке было несколько девочек, но героиня, настоящая, была, в сущности, одна — Любаша Носик из восьмого класса. Второй такой не было, а королева и падчерица должны были быть одна не хуже другой — настоящие соперницы. Так сказала Инна Люциановна. Конечно, вслух говорили не о красоте, а, само собой, об актерских данных.
Стали вспоминать, у кого же в школе хорошие актерские данные, и такие девочки нашлись, но получалось, что хорошие данные у них, актерские, — чисто внешние, а вовсе не внутренние.
И вот тут-то и выступила со своей гениальной идеей наша малышка Мика Петрова.
— А знаете, а знаете?.. — сказала она, всплеснув ручками и захлебываясь от восторга. — А у меня идея! Вот смотрите! В театре как бывает? На несколько концертов приезжает приглашенный дирижер, даже заграничный. Или даже, например, ставят заграничную пьесу и приглашают заграничного режиссера, да и актера тоже, какого-нибудь главного. Давайте и мы!
— То есть, Микочка? — сказала Инна Люциановна. — Поясни.
Кажется, в этот момент что-то смутно шевельнулось во мне.
— Все мы видели фильм «Сокровища Чертовой расщелины», — сказала Мика, и я обмер. — И многие даже были на киносеансе, когда выступали артисты из этого фильма. И все мы видели главную героиню, Юлю Барашкину. Давайте пригласим ее!
«Не надо! Не надо ее приглашать!» — крикнул я про себя, внутри себя, сам же просто дернулся, подскочил и сел.
— Микуля, — сказала Инна Люциановна, — но девочка может отказаться, да и как ее найти?
— Ну, конечно, может, но попытаться-то никто нам не мешает, а найти…
— Ее никак не найти, — тихо сказал я.
— Вполне можно, — сказала умница Мика. — Мы напишем письмо на киностудию, верно? А она нам ответит или даже заедет к нам.
Все заорали (ну, прежде всего ребята), что идея отличная, и решено было письмо написать тут же, а репетировать пока, как уж получится.
И действительно — письмо написали. Коллективное. И подписалась Инна Люциановна, с припиской «руководитель кружка, педагог», чтобы все выглядело солидно.
Единственное, о чем я успел подумать, это: хорошо еще, что я обо всем узнал заранее, а не как снег на голову.
Я твердо решил дозвониться до Светы. Я подумал еще о себе, что, наверное, я какой-то не такой человек, как все (не лучше, конечно, а просто не такой): мне бы обрадоваться, что Света может начать ездить к нам в школу и я буду ее часто видеть, раз уж я и сам артист, но я вовсе не радовался, наоборот. Это было бы просто пыткой для меня.
Вечером меня очень расстроил дед.
— Ишь ты, — сказал он. — Люля-то меня пристраивает в санаторий, где, кажется, неплохое озеро рядом.
— Отлично, — ляпнул я. Именно что ляпнул, иначе и не скажешь, ведь сразу же надо было сообразить, что это за дикая комбинация: санаторий и озеро.
— Ну, чего тут отличного? — грустно сказал дед. — Гуляй, как тюфяк, руки за спину вдоль озера, а половить — шиш!
Я все понял и уже по инерции спросил, почему же это шиш?
— Я же на положении больного, — сказал дед. — Не позволят.
— А что с тобой вообще такое, дед? — спросил я. — Почему вдруг именно санаторий?
— Да как тебе сказать? Вообще-то, я надеюсь, ничего особенного. Это, наверное, от старых военных ран. Чего-то стало сердечко покалывать. Я сдуру Люле пожаловался, она и поволокла меня к докторам.
— А они-то чего сказали?
— Да говорят, ничего особенного, но что-то там такое с сердцем есть, не очень замечательное. Отдохнуть надо, в смысле — свежий воздух, наблюдение врачей, особая пища, режим, процедуры — для общего сердечного тонуса.
— Ну и чу́дно, — весело сказал я. — Пусть тонус повысится.
— Да-а, — сказал он. — Буду ходить, как тюфяк, руки за спину, вдоль озера и зубами от зависти клацать. Хорошо бы, чтоб там рыбачков не было.
— Ну почему?
— А то — он сидит, окуня таскает, на ящике сидит, во всей амуниции, а ты как дурак столбом рядом стоишь и облизываешься.
— Брось, дед, — сказал я. — Не бери в голову. Я к тебе приезжать буду.
Дед улыбнулся.
— Тащи-ка карту, — сказал он. — Посмотрим, что у нас там за речки есть, для нашего с тобой сплава.
— Гениально, дед! — Я даже засмеялся от радости. На душе у меня было паршиво, вернее — тревожно: я дал себе слово сегодня же дозвониться до Светы. Обязательно.
Карта у деда была старинная, очень подробная — отличная карта. Конечно, ясно было, что, если мы и присмотрим себе пару маршрутиков, надо будет обязательно почитать кое-какие книжки, чтобы знать, какие там условия: берега, скорость течения, населенные пункты, рыбалка. В общем-то мы просто рыскали по карте, глядя на речки, какая откуда течет, куда впадает; надо было найти такой путь, чтобы он начинался подальше от города, а кончался поближе. Интересней всего было разглядывать речки с незнакомыми симпатичными названиями: Чагода, Ропотка, Кременка, Сяберка, Ящера, Вруда, Вердуга, Лемовжа.