Донал Грант

— Я ничего не боюсь, ваша светлость.

Граф снова замолчал. Казалось, его серое лицо стало ещё землистее, но, может быть, это солнце зашло за тучу, и свет немного потускнел…

— Пока я вполне доволен всем, что вижу и слышу, мистер Грант, — заговорил он спустя минуту или две. — Мне не хотелось бы нанимать вас к себе на службу, выказывая явное и прямое несогласие с преподобным Кармайклом — хотя я и не хожу к нему в церковь, — а посему мы с вами всё уладим ещё до того, как он об этом услышит. Сколько вы хотели бы получать за свою работу?

Донал ответил, что предпочёл бы предоставить графу возможность решить это самому после первых нескольких недель.

— Я человек небогатый, — возразил тот, — и хотел бы договориться обо всём заранее.

— А вы испытайте меня, — предложил Донал. — Условимся пока хотя бы до зимы. Дайте мне жильё и пищу и позвольте пользоваться вашей библиотекой, а в конце заплатите десять фунтов. К тому времени вы, я надеюсь, поймёте, подхожу я вам или нет.

Граф согласно кивнул, и Донал немедленно поднялся. С сердцем, полным благодарности и надежды, он отправился в город к своим новым друзьям. Впереди его ждало несколько месяцев приятной работы, уйма времени, целые горы книг, необычное место для жилья — да ещё и плата за труды!

— Воистину, и гнев человеческий обратится во славу Тебе, — сказал сапожник, радуясь, что негодование священника осталось без плода, — и остаток гнева Ты укротишь [10].

Чуть позднее Донал пошёл в город, чтобы купить кое–какие мелочи перед тем, как переехать в замок. Завернув к мануфактурщику, он увидел, что у прилавка стоит преподобный Кармайкл и беседует с хозяином. Донал сначала хотел было пойти куда–нибудь в другое место, но не любил поворачиваться спиной к кому бы то ни было и потому всё–таки зашёл. Рядом со священником стояла девушка, которая уже купила всё, что нужно, и теперь прислушивалась к разговору. Когда Донал вошёл, лавочник поднял на него глаза и тут же быстро обменялся взглядом со священником. Он подошёл к Доналу, узнал, что тому нужно, но потом вернулся к преподобному Кармайклу и уже не обращал на вошедшего никакого внимания. Доналу стало неловко, он развернулся и вышел.

— Боже правый! — проговорил лавочник, раздосадованный уходом покупателя, о котором только что выслушивал самые неприглядные вещи.

— Хуже некуда, Джон! — доверительно сказал священник, как бы приглашая того на дальнейший разговор.

— А я что и говорю! — согласился Джон — Благодарение Богу, сам–то я никогда ни в чём не сомневался, просто принимал на веру то, что мне говорили, безо всяких там споров–разговоров. Зачем же Господь поставил над нами священников вроде вас, сэр, как не для того, чтобы удерживать нас на путях праведности и учить нас, чему должно верить, а чему нет? Как хорошо, что не нам придётся держать за это ответ!

Священник был человеком честным (в согласии со своими понятиями о честности и о себе), и подобные взгляды на послушание пришлись ему не по душе. Но он не стал спрашивать себя, в чём различие между принятием человеческого слова и принятием того, как человек толкует Слово Божье. Он взял огромную понюшку табака из чёрной лакированной табакерки и решил больше ничего не говорить.

В тот же вечер Донал решил уладить все дела с Дори Комен. Она спросила с него такую смехотворную плату, что он начал было возражать. Однако она не уступала и всё время уверяла его, что ничего не теряет, а только приобретает. Когда Донал начал укладывать свои вещи в сундук, она вошла к нему в комнату и сказала:

— Оставили бы вы книжку–другую на полке, сэр. Глядишь, придёте и будете здесь как дома. Пусть эта комната так и останется вашей. Приходите, как только сможете. Моему–то Эндрю так хорошо на сердце становится, когда случается поговорить с тем, кто знает пути Господни! Господом–то Его называют многие, только мало тех, кто заповеди Его слушает да исполняет. А Эндрю сидит себе за работой и часами раздумывает над тем, что сказал Господь, да как понять, что к чему. Знаете, как он порой говорит? «Не сомневайся, Дори, если в Господних словах что–то кажется нам неправильным, то, должно быть, мы ещё не поняли, к чему Он это сказал!»

Не успела она договорить, как в комнату вошёл сапожник и тут же подхватил то, что показалось ему главной нитью разговора.

— А если кому всё равно? — спросил он. — Если он благодушествует и не особенно сокрушается, что не понимает Господа? Да разве Господь стал бы говорить, если бы не хотел, чтобы дети Его уразумели всё до конца?

— Ну, Эндрю, — успокаивающе проговорила Дори, — я вот тоже много чего не понимаю в Его словах. Ты мне объясняешь, объясняешь, а я всё равно не пойму. Что тогда? Только и остаётся, что успокоиться и отложить всё это на потом. Может, когда и до меня дойдёт!

Эндрю довольно рассмеялся.

— Ой, Дори, — сказал он, — лучше одно слово исполнить, чем дюжину уразуметь! Не бойся, если чего ты сейчас и не понимаешь. Поймёшь в своё время. Потому что Господь любит не слышащего, а исполняющего и для него не пожалеет ничего. Не печалься, милая моя, от тебя ничего не уйдёт, всё приложится!

— Что ж, Эндрю, твоя правда! — улыбнулась Дори.

— Великая правда! — подтвердил Донал.

Глава 12

Замок

На следующее утро из замка прибыла телега за сундуком, и после завтрака Донал отправился в своё новое жилище. Он шёл по дороге вдоль реки. Утро было чудесное. Солнце, вода и птицы ликующе смеялись, и ветер оживлял всё вокруг своим дыханием. Он покрывал воду мелкой искристой рябью и вздувал отбеливающиеся на солнце простыни. Они подымались и опускались, как снежные волны на ярко–зелёном озере, а женщины, словно тихие скромные нимфы травяного моря, ходили вокруг и сбрызгивали раздувающиеся полотнища свежей водой. Из города доносился глухой деревянный стук каких–то машин, но он не мешал тишине и сладости утреннего часа, потому что напоминал, скорее, о бодрой деловитости, нежели о бесконечной, тягостной работе.

Вдалеке над рядами белых полотен и душистых лугов поднимался лесистый холм с выглядывающим из–за листвы замком. Донал почувствовал, как всё его существо наполняется ликованием, и тут же одёрнул себя: неужели он уже начал забывать своё безутешное горе? «Но ведь Бог значит для меня больше, чем любая женщина на свете, — сказал он себе. — Так как же мне не радоваться, если Он наполняет моё сердце весельем? Неужели я не отвечу на Его призыв, когда Он позовёт меня по имени?»

Он с новой силой зашагал вперёд и вскоре уже всходил на холм. В дверях его снова встретил старый дворецкий:

— Пойдёмте, юноша, я вам покажу, как входить и выходить из замка, никого не беспокоя.

Донал последовал за ним через длинную анфиладу проходов и коридоров и в конце концов оказался возле двери, ведущей в маленький закрытый садик в восточном крыле замка.

— Эта дверь, как вы изволили заметить, находится на нижнем этаже башни Балиол. Ваша комната будет как раз в этой башне. Сейчас я вам её покажу.

Дворецкий подвёл Донала к ещё одной винтовой лестнице, на этот раз совсем узенькой. Пожалуй, она могла бы целиком убраться во внутренней колонне давешней огромной лестницы. Они потихоньку начали взбираться наверх. Через несколько минут Донал уже начал подумывать, будет ли этому конец, а они всё шли и шли.

— Вы молоды, сэр, — проговорил старик. — С руками и ногами у вас всё в порядке, с сердцем тоже. Скоро привыкнете.

— Я ещё никогда не забирался так высоко, — признался Донал. — Разве только когда жил на Глашгаре. У нас в колледже была башня, но не чета этой!

— Через денёк–другой будете бегать туда–сюда, даже не задумываясь. Был и я молодой — так знаете, как резво носился вверх–вниз? Бывало, правое плечо вперёд наклоню и ввинчиваюсь, как штопор в бутылку, только что наверх.

Ох–хо–хо, правду говорят, старость — не радость…

— Вам не нравится?

— Конечно, нет. Кому понравится?

10

Пс. 75:11. «И гнев человеческий обратится во славу Тебе: остаток гнева Ты укротишь».