Страница 4 из 29
— Слава, у меня такое предчувствие, что нам хотят присвоить звание членов антисионистского комитета.
Он пристально взглянул на меня и нервно спросил:
— Ты думаешь?
Я сказал:
— Ну а какой там еще может быть комитет?.. Не безопасности же?..
Некоторое время мы ехали молча. Потом я спросил:
— Слава, клянусь, я никому тебя не выдам, ты — еврей?..
Стржельчик скрипнул тормозами и сказал:
— Я — поляк… Это тот комитет, в котором Райкин?
— И Быстрицкая… Но если ты не еврей, чего они хотят от тебя?..
Стржельчик ехал на красный свет и молчал.
В задачу изобретенного в Москве комитета входила пропагандистская борьба с международным сионизмом и происками израильской военщины. Его президиум выглядел по телевидению довольно картинно, и в устраиваемых комитетом спектаклях принимали участие многие еврейские орденоносцы и знаменитости. Таинственно было одно: при чем здесь Стржельчик?..
На Суворовском проспекте я высказал еще одну догадку:
— Знаешь, по-моему, они надеются на тебя как на молодого члена партии.
Недавно первый секретарь обкома Романов лично вовлек Стржельчика в партию коммунистов, дав ему свою высокую рекомендацию. Я берег свою беспартийность, неуклюже хитря и уклоняясь от предложений, как девственница.
— Это — хулиганство! — убежденно сказал Стриж, когда мы вышли из машины, и, крепко хлопнув дверцей, добавил: — Хрен им!
Теперь мы были готовы к встрече на высоком уровне.
На нашу удачу, товарищ Барабанщиков, имя и отчество которого я по дороге учил наизусть, но с тех пор безнадежно забыл, совершил тактическую промашку, решив обсудить вопрос не с каждым в отдельности, а открыто и вместе: чего там, все свои!.. А вместе нам было все-таки легче: нас — двое, а он — один.
Моя трусливая догадка нашла свое подтверждение:
— В Москве есть такой комитет, а у нас еще нету, — сказал товарищ Барабанщиков с ласковой улыбкой, — это непорядок. Чем Ленинград хуже Москвы? — задал он риторический вопрос и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Вот мы и хотим предложить вам, Владислав Игнатьевич, как известному артисту и вам, Владимир Эммануилович, как артисту и писателю войти в это дело…
«Надо же! — оценил я. — Продумано!.. С одной стороны, дельце — дрянь, а с другой — накануне выезда в Японию… Скромная такая доплата за проезд! Или дополнительная страховочка…» На минуту мне показалось, что сейчас товарищ Барабанщиков достанет из стенного шкафа парочку форменных кителей и станет вежливо подавать нам для примерки. Впрочем, форма одежды членов ленинградской фракции могла быть и гражданской: фрак, смокинг, интеллигентная тройка, спортивный пиджак, украинская рубашка с вышивкой, косоворотка, подпоясанная шнурком… Так сказать, с учетом художественной индивидуальности. Главное, чтобы мы согласились войти в это дело.
— Нет, — твердо сказал Стржельчик. — Мою жену не берут в Японию, и я отказываюсь.
Позавидовав безупречной логике Славиного аргумента и не давая товарищу Барабанщикову опомниться, я стал горячо убеждать:
— Понимаете, Имя-Отчество, я тоже не могу… Кроме театра, который, конечно, прежде всего, у меня очень много других обязательств: Союз писателей, Пушкинская студия, секция чтецов, общество «Знание»… Вы сами посудите, Имя-Отчество, ведь это все требует времени!.. И вызывает какое-то недовольство в коллективе: слишком много посторонних забот… Нельзя же брать на себя так много!.. Пожалуйста, поймите меня правильно…
Товарищ Барабанщиков так и понял…
О Господи!.. Что это было?..
Я говорил чистую правду и в то же время врал, беспардонно, чудовищно врал, преодолевая рвотное чувство…
И Слава, которого тоже тошнило от этой вербовки, тоже врал, приводя свои семейственные мотивы…
И товарищ Барабанщиков врал, говоря, что понимает наши сомнения и все же просит подумать еще… Ну, подумать всегда не вредно, так же как и хотеть… «Хотеть не вредно», — говорила ухажеру одна девушка, смягчая свой отказ…
Конечно, по оценкам отважных времен, мы вели себя не бог весть как круто. Но тогда, когда это случилось, некоторые последствия могли и наступить. Ну, например, по срочному докладу товарища Барабанщикова нас как неблагонадежных могли тормознуть и у самолетного трапа. Если и не обоих, то хоть одного. Балетные прецеденты бывали: после бегства Рудольфа Нуриева, а тем более Миши Барышникова, обжегшись на молоке, «выпускающие» дули на воду…
Испытание сблизило нас, и, взглянув на часы, Слава сказал:
— Время обеда… Зайдем, посмотрим, чем питается белая кость…
— Белая? — переспросил я, а он вместо ответа выразительно посмотрел мне в глаза…
Питались они недурно: и осетрина, и икра в обкомовской столовке шли по смешным ценам. Женщины на раздаче и подкрепляющиеся партийцы гостеприимно улыбались нам…
Домой ехали молча…
Я долго не мог взять в толк, по какой же логике это приглашение подфартило Стржельчику? И лишь через много лет меня осенила простодушная мысль, что поводом для включения в список антисионистов могла послужить роль старого еврея Соломона, которого Слава так прекрасно сыграл в пьесе Артура Миллера «Цена». Конечно! Он говорил с сипотцой и характерным напевным акцентом, дрожащими руками надбивал и чистил куриное яичко, доставал ложечку и долго кушал его, а потом сладострастно торговался о цене никому не нужной мебели. Перевоплотившись так органически и проникновенно, Стржельчик, очевидно, стал ассоциироваться у наших идеологов с типичными представителями древнего народа. Вероятно, он должен был войти в состав бойцового комитета как глубокий знаток еврейского характера и национальной психологии.
Наверное, тут была проявлена даже некая тонкость: с одной стороны — знаток, а с другой — поляк. А польские коммунисты к этому времени решили вопрос почти радикально: взяли и всех своих евреев выслали из страны. Следовательно, товарищ Стржельчик, с точки зрения товарища Барабанщикова, на роль борца с сионизмом подходил как нельзя лучше. А он возьми и откажись!.. Не ожидали…
А однажды коренной москвич, обладающий трезвым умом, пояснил мне еще одну причину.
— Если бы Стржельчик был русским, — сказал он, — его бы не обеспокоили… А что такое поляки с точки зрения правящей партии?.. Такой же сомнительный народец, как цыгане и евреи… Российская империя их давила… Сталин с Гитлером их приговорили… Они себя выдали, понимаешь?.. Ты, мол, для нас все равно что еврей!.. Поэтому Стржельчик и напрягся… Ты вспомни, сколько поляков расстреляли в Катыни…
Я вспомнил… Но самым противным на сегодняшний день показалось то, что от нас не ожидали отказа…
Чего они вообще ждали от нас? Сами-то понимали, чего ждут, или просто так зарплату оправдывали?.. Или их вообще нельзя отделять от нас, а нас — от них, потому что мы составляли единое целое?.. А чего ожидали мы? И от кого, главное?.. Бога у нас еще не было, фортуна казалась членом партии, а зарубежные гастроли — признаком избранничества… Ну чего я, темный, ждал от Японии? Экзотики или глотка «другой жизни»? Разве мы не потащили с собой свои робкие привычки и вялые надежды? Разве послушно не разбились на четверки для удобства подробного надзирательства за каждым из нас?..
Юрий Алексеевич (или Александрович) представлял КГБ и на нашем собрании держался скромно. Обаятельно улыбаясь, он честно признался, что театрального образования не получал, в Японии ни разу не был, но в трудных случаях может выручить и спичечный коробок с адреском отеля. Вообще же Япония — высокоорганизованная страна, и мы постараемся соответствовать ей своей высокой организацией. А вместе нам нечего бояться, так как нас «будут охранять».
— Ого! — сказал на это Иван Матвеевич Пальму и радостно оглянулся на остальных.
— С вами могут искать контакта лица негативные, — продолжил новоявленный руководитель БДТ, уверенный, что мы одинаково понимаем значение слова «негатив», — так вот, контакты с ними не возбраняются, единственное, о чем я вас попрошу, — поставить нас в известность… Единственное…