Страница 1 из 29
Владимир Рецептер
На Фонтанке водку пил…
Вместо предисловия
Автор уже признавался читателю в том, что прощание его с театром, где, как солдат царской армии, он прослужил четверть века, явно затянулось, а проза по этому поводу — «Прощай, БДТ!», «Ностальгия по Японии», «Жизнь и приключения артистов БДТ», «Записки театрального отщепенца», «Булгаковиада» и др. — стала складываться в некое единство, ищущее своего названия.
Вдобавок, почти два десятка лет управляя делами Пушкинского театрального центра в Санкт-Петербурге, расположенного через дюжину домов от БДТ по той же стороне Фонтанки, автор продолжает чувствовать неизбежную близость к своему театральному двойнику…
И тут, как название книги, сама собою подворачивается строка из старинной песенки о чижике:
Жизнь и приключения артистов БДТ (гастрольный роман)
Дорогой N!
В этой книге ты встретишь фотографии людей, ставших прообразами моих героев.
Я не искал им других имен, заставляя мучиться догадками, кто же здесь кто? Тот, кто писал о театре и давал хорошо известным людям придуманные имена, смотрел на них скорее со стороны и, не в пример мне, нимало не двоился.
Стало быть, между актерами, которых знал ты, и героями, которые вышли у меня, легко обнаружить опасное сходство…
И все-таки, все же…
Прошу тебя, как умницу и друга, не путать тех, что на фотографиях, с теми, кого написал я. В жизни все они, конечно, не вполне таковы, как в романе, и если не всегда, то чаще всего значительнее и безупречней.
Однажды Григорий Гай, прослушав стихи о себе, на вопрос, могу ли я их печатать, ответил:
— Конечно… Ведь это уже не совсем я, а твой литературный герой…
Поставь фотографию рядом с чьим-то холстом, и ты поймешь, о чем я прошу тебя…
Понимаешь, век переменился, и недалек час, когда… Как это у Чехова?.. «Забудут наши лица, голоса и сколько нас было…»
Уже сегодня мои студенты не застают на сцене многих из нас, а те, кого можно увидеть, стали совсем другими.
И если я, несмотря ни на что, пытаюсь вернуть всех своих прежними и живыми, то лишь потому, что сдуру все еще верю… Во что?.. Только не смейся… Я верю, что мои картинки на легком бумажном холсте хоть ненадолго продлят наш краткий, мотыльковый актерский век…
До встречи, дорогой N!.. Желаю тебе радости и надежды.
Часть первая
1
Ностальгия по Японии возникла разом у всех, как только стало известно, что вопрос о гастролях практически решен. И пока в главном кабинете обсуждалось, какие именно спектакли должны произвести наилучшее впечатление на японцев, за кулисами возникла особая атмосфера ожидания, тревог и надежд.
Разумеется, были в театре корифеи, которые знали, что поедут при всех обстоятельствах; их заботили вопросы личной подготовки. Были такие, кому поездка наверняка не маячила; в их скорбные души я боюсь заглядывать. Типовое волнение охватило «средний класс», тех, чье свидание с видом на Фудзияму зависело от самого простого: занятости в спектакле, который поедет. Таких было много, и к ним принадлежал я. На Хонсю и Хоккайдо, а тем более на Сикоку и Кюсю попасть очень хотелось.
В один из определяющих дней у доски с расписанием спектаклей я встретил артиста Михаила Данилова.
— Привет, Миша! — бодро сказал я.
— Привет, Володя! — весело откликнулся он.
Миша — один из счастливчиков: что-что, а уж «История лошади» не может не поехать, и сведений у Данилова больше, чем у меня.
— Ну как, учишь японский? — Это моя завистливая шутка, которую Миша должен подхватить.
— Учу, конечно. Но есть трудности…
— Какие же именно? — теперь подыгрываю я.
— Слишком много иероглифов!..
— Что делать, Миша, надо напрячься, речь идет о взаимовлиянии древнейших культур, — сочувствую я.
— А пропаганда метода Станиславского?! — развивает мысль мой славный коллега.
Данилов — интеллигент. Он влюблен в Гоголя и держит в уме целые страницы «Мертвых душ». Из горячительных напитков, завязав однажды и навсегда, пьет только крепчайшие чаи и кофе. Курит не только сигареты, но и трубки и сам режет их из вишневых корней. Миша невысок, плотен и во все времена года, даже в жару, носит беспримерной прочности ботинки на толстой подошве. Важно сказать, что Данилов — отменный фотограф, и у меня создалось впечатление, возможно ошибочное, что из каждой зарубежной поездки он привозит если не фотокамеры, то объективы, фильтры, футляры, штативы, увеличители, бинокли и сотни репортажных снимков, на которых мы выглядим такими, как есть, а не такими, какими хотим казаться.
— Миша, если я спрошу, как по-японски «вишня»…
— Я от тебя не скрою, что «вишня» по-японски — «сакура»…
— А если я захочу узнать, как по-японски «капээсэс»…
— «Капээсэс» по-японски значит «вэкапэбэ».
Кроме нас, у расписания никого нет, и разговор носит свободный характер.
— Миша, в Токио у тебя будет настоящий успех!
— Разумеется, Володя. А на крайний случай у меня есть еще одна надежда…
— Какая, если не секрет?
— Это, конечно, секрет, но тебе я скажу: у нас с Гогой будет свой переводчик.
В детстве нашего Мастера, Г.А. Товстоногова, звали Гогой, и это уменьшительно-ласкательное имя сохранилось на всю жизнь для домашних и близких друзей; об этом знал не только весь город, но и весь театральный мир, и наши артисты, которые к Георгию Александровичу так никогда не обращались, в разговорах между собой пользовались тем же, будто бы сокращающим дистанцию именем.
— Вчера японец смотрел «Лошадь», — сообщает между тем Миша, — а завтра смотрит «Ревизора».
— Вот оно что, — говорю я, — к нам приехал…
— Менеджор, — заканчивает он, делая ударение на последнем слоге. — На нас он может погореть, но ему обещают цирк. А цирк, как ты понимаешь, покроет все убытки…
Теперь я набит сведениями, остается задать главный вопрос:
— А ты не знаешь, «Мещан» этот японец будет смотреть? «Мещане» — моя главная надежда.
— Нет, Володя, должен тебя огорчить, по моим данным, «Мещане» в Японию не едут…
Короткую паузу называют в театре цезурой, и помимо моего желания она возникает в нашем разговоре. Взяв себя в руки, я спрашиваю:
— Ну, а что едет еще?..
— Еще едет «Амадей», — говорит Миша, глядя на меня с искренним сочувствием. Я не сторонник «Амадея», и он это знает. На мой взгляд, это наша репертуарная ошибка. На мой ревнивый взгляд, грешно ставить историю Моцарта и Сальери в изложении модного Шеффера, когда у нас есть гениальная трагедия Пушкина. Тем более что англичанин в нее заглядывал и, по мне, ничего не понял.
— Шеффера поставит кто угодно, а таких «Мещан», как у нас, не сделает никто…
— Ну, если смотреть с этой точки зрения, — задумчиво говорит Данилов.
— А с какой же еще? — капризно перебиваю я, окончательно теряя юмор, и тогда, склоняя меня к разумной объективности, Миша говорит:
— Однако костюмы в спектакле красивые. Очень. С этим ты не можешь не согласиться.
И, выдержав еще одну цезуру, я соглашаюсь.
— Да. В этом ты прав. Костюмы выглядят красиво…